Норвежский лес - Мураками Харуки
Все, что я мог — написать письмо Рэйко и во всем честно признаться. Вернувшись домой, я расположился на веранде и, посматривая на впитывавший дождь ночной сад, придумал в уме несколько фраз. Затем сел за стол и начал писать.
«Мне очень тяжко сообщать об этом», — начал я. Затем полностью описал свои отношения с Мидори и рассказал о том, что сегодня произошло между нами.
Я любил и, пожалуй, по-прежнему люблю Наоко. Но то, что существует между мной и Мидори, — решает все. Я чувствую, что с трудом сопротивляюсь этой силе, которая со временем подхватит и унесет меня вперед. К Наоко у меня — жутко тихое и чистое нежное чувство, к Мидори — чувство совсем иного рода. Оно встало на ноги, шагает, дышит и бьется. И вместе с тем, меня трясет. Я не знаю, как мне быть. Ни в коем случае не собираюсь оправдываться, но я по-своему честно жил и никому не лгал. Старался никому не причинять боль. Поэтому совершенно не могу понять, за что меня забросило в такой лабиринт. Что мне теперь делать? Больше мне обращаться за советом не к кому.
Я наклеил марку срочной почты и той же ночью сбросил письмо в ящик.
Ответ от Рэйко пришел через пять дней.
Здравствуй!
Сначала хорошая новость.
Наоко идет на поправку быстрее, чем я думала. На днях разговаривала с ней по телефону. Вполне внятная речь. Говорит, что скоро сможет вернуться сюда.
Теперь о тебе.
Нельзя воспринимать вещи так близко к сердцу. Любить человека — прекрасно. Если эта любовь искренна, никого в лабиринт не бросят. Верь в себя.
Мой совет очень прост. Во-первых, если твое сердце заполнила Мидори, вероятно, вы полюбите друг друга. Может, у вас все будет складываться хорошо, а может и нет. Но это и есть — любовь. Раз влюбился — вполне естественно довериться этой любви. Я так считаю. Это — по-своему искренность.
Во-вторых, заниматься с Мидори сексом или нет — твоя личная проблема. Здесь я ничего сказать не могу. Поговори с Мидори и реши, что тебя устроит.
В-третьих, не говори обо всем этом Наоко. Если потребуется ей что-либо сказать, мы с тобой обдумаем подходящий план. А пока ей — ни слова. Доверь это мне.
В-четвертых, ты как мог поддерживал Наоко. Даже если у тебя пропадут к ней чувства, ты много чего еще можешь для нее сделать. Поэтому не переживай. Мы (я имею в виду как нормальных, так и ненормальных людей) — неполноценные люди, живущие в неполноценном мире. Мы не измеряем длину линейкой, а углы — транспортиром, мы не существуем наподобие сухого банковского вклада. Ведь так?
На мой взгляд, Мидори — прекрасная девушка. Читаю твое письмо, и мне становится ясно, что она заполнила твое сердце. Так же я понимаю, что твое сердце по-прежнему полно любви к Наоко. И это никакой не грех. Такое часто бывает в этом огромном мире. Будто в погожий день гребешь по озеру на лодке. И небо красивое, и озеро — тоже. Поэтому прекращай так страдать. Оставь все в покое, и оно пойдет своим чередом. Как ни старайся, когда больно — болит. Это — жизнь. Извини за такие слова, но тебе пора у нее поучиться. Ты иногда излишне пытаешься подстроить жизнь под себя. Не хочешь оказаться в психушке — приоткрой свое сердце, доверься ее — жизни — течению. Даже такая неполноценная беспомощная женщина, как я, понимает, как это прекрасно — жить. Правда. Так стань же еще счастливей. Постарайся.
Очень жаль, что у тебя с Наоко не будет «хэппи-энда». Однако, в конце концов, кто знает, что на самом деле есть хорошо? Поэтому никого не стесняйся. Почувствуешь, что можешь стать счастливым — лови свой шанс и становись им. Говорю по своему опыту, такой шанс бывает в жизни лишь два-три раза. Упустишь — будешь жалеть до конца своих дней.
Я каждый день сама для себя играю на гитаре. Пустое занятие. Ненавижу темные ночи, когда льет дождь. Хочу опять за тарелкой винограда поиграть на гитаре в комнате, где есть ты и Наоко.
