1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 1. Апрель–июнь - Мураками Харуки

– А эти «бывшие» ничего не рассказывают о Лидере или о детях секты?

– Я их журнала не читала, не знаю,- покачала головой Аюми.- Но насколько я проверяла, все, кто ушел из «Авангарда» по собственной воле, были из нижайших слоев организации. Мелкая сошка. Хотя секта и заявляет, что отрицает ценности современного общества, по части классового разделения она, пожалуй, будет похлеще того, что у нас вокруг. Руководящий клан и рабочие муравьи внутри организации вообще никак не пересекаются. Если у тебя нет высшего образования или профессиональных навыков, в верхние этажи муравейника тебе ни за что не проникнуть. Видеться с Лидером и управлять системой могут только избранные верующие, элита секты. Все остальные члены организации вносят свои денежки – а потом всю дорогу вкалывают на полях да молятся, достигая просветления в бараках для медитации. Самое настоящее стадо овец. По утрам их выгоняют на пастбище специально обученные овчарки, к вечеру загоняют обратно в бараки. Мирная безмозглая жизнь. Каждый мечтает когда-нибудь встретиться с Большим Братом, но даже не ведает, что этому никогда не бывать. Никакой информации о том, как секта устроена и что происходит в ее руководстве, у них просто нет. Если люди уходят, им не о чем рассказать внешнему миру. Они даже не могут описать, как выглядит тот, кто всем этим руководит.

– А «элитные» верующие секту не покидали?

– Насколько мне известно, ни разу.

– Того, кто узнает тайны Системы, она уже никогда не отпустит, так получается?

– Если ты права, дело действительно дрянь,- кивнула Аюми. И глубоко вздохнула.- Ну а насчет того, что там детей насилуют… Ты в этой информации уверена?

– Я-то уверена,- ответила Аомамэ.- Просто сейчас не могу предъявить доказательств.

– И это действительно совершается регулярно, как ритуал?

– Не знаю пока. Но реальные жертвы существуют. С одной девочкой я встречалась. На нее жутко смотреть.

– То есть была пенетрация?

– Можешь не сомневаться.

Аюми закусила губу и о чем-то задумалась.

– Ладно,- решила она в итоге.- Попробуем копнуть еще глубже.

– Только если это не трудно.

– Не бойся,- улыбнулась Аюми.- Ты ведь знаешь: если я что-нибудь начала, доведу до конца по-любому!

Они закончили ужин, официант убрал со стола посуду. От десерта обе отказались и просто допивали вино.

– Ты говорила, в детстве тебя взрослые мужики не домогались? – уточнила Аюми.

Аомамэ посмотрела Аюми в глаза и кивнула:

– Моя семья была очень религиозной, о сексе никто никогда не заикался. И знакомые все такие же. Сама эта тема считалась запретной.

– Ну, религиозность и умение контролировать свою похоть – все-таки разные вещи. О сексуальных маньяках среди священников по всему миру чего только не рассказывают. По статистике, среди сутенеров и извращенцев, на которых заявляют в полицию, очень много священников и учителей.

– Возможно. Только в моем детстве ничего такого не было. Во всяком случае, ко мне никто не приставал.

– Слава богу,- вздохнула Аюми.- Я за тебя очень рада.

– А у тебя что, не так? Аюми замялась, потом сказала:

– А меня, если честно, домогались все время.

– Кто, например?

– Старший брат, дядя… Аомамэ скривилась:

– Родные брат и дядя?

– Ну да. Оба теперь полицейские. Дядя не так давно даже грамоту получил. «За тридцать лет образцовой службы по охране порядка и за повышение уровня жизни общества». А также спас собачку, которую защемило шлагбаумом, и о нем написали в газетах.

– Что же именно они с тобой делали?

– Лапали меня там. Члены в рот совали. Лицо Аомамэ скривилось еще сильнее.

– Дядя с братом?

– Каждый по отдельности, само собой. Мне было лет десять, брату пятнадцать. А дядя приставал и раньше. Раза два или три, когда он у нас дома ночевал.

– Но ты же рассказала родителям? Аюми покачала головой.

– Нет. И тот и другой пригрозили: если расскажу, мне не поздоровится. Да и без угроз было ясно, что не простят, если что. Я боялась и молчала.

– Даже матери не сказала?

