Паноптикум - Хоффман Элис

Не было справедливости в этом прекрасном мире. Черные дрозды сидели на верхушках больших раскидистых растений, небо переливалось голубым и золотистым цветом. Притихший Митс шагал рядом с хозяином. Он никогда уже не будет таким беззаботным, как прежде, и ни за что не приблизится к воде, хотя они поселятся за городом, и Гудзон будет виден с крыльца их дома. Эдди после этой ночи, напротив, ощущал тягу к воде и пил по восемь стаканов воды ежедневно в качестве тонизирующего средства, обеспечивающего долгую жизнь, которую ему предсказал Хочман. Каждый раз, обнимая любимую женщину, он думал о воде, потому что Коралия всегда тянулась к ней и благодаря этому спасла ему жизнь.

По ночам, когда они лежали с Коралией перед открытым окном, ему часто снилась рыбалка. Ему не хотелось просыпаться, потому что именно во сне сбываются самые заветные желания человека. Во сне он нашел наконец форель, которую искал, – осколок живого света, промелькнувший на мелководье. Он, не колеблясь, вошел в воду вслед за ней прямо в одежде и ботинках, и его черный пиджак распустился веером вокруг него. А на берегу его ждал отец, как будто они никогда не расставались.

Мир начинается заново

Дорогая Морин,

Надеюсь, тебе нравится в вашем Ричмонде, в Виргинии. Как удачно, что мистеру Моррису досталось в наследство все, чем владела его семья. Я была так рада получить фотографию, на которой ты стоишь в свадебном платье рядом с ним перед домом, где он вырос. С этими своими архитектурными украшениями и балкончиками с белыми коваными решетками он напоминает свадебный торт.

Я теперь тоже замужем и счастлива. Свадьба была скромная, кое-что из обряда я даже не совсем поняла, но главное, я знала, что мой муж любит меня, а я его. И этого нам вполне достаточно. Иногда мне снится, что я снова в горящем музее и слышу, как плачет черепаха, но при этом знаю, что это только сон. Черепахи не умеют плакать – по крайней мере, так говорят ученые. Но я теперь боюсь верить людям на слово, мне нужны доказательства. Я сужу о мире по тому, что вижу своими глазами.

До сих пор ходят слухи о русалке, обитающей в Гудзоне. Говорят, что ее поймали и держали в цистерне в Бруклине, пока там все не сгорело. Во время пожара она якобы добралась ползком до воды. Другие же утверждают, что ей нужна была не вода, а любовь, потому что любовь так меняет нашу жизнь, как нам и не снилось. До нашей деревни, расположенной в долине на берегу Гудзона, слухи тоже доходят. Люди шепотом говорят о женщине, которая переплывает самые глубокие реки и может так долго находиться под водой без воздуха, что кажется, будто она утонула. Река в этом месте отливает серебром и необыкновенно широка. Я даже не думала, что она может быть такой. Кажется, что она всегда текла здесь, с севера на юг, в Нью-Йоркскую бухту, и будет течь вечно. Когда начинает темнеть и небо погружается в реку, к женщине, плавающей на глубине, подплывает лодка. Она забирается в лодку, где в угасающем свете ее ждет высокий мужчина. Он специалист по свету и теням, он видит сквозь тьму. Он находит ее всегда, даже когда небо темнеет, и все остальные ее не видят. Вода здесь, в северном Гудзоне, такая холодная, что никто не может в ней находиться, кроме таинственных глубоководных созданий, которых нельзя отнести ни к одной из известных категорий и поместить под стекло.

Мне снятся удивительные люди, которых я знала, и полки с бабочками и костями. Но чаще всего я вижу во сне необыкновенный ночной цветок, который мне однажды посчастливилось видеть распустившимся. Он живой, в нем бьется сердце и течет кровь, он живет интенсивной и очень красивой жизнью, но всего лишь несколько мгновений. Да и о нас, я думаю, можно сказать то же самое. Жизнь есть жизнь, длится ли она одну ночь или сотню лет.

Мы жили среди необыкновенных людей и вещей, но главное, в необыкновенное время. Возможно, люди будут помнить героев и злодеев, живших в одно время с нами, а может, забудут их. Но всё, что делали самые смелые из нас, и всё, что они собой представляли, остается с нами. Был один год, когда всё переменилось, когда в мире что-то сдвинулось и появилось нечто новое. Мы надеялись, что больше не будет жестокости и несправедливости.

