Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн

– Кара, как чувствует себя твой отец после такого несчастливого поворота событий?

Я качаю головой.

– К счастью, его состояние не ухудшилось. Без кислорода у него мог бы умереть мозг.

– Значит, ты не знала, что твой брат единолично принял это решение?

– Нет. Он не спрашивал моего согласия.

– А ты бы его дала?

– Нет! – решительно восклицаю я. – Я знаю: если дать папе время, он поправится.

– Кара, ты слышала, доктор Сент-Клер утверждает, что шансы на выздоровление твоего отца, учитывая тяжесть полученных травм, ничтожны, – не сдается Циркония.

– Еще я слышала, что он не может со стопроцентной уверенностью сказать, что этого не случится, – отвечаю я. – Я цепляюсь за этот ничтожный процент, потому что больше некому.

Циркония склоняет голову к плечу.

– Тебе известно, чего хотел бы твой отец в подобной ситуации?

Я поворачиваюсь к Эдварду, потому что собираюсь выложить ему все, что он не дал мне сказать до того, как выдернул штепсель.

– Папа всегда говорил: у волков, если твоя семья пережила день – все капризы погоды, голод, атаки хищников – и выжила ночью, есть повод радоваться. Я видела, как он не спит по ночам и кормит волчат из бутылочки «Эсбилаком». Видела, как он согревает за пазухой дрожащего новорожденного волчонка. Я ездила с ним в бурю к ветеринару, чтобы спасти волчонка, который не мог самостоятельно дышать. Даже несмотря на то, что в дикой природе любой из этих волчат просто умер бы – это принцип естественного отбора, – отец не мог оставаться безучастным. Он постоянно говорил мне: единственный подарок, которым нельзя разбрасываться, – это жизнь.

– Тогда почему он оплатил аборт своей подружки?

От звука голоса Эдварда я вздрагиваю. Он стоит красный, задыхаясь собственными словами.

– Сейчас ты занимаешься счетами. А тогда ими занимался я. Вот так я об этом и узнал.

Джо тянет Эдварда за рукав.

– Заткнись! – сквозь зубы шипит он.

– Видишь, это был не просто единственный раз с посторонней женщиной, хотя он клялся мне в этом. Это длилось месяцами, и этот ребенок был от него…

– Тишина! – призывает к порядку судья. И стучит молоточком.

Внутри у меня все умерло еще до того, как Эдвард заговорил снова, хотя Джо просит объявить перерыв и тащит его из зала суда.

– Он много чего тебе говорил, но все оказалось ложью, – заявляет Эдвард, обращаясь ко мне одной. – Ты думаешь, что знаешь его, Кара. Но на самом деле ты никогда ничего о нем не знала.

Джорджи настояла, чтобы я обратился к врачу. В больнице я сидел в приемной и читал людей. В дикой природе умение предвосхитить действия хищника и является той гранью между жизнью и смертью, но здесь это превратилось в комнатную игру. За несколько секунд до того, как женщина открывала свою сумочку, я знал, что она достанет бумажную салфетку. Знал, что одиноко сидящий в углу мужчина готов разрыдаться, хотя и продолжает улыбаться своей дочери. Знал, что женщина, поглаживающая живот, уже давно болеет, – я чувствовал болезнь у нее в крови. С большим любопытством я наблюдал за медсестрой в регистратуре. Каждые несколько минут к ней подходил незнакомый человек, а у нее даже не хватало ума попятиться назад, хотя она никак не могла знать, не лежит ли в кармане его куртки пистолет, не хочет ли он на нее напасть. Она демонстрировала доверие еще до того, как вновь прибывший выказывал подчинение, – и я продолжал ждать, как люди ждут неминуемое крушение поезда: с уверенностью, что в любую минуту может произойти трагедия.

Когда меня позвали в смотровую, сидящая рядом Джорджи встала, как будто намеревалась зайти туда со мной.

– Послушай, – сказал я, – мне лучше пойти одному.

Она покраснела от смущения.

– Конечно, ты прав.

Я прошел за медсестрой в смотровую, где она измерила мне пульс. Три раза.

– Не может такого быть! – изумилась она. Мое низкое давление сбило ее с толку не меньше.

Я сидел в одиночестве и ждал врача, не сводя глаз с ручки двери. Прислушивался, как в коридоре шуршат бумаги в моей истории болезни. Я закрыл глаза и вдохнул запах лосьона после бритья.

– Здравствуйте, – произнес я еще до того, как врач вошел.

Он удивленно приподнял брови.

– Доброе утро! Я доктор Стивенс, а вы… Люк Уоррен, как я понимаю. Значит, вы два года прожили в лесу в стае диких волков и, по-видимому, научились видеть сквозь стены, – сказал он и повернулся к медсестре: – Где принимает психиатр?

– Я не сумасшедший. Я изучаю волков. Я следовал за стаей серых волков вдоль реки Сент-Лоуренс. Я заставил их принять меня в стаю. Охотился с ними, ел с ними, спал рядом с ними.

Думаю, доктор никогда бы мне не поверил, если бы не увидел показатели моего давления. Он повернулся к медсестре.

– Здесь явно какая-то ошибка.

– Я трижды измерила, – возразила медсестра.

Доктор нахмурился, считая удары моего сердца уже лично.

– Ладно, – наконец сказал он. – Ваш пульс ниже, чем у профессионального баскетболиста, которого я лечил год назад. Если бы я не видел вас собственными глазами, то сказал бы, что вы при смерти. Но дело явно не в этом. А в чем?

– Я сидел на уникальной диете и занимался специальными упражнениям, – объяснил я.

– Вы правду говорите? – не верит доктор.

Я киваю.

Он сидел и слушал, а я объяснял ему, как стал частью стаи. Я рассказал о нашей пище, о том, как мы путешествовали, как охотились, насколько далеко ходили в дозор, как сражались с врагами, как загоняли добычу. К тому времени как я закончил, – спустя час! – он смотрел на меня так, как будто встретил инопланетянина и ему выпал шанс первому провести его всестороннее обследование.

– Я бы хотел взять у вас кровь на анализ, – попросил он. – Чтобы посмотреть, насколько с физической точки зрения повлияла на вас такая жизнь. Вы не против?

Он оставил меня одного, чтобы выписать направление на анализы. Я надел рубашку, но не стал ждать лаборанта, а вышел в коридор, где остановил санитара.

– Вы не могли бы показать, где здесь ближайший туалет? – спросил я.

Он указал мне: прямо по коридору и налево. Я пошел по коридору, но в туалет заходить не стал, а вышел через черный ход, вниз по лестнице, на яркий солнечный свет.

На бордюре сидел плачущий подросток. На голове – огромные наушники, как у диспетчера.

– Слишком громко, – повторял он снова и снова, раскачиваясь из стороны в сторону. Его голос звучал глухо, как будто он разговаривал со дна океана.

Я присел рядом с ним. Через секунду из больницы выбежала женщина. Мне понадобилось все самообладание, чтобы не отскочить в сторону.

– Вот ты где! – воскликнула она, хватая его за руку и поднимая на ноги.

– С ним все в порядке? – спросил я.

– Сегодня ему вживили слуховые имплантаты, – гордо ответила она. – Он к ним только привыкает.

И тут я увидел их – серебряный диск, окруженный коротко остриженными волосами.

– Слишком громко, – плакал подросток.

С этого дня он стал единственным человеком на планете, который мог понять, что я чувствовал, когда вернулся.

– Знаешь, – говорю я, закрывая дверь конференц-зала, – впредь я хотел бы, чтобы, перед тем как что-то говорить, ты советовался со мной. Я здесь для того, чтобы все, что ты хочешь сказать, облекать в форму прямых вопросов, а не спонтанных выкриков.

– Простите, – бормочет Эдвард, закрывая лицо руками. – Я не хотел.

– Не хотел чего? Бросить очередную бомбу в зал суда? Довести сестру до слез? Окончательно раздавить мать?