– Только не ей!- вздрогнула Аюми.- У матери брат был любимчиком, а из-за меня она вечно расстраивалась. За то, что я грубая, толстая, некрасивая, в школе толком не успеваю. Она мечтала о совсем другой дочери. О стройной красивой куколке, которую можно отдать в балетную школу. Я этим требованиям не отвечала, хоть убей.

– Ты не хотела еще сильней ее расстраивать и потому ничего не сказала?

– Ну да. Расскажи я матери о том, что брат со мной вытворяет, я же у нее виноватой и оказалась бы. Это уж точно.

Аомамэ помассировала лицо. Когда мне было десять, подумала она, я порвала с религией, и мать перестала со мной общаться. В крайнем случае она оставляла записки, но больше никогда со мной не разговаривала. Я перестала быть ее дочерью. Превратилась в «выродка, предавшего свою веру». После чего и ушла из дома.

– Но пенетрации не было? – уточнила Аомамэ.

– Нет,- сказала Аюми.- Такой боли я бы не выдержала. Да и они, похоже, не собирались доводить до крайности.

– И что же, ты и сейчас с ними видишься?

– Ну, после окончания школы я из дома ушла, и сейчас мы почти не встречаемся. Но все-таки одна семья, да и профессия обязывает – иногда пересекаемся. Встречаемся с улыбочкой, никаких конфликтов. Да они сами, по-моему, уже ничего не помнят…

– Не помнят?!

– Такие ребята способны все забывать,- сказала Аюми.- А вот я не могу.

– Не удивляюсь,- ответила Аомамэ.

– Палач всегда включает логику, чтобы объяснить свои действия, поэтому он может забыть о том, что не хочется вспоминать. Но жертва забыть не способна. Для нее все, что произошло, мелькает перед глазами постоянно. И память эта передается от родителей к детям. Ты еще не заметила? Вся наша реальность состоит из бесконечной борьбы между тем, что действительно было, и тем, что не хочется вспоминать.

– Это уж точно,- кивнула Аомамэ. Борьба двух памятей? Твоей – и противоположной?

– На самом деле я думала, у тебя тоже есть такой опыт,- сказала Аюми.

– Почему ты так думала?

– Не могу объяснить. Просто… есть в тебе какая-то злость. Из-за которой ты готова раз в месяц расслабляться с незнакомыми мужиками. Злость или обида, я уж не знаю, но из-за нее ты не можешь или не хочешь жить обычной жизнью: завести себе постоянного любовника, встречаться с ним, ужинать вместе и трахаться регулярно, как все нормальные люди. Вот и я такая же… не от мира сего.

– Ты хочешь сказать, из-за того, что к тебе в детстве приставали взрослые мужики, ты свернула не на ту дорожку?

– Похоже на то,- кивнула Аюми. И чуть заметно пожала плечами.- Если честно, я вообще мужиков боюсь. Ну то есть опасаюсь связываться с кем-то конкретным. Это ведь значит, что я должна принять его полностью – таким, какой он есть. От одной мысли об этом все тело сжимается. Но с другой стороны, жить в одиночку тоже несладко. Хочется, чтобы тебя обнимали, чтобы тебя хотели. Без всего этого так страшно становится, сил нет. Вот и соглашаешься на что угодно с кем попало.

– От страха?

– Да, пожалуй.

– Если ты о страхе перед мужиками, во мне его нет,- сказала Аомамэ.

– Тогда чего ты боишься?

– Больше всего я боюсь самой себя,- ответила Аомамэ,- Потому что я не знаю, что творю. И что получится из того, чем сейчас занимаюсь, никому не известно.

– А чем ты сейчас занимаешься? Аомамэ уставилась на бокал вина в руке.

– Сама бы хотела бы это понять,- сказала она.- Но не понимаю. Пока я даже не знаю толком, в какой реальности и в каком году нахожусь.

– Сейчас тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год, мы сидим в Японии, в Токио.

– Мне бы твою уверенность…

– Странно,- рассмеялась Аюми.- Разве то, где и когда ты находишься, не аксиома?

– Я сейчас не могу объяснить как следует, но для меня, увы, нет.

– Вон как? – с интересом протянула Аюми.- Мне, конечно, такое… хм… ощущение не совсем понятно. Но где и когда бы ты ни существовала, на свете есть человек, которого ты очень любишь. И в этом я тебе завидую белой завистью. Я этим же похвастаться не могу.