Я очень рада, что дневник Профессора сгорел при пожаре. Я часто смотрю на ночное небо и воображаю, что каждая искорка, которая взлетала вверх, пока горела бумага, стала новой звездой. Мне кажется, что ночи теперь светлее и небо озарено божественным светом. Я знаю, что он сделал с тобой. Больше я никогда не упомяну об этом, потому что даже трудно себе представить, что человек может быть таким жестоким и иметь такие низменные намерения. Все это случилось в жестокое время, когда мы еще не знали, что возможна лучшая жизнь. Ты была еще совсем молодой, когда встретила его, а у него были черты, способные заставить человека добиваться его расположения любой ценой. Я понимаю это лучше, чем кто-либо. Возможно, это был самый главный его трюк – существовать в двух ипостасях одновременно: как жестокий тиран, предающий своих близких, и как человек, открывающий перед тобой совсем иной мир, мир чудес и книг. Несомненно, профессор Сарди очаровал тебя, заставил тебя поверить в него – не зря же он был магом. Тебя подкупила его способность ухаживать за женщиной с необыкновенным блеском. Когда звезда старается тебя привлечь, трудно ей не поддаться.

Но я не могу представить себе момент, когда ты пришла однажды домой поздно, задержавшись по какой-то банальной причине, а он ждал тебя, приготовив сосуд с кислотой. Я не могу вообразить, что он мог тебе говорить и что ты ему отвечала. Он решил проучить тебя за проступок, который ты не совершала. Он был ревнив и хотел единолично владеть тобой, но ты никогда его не любила, – я это понимаю. И понимаю также, почему ты осталась. Ты решила, что в будущее надо верить и что ты будешь заботиться обо мне и научишь меня понимать мир. Ты была хорошим учителем. Ты научила меня консервировать груши, выращивать овощи и любить. Ни к чему вспоминать всё, что Профессор делал со мной, достаточно сказать, что какое-то время я была в его власти и, казалось, не могла восстать против него. Но пришел день, когда я смогла это сделать. Возможно, я готовилась к этому всю жизнь. В наше время нетрудно заставить женщину чувствовать себя существом второго сорта, убедить ее сидеть тихо, не возражать мужчине и держать свои мысли при себе. Но отец сделал одну ошибку. Раньше я думала, что его ошибкой было то, что он научил меня плавать, и мои достижения в плавании придали мне сил ему противостоять. Но я ошибалась, я смогла порвать с ним по другой причине. Его ошибкой была ты. Нельзя было оставлять нас вместе. Ему следовало прогнать тебя прежде, чем я научилась ходить, говорить, думать. Мне дорог каждый день, проведенный вместе с тобой. Ты научила меня видеть, кто я такая.

Я жила среди чудес, но самым большим чудом было то, что ты осталась ради меня. Без тебя я бы утонула. Мне кажется, ты всегда знала об этом. Теперь я понимаю, что есть тысяча способов утонуть и тысяча способов спасти человека. Я так и не поблагодарила тебя толком за то, что ты спасла меня. Из профессорского дневника я узнала, что ты пришла к нему просить работу на следующий день после того, как он нашел меня во дворе. Не знаю, было ли это случайностью или хорошо продуманным планом, теперь это не имеет значения. И тем более неважно, кто положил меня тогда под крыльцо, сделала ли это ты, потому что не могла позаботиться обо мне, или какая-то другая женщина, которую я никогда не встречу в этой жизни. Я помню, как отец выгнал тебя, и ты стояла за дверью кухни. Сразу после этого он запер меня в подвале, но в тот момент я видела тебя, и ты видела меня. Я навсегда запомню тебя такой, какой ты была тогда, потому что ни один твой образ не сравнится с этим. Я думаю, наши души тогда соприкоснулись.

Среди углей, оставшихся от музея, я нашла почти целиком сгоревшее письмо, которое мистер Моррис написал мне по твоей просьбе от твоего имени. Ты не умела излагать свои мысли на бумаге. Ты хотела отдать мне это письмо когда-нибудь, но так и не успела этого сделать – наш мир рухнул. Я совсем не умела писать, но теперь научилась, и это дается мне на удивление легко. Умеющий читать научится и писать, а читала я всегда много. Если я могу за что-то благодарить отца, так за это. Трудно было разобрать несколько слов, оставшихся на обгорелой бумаге письма, но все же мне показалось, что слово «дочь» там есть. Не знаю, правда это или нет, но оно у меня перед глазами. И я слышу, как ты его произносишь.