Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу - Капю Алекс
Младшие сестры, Марина и Мария Тереза, росли под присмотром няньки, простодушной особы, которая тратила уйму времени, обучая девочек пользоваться тушью для ресниц и лаком для ногтей. Вечером перед сном она разъясняла им родственные связи европейских монарших домов и рассказывала о волшебных свадьбах и трагических смертях. Девочки слушали, упрятывали все в глубину своих мягких детских черепных коробок и уже вскоре уверились, что важнейшая жизненная цель любой девушки – выйти замуж за какого-нибудь русского царевича; эта мысль укоренилась так глубоко, что позднее, когда их черепные коробки окрепли, уже не могла вылететь у них из головы. Поэтому Марина и Мария лишь закатывали глаза, когда родители заставляли их решать задачки по арифметике, а когда им объясняли, что девушкам тоже необходимо чем-то в жизни заниматься, ведь, во-первых, девушек на свете всегда гораздо больше, чем русских царевичей, а во-вторых, немногочисленных русских царевичей либо всех перестреляли, либо они работали в Париже таксистами, – когда им это объясняли, они недоверчиво улыбались и мечтательно смотрели в окно.
Семейству д’Ориано было и вправду более чем пора осесть на одном месте. За долгие годы странствий они хорошо узнали свет, набрались житейского опыта, их кругозор охватывал весь мир. Однако ни корней, ни привязанностей они не имели, да и сердцем немного очерствели. И это уже в третьем поколении.
Одиссея семьи началась полувеком раньше в неаполитанской рыбачьей деревушке Поццуоли с Винченцо д’Ориано, деда детей. Как-то раз этот молоденький парнишка с горящими глазами сидел на пирамиде селедочных бочонков и пел песню, а в гавань тем временем вошла яхта богатого англичанина, которому тотчас взбрела в голову блажь нанять Винченцо своим персональным певцом. В первом плавании, на пути в Палермо, англичанин наслушаться не мог песен живописного парнишки-рыбака, что заливался соловьем на носу яхты, но затем последовал переход в Корфу, потом в Пирей, потом в Гераклион и на Наксос, когда же яхта добралась до турецкого побережья Эгейского моря, Винченцо наверняка успел раз сто огласить левантинские небеса своим репертуаром, до смерти наскучив англичанину, поэтому тот радостно высадил его в порту Смирны [7] с наилучшими пожеланиями и щедрым вознаграждением.
Как молодой Винченцо д’Ориано первые годы в такой дали от дома зарабатывал на жизнь, скрыто во мраке истории и уже вряд ли когда-нибудь выяснится. Документально подтверждено, что 29 января 1877 года – 14 мухаррама 1294 года по исламскому летосчислению – он обвенчался в смирнском соборе с Терезой Каппони, которая в течение следующих двадцати четырех лет подарила ему восьмерых детей, всех их крестили также в смирнском соборе, и шестым из них был мальчик по имени Поликарпо. В мае 1910 года двадцатичетырехлетний Поликарпо женился – опять-таки в смирнском соборе – на тогда еще подававшей большие надежды двадцатилетней красавице шансонетке Аиде Аньезе Каруане, стал сопровождать ее как защитник и пианист в разъездах по Ближнему Востоку, и в пути у них родились своенравная Лаура и четверо ее братьев и сестер.
Теперь все это осталось в прошлом, того мира уже не было. Османская империя развалилась в Великой войне на огромное количество ущербных и истеричных мелких национальных государств, которые ожесточенно дрались между собой, изобретали доселе неведомые этнические разногласия и превращали свои новопрочерченные границы в непреодолимые баррикады. Торговля и транспорт оказались парализованы, суда не выходили из портов. Гранд-отели в Бейруте и Александрии остались без постояльцев, кабаре закрылись, музыкантов отправили по домам.