Ну, пока.
17 июня.
Глава 11
И после смерти Наоко Рэйко мне прислала несколько писем, в которых пыталась уверить, что я не виноват — и никто не виноват. Что этого никто не мог остановить, как нельзя остановить дождь. Однако я не отвечал. Что я мог сказать? К тому же, какая теперь разница? Наоко больше нет на этом свете — она превратилась в горстку пепла.
В конце августа после тихих похорон Наоко я вернулся в Токио, сообщил хозяину дома, что ненадолго отлучусь, сходил на работу и извинился за то, что больше у них не появлюсь. Написал короткое письмо Мидори. «Сейчас ничего тебе сказать не могу, понимаю, что поступаю со своей стороны нехорошо, но прошу тебя еще немного подождать». Затем я три дня подряд ходил по кинотеатрам и с утра до вечера смотрел фильмы. Пересмотрев все токийские кинопремьеры, я собрал рюкзак, снял с банковского счета все деньги без остатка, поехал на Синдзюку и сел на первый попавшийся поезд дальнего следования.
Где и как я скитался, не знаю. В памяти остались сплошные пейзажи, запахи и звуки, но я ни за что не смогу вспомнить, где их видел, слышал и чувствовал. А тем более — в каком порядке. Я перебирался из города в город на поездах, автобусах, а порой и попутных грузовиках, расстилал спальный мешок и ночевал в любых подходящих местах: на пустырях и набережных, в парках и на вокзалах. Приходилось проситься на постой в полицейский участок, укладываться рядом с могилами. Мне было все равно, где спать, главное — чтобы не мешали, и я никому не мешал. Я закутывал тело, уставшее в пути, в спальный мешок, отхлебывал дешевый виски и сразу засыпал. В приветливых городах мне приносили поесть, давали средство от комаров; в неприветливых — вызывали полицию и прогоняли из парков. В любом случае, мне было все равно. Мне требовался лишь крепкий сон в незнакомых городах.
Когда подошли к концу деньги, три-четыре дня поработал, собрал какую-то сумму на первое время. Где угодно имелась хоть какая-нибудь работа. Я продолжал бесцельно перебираться из города в город. Мир — просторен, его наполняют удивительные вещи и странные люди. Один раз я позвонил Мидори — когда нестерпимо захотелось услышать ее голос.
— Слушай, уже давно занятия начались, — сказала она, — скоро сдавать рефераты. Что там с тобой? За три недели ни одного звонка. Где ты? Что делаешь?
— Извини, но сейчас я не могу вернуться в Токио. Пока что.
— Это все, что ты хотел сказать?
— Я и говорю, что сейчас ничего не могу сказать… толком. Вот, в октябре…
Мидори, не говоря ни слова, бросила трубку.
Я продолжал путешествовать. Иногда останавливался в дешевых гостиницах, где принимал ванну и брился. Глядя в зеркало, видел перед собой действительно ужасное лицо. Кожа загрубела от солнца, глаза ввалились, на впалых щеках появились непонятные пятна и ранки. Будто этот человек только что выбрался со дна темной ямы. Но если внимательно присмотреться, то было мое лицо.
В то время я шагал вдоль побережья Синъин [53]. Где-то в районе Тоттори или северной части префектуры Хиого. Идти по берегу было удобно, потому что на песке непременно имелись удобные места для сна. Собирая выброшенный морем плавник, я разводил костер, жарил и ел купленную в лавке сушеную рыбу. Пил виски и, вслушиваясь в шум прибоя, думал о Наоко. Я по-прежнему не мог осознать тот очень странный факт, что она умерла, что ее больше нет на этом свете. Я не мог в это поверить. Я слышал все — вплоть до того, как вбивали гвозди в ее гроб, но не мог свыкнуться с мыслью, что она вернулась в небытие.
Слишком отчетливой была моя память о ней. Перед глазами до сих пор стояло, как она нежно берет в рот мой пенис, а волосы падают мне на живот. Я помнил ее тепло, ее дыхание и свое безрадостное ощущение эякуляции. Как будто прошло всего пять минут. Мне казалось, что Наоко — рядом, протяни руку — и дотронешься. Но ее не было. Ее тела больше нет в этом мире.
