Жизнь Пи - Мартел Янн
За ночь я изрядно набрался сил. Еще ползком, но весьма-таки бодро я вернулся к одинокому дереву. И снова насытил взор его зеленью, а желудок — водорослями. Позавтракал я плотно — вырыл здоровенную яму.
Ричард Паркер мялся часа три-четыре и только ближе к полудню решился покинуть шлюпку. А спрыгнув на берег, тотчас отскочил обратно, плюхнулся на мелководье и весь напрягся. Зашипел и стал когтить воздух лапой. Странно. Что же это с ним? Впрочем, он быстро унялся и, двинувшись вверх по склону — заметно уверенней, чем накануне, — скоро исчез из виду.
В тот день я впервые встал, опираясь на дерево. Голова по-прежнему кружилась. И земля под ногами по-прежнему ходила ходуном — только закрыв глаза и обхватив ствол, я избавился от этого ощущения. Тогда я оттолкнулся от дерева и попробовал пройтись. И тут же упал. Земля бросилась мне в лицо, не успел я сделать и шагу. Обошлось без ушибов. Этот остров, покрытый таким плотным, пружинящим ковром стеблей, — просто идеальная площадка для тренировок, если ты разучился ходить. Падай в свое удовольствие — даже не ударишься.
Снова отоспавшись в шлюпке — куда Ричард Паркер вернулся, как и вчера, — я обнаружил на следующий день, что уже способен переставлