Неверная - Али Айаан Хирси
Но чем больше западных книг я читала, тем больше мне хотелось в них погружаться. Чем больше я узнавала о правительстве, о развитии индивидуальности, о таких системах мышления, как социальная демократия или либерализм, одна из которых являлась порождением другой, тем больше меня устраивал такой порядок вещей. Концепция индивидуального выбора улучшала жизнь людей так же явно, как и равенство мужчин и женщин. Я была очарована идеей, что все на свете нужно подвергать сомнению, что можно строить свои собственные теории.
Я знала и о недостатках такой свободы. Я чувствовала себя одиноко, а временами даже ощущала пустоту человеческой жизни. Было утомительно искать все самой, вместо того чтобы положиться на удобные и ясные выдержки из доктрины, а также на тщательно детализированные правила. Временами меня даже пугала безграничная свобода, царившая в Голландии.
Так что я понимала, почему Хавейя бросилась в религию с головой. Но меня радовала жизнь на Западе. Здесь я могла утолить свое любопытство. Если меня что-то интересовало, я могла это испытать и приобрести ценный жизненный опыт. Я могла делать свои собственные выводы.
Хавейе нравились голландская практичность и то, что здесь ей не нужно давать взятки. Она очень радовалась возможности говорить «нет»: «Нет, спасибо, я не приду», «Нет, сегодня вечером меня не будет». Она любила повторять: «Это единственное, что тут есть хорошего. Открытые и честные люди».
Но жила сестра в основном на пособие. Здоровье у нее было неважное. Кроме того, Хавейя не могла соблюдать дисциплину.
Моей сестре подчас хотелось абсолютно противоположных вещей: быть правильной, практикующей мусульманкой и диктором новостей на CNN, но она не могла заставить себя даже просто встать с кровати. Иногда Хавейя месяцами не стирала одежду и не мыла посуду. Она то полнела, то ужасно худела. На то, чтобы принять душ, у нее уходила вся отведенная на день энергия. Иногда она по три дня лежала в постели, не вставая. Потом вдруг наступал яркий период, длящийся несколько месяцев, во время которых она могла быть щедрой, интересной, могла рассказать целую кучу забавных историй. У нее хватало энергии, чтобы ходить на занятия, где она неизменно производила на своих преподавателей самое благоприятное впечатление. Но столь же неожиданно она могла стать грубой, жесткой, вульгарной, впасть снова в апатию, сменяемую краткими всплесками плача.
В первые месяцы 1996 года Хавейя начала просить, чтобы зеркало развернули к стене. Я спрашивала, зачем ей это нужно, и она отвечала: «Когда оно стоит ко мне лицом, я вижу в нем странные вещи». Тогда я кричала на нее: «Не сходи с ума, возьми себя в руки», но она начала спать с включенным светом. Она звонила мне и просила приехать повидаться с ней, говорила, что я ей очень нужна, прямо сейчас, но когда я приезжала, потратив на дорогу несколько часов, она не пускала меня к себе и говорила: «Я не могу сейчас выносить даже твое общество, так что уходи».
Я не жила в Лейдене отшельницей. Регулярно виделась со своими друзьями из Эде и постепенно заводила новых. Геске, как и я, была первокурсницей, изучавшей политологию, жизнерадостной и энергичной девушкой. Она водила меня в кино и в студенческие кафе, где атмосфера была более расслабленной, чем в Эде. Несмотря на толчею и сигаретный дым, теперь, когда я уже могла понимать людей, мне нравились такие заведения гораздо больше. Люди сидели снаружи, ели и слушали музыку.
То, что я не пила спиртные напитки, стало у нас чем-то вроде старой, испытанной шутки. Когда же я выпила в первый раз, у меня закружилась голова, а комната начала раскачиваться. Удара молнией не последовало, но было уже слишком поздно, чтобы на велосипеде возвращаться в дом Шанталь, и мне пришлось остаться ночевать у другой своей подруги – Эвелин. Когда на следующее утро я проснулась, то почувствовала, что сделала последний ужасный шаг и перешагнула ту черту, которая отделяет компромиссы от прямого нарушения законов Аллаха.