Поскольку ни ангажементов, ни доходов больше не было, д’Ориано вернулись в Смирну, в дом покойного деда. Мать не выступала, отец понемногу давал уроки игры на фортепиано. Два года они праздно прожили в красивом старинном портовом городе, который одни называли Парижем Востока, а другие – столицей толерантности, ведь со времен Гомера здесь бок о бок мирно жили люди из разных стран, исповедующие разные религии; сотни лет они мирно жили под греческими колонистами, под императорами Рима и Византии и под защитой калифов; мирная жизнь продолжалась до 15 мая 1919 года от Рождества Христова, когда патриотические греческие войска ворвались в город и в элленистическом угаре учинили резню мусульманского населения, а три с половиной года спустя войска Ататюрка в свою очередь ворвались в город и в кемалистическом угаре учинили резню немусульманского населения и спалили Смирну дотла.
Надо полагать, д’Ориано потеряли в огне большую часть своего и так уже весьма скудного достояния. Удалось ли им в последнюю минуту бежать на пароме или они через приморские горы пешком скрылись в глубине страны, никому не известно. Зато в точности известно, что два года спустя они сели в Константинополе на Восточный экспресс и через Будапешт и Вену отправились в Цюрих, чтобы затем начать новую жизнь в Марселе.
Могу себе представить, что по прибытии в Марсель тем ноябрьским утром 1924 года д’Ориано наняли на вокзале Сен-Шарль носильщика, который на тележке отвез их чемоданы вниз по улице Канебьер к Старой гавани. Велика вероятность, что приветливое солнце Лазурного Берега озаряло широкие улицы, заливая блеском новые, похожие на дворцы жилые дома коммерсантов.
Недавно Марсель в значительной своей части был отстроен заново – как врата во французские колониальные владения в Африке и Восточной Азии. Атмосфера слегка отдавала Востоком, на улицах виднелись черные бороды и кафтаны, турецкие шаровары и тюрбаны, но и британские стоячие воротнички, белые военные мундиры и французские береты, и все в полном согласии ездили сообща на трамвае, заключали в кофейнях сделки или разглядывали приходящие и уходящие корабли.
Порт обзавелся новыми обширными доками и причалами с современными погрузочными кранами и товарными составами для вывоза колониальных товаров. Только вот в акватории порта стояли не новые пароходы, а главным образом допотопные деревянные парусники. Внушительные ганзейские пятимачтовики XIX века рядом с элегантными американскими клиперами, норвежские гафельные шхуны рядом с арабскими дау, иной раз причаливали даже китайские джонки; но современные стальные пароходы здесь видели редко, ведь в 1914–1918-м большая часть всемирного парового флота ушла на океанское дно. Оттого-то после войны судовладельцы извлекли на свет божий все мало-мальски мореходные деревянные суда, а поскольку по всему миру вместе со стальными кораблями утонуло и большинство моряков, судовладельцы прочесали еще и богадельни и, слегка поднажав, наняли тех седобородых, беззубых морских волков, что еще кое-как стояли на ногах и были в своем уме.
Новое жилье д’Ориано находилось у Вьё-Пор, у Старых ворот, в фахверковом доме XVIII века. Внизу располагался музыкальный магазин, а два этажа над ним занимала квартира – четыре маленькие комнаты и салон с видом на портовую акваторию. Стены беленые, на лестнице пахнет восковой мастикой. Лаура осмотрела дом, зная, что ей придется выдержать здесь три года. Она будет посещать школу, не давая ни малейшего повода для нареканий, ходить за покупками и мыть посуду, а после школы помогать в магазине. Через полгода примерного поведения попросит у матери позволения брать в марсельской консерватории уроки пения и станет от случая к случаю бывать на концертах. Но в шестнадцать лет, это она знала совершенно точно, соберет чемодан и уедет в Париж.
Причем одна.
Феликс Блох принадлежал к числу тех редких людей, кому выпало в жизни испытать прозрение, и до конца своих дней он его не забудет. Случилось это в конце первого курса, в последний день четырехнедельной производственной практики, около половины шестого, когда он последний раз стоял за кульманом в чертежной литейного завода «Фриц Кристен» в Кюснахте на Цюрихском озере. Завод уже затих, рабочие разошлись на выходные. Секретарша, зажав под мышкой пальто и сумку, попрощалась, шеф еще сидел у окна над своими книгами. На озере прогудел пароход, дневной свет мало-помалу тускнел. Скоро придется зажечь электричество.