Мне казалось, что Шанталь не одобряет, когда я возвращаюсь в ее дом поздно, и мне было неловко приглашать туда своих друзей. Геске, тем временем, жила с шестнадцатью другими студентами в огромном, старом и обшарпанном доме, фасад которого выходил на канал; и она всегда рассказывала, как весело им там живется. Когда в ее студенческом доме освободилась комната, Геске предложила мне подать заявку на вселение. Она сказала мне, что я никогда не смогу постичь Голландию, не пожив настоящей студенческой жизнью.
Процедура отбора жильцов была довольно долгой. Все жильцы дома собирались, чтобы побеседовать с кандидатами за бутылочкой вина. Нас спрашивали, какая музыка нам нравится, что мы обычно делаем на каникулах, чем мы увлекаемся, какими подработками занимаемся в свободное время. Я сказала, что люблю читать, а на каникулах никогда не была. Все ребята были совсем молодые, они были белыми и большую часть своей жизни прожили в одном доме. Когда я озвучила список стран, в которых жила раньше – Сомали, Саудовская Аравия, Эфиопия, Кения, – у них глаза полезли на лоб. Когда же я сказала, что занимаюсь устными переводами, один мальчик произнес: «Ух ты, так ты, наверное, очень хорошо зарабатываешь». Я подтвердила, что так оно и есть.
Геске ужасно боялась, что ее соседи сочтут меня скучной или странной – или того хуже, старой, – но обработала их так, что меня все равно приняли. Я переехала в крошечную комнатку голландского студенческого дома, который мне приходилось делить с парнями, где был алкоголь, а возможно и наркотики. Я призвала себе на помощь все свое мужество.
Я переехала в дом Геске в марте 1996 года. До того как улечься там в первую ночь спать, я сумела перетащить все свои вещи, кроме подаренного Шанталь стола. Он был большой, старый и красивый – и не пролезал в дверь. Так что на следующее утро я встала пораньше, чтобы, вооружившись отверткой, попытаться разобрать его. Пока все уходили на занятия, я сидела под столом в своей желтой пижаме. Один из парней, его звали Марко, сунул под стол голову и, прежде чем уйти из дома, представился мне.
В обеденный перерыв, когда Марко появился вновь, я все еще сидела там и все еще была в пижаме. За прошедшее время я успела выполнить три телефонных перевода, но он, разумеется, не знал об этом. Он сказал: «Не может быть! Это просто невероятно! Вылезай оттуда!» – и аккуратно разобрал весь стол за пятнадцать минут. Потом перетащил его в мою комнату, собрал заново и полюбовался моим компьютером. У меня вновь зазвонил телефон, и мне пришлось заняться переводом.
Прежде чем уйти, Марко пригласил меня поужинать с ним этим вечером на кухне. Он объяснил, что живущие здесь часто ходят за покупками, а затем вместе готовят, чтобы тратить поменьше денег. «Наконец-то здесь появился кто-то интересный, – сказал он с улыбкой. – А то я уже начал уставать от этих восемнадцатилетних всезнаек».
Марко был на год старше меня и работал обозревателем в одном из научных журналов. Сюда он вселился, будучи студентом биологического факультета; окончив его и найдя себе работу, он остался жить здесь. В Лейдене снимать жилье было очень дорого. Марко, как и многие голландцы, обожал путешествовать. Все свободные деньги он тратил на долгие путешествия в экзотические места типа Египта или Сирии. Мы завели привычку ужинать вместе несколько раз в неделю.
Я продолжала работать, но теперь это занятие стало более веселым, потому что меня окружала молодежь. Хотя я все равно знала, что кажусь им странной. Я выходила из своей комнаты и рассказывала остальным, что только что переводила: объявляла кому-то, что у него обнаружили ВИЧ, давала консультацию избитой женщине, – и мои соседи зачарованно слушали меня. Для них жизнь, с которой я сталкивалась по работе, была явлением с другой планеты. Практически все мои соседи по дому выросли в том же городе, что и их дедушки-бабушки, а некоторые даже – в том же самом доме. Им практически не довелось столкнуться с неприятной стороной окружающего мира.
Что еще поражало меня в этих ребятишках: что бы они ни делали, во всем чувствовалось проявление их личности – в том, что им нравилось, в выражении собственного стиля. С этим мне никогда не приходилось сталкиваться в Африке. В моем детстве свое «я» полагалось игнорировать. Ты притворялся послушным, хорошим и религиозным, чтобы заслужить одобрение других; проявлять себя как личность было не принято. Здесь же люди стремились к тому, что им нравилось, просто потому, что им этого хотелось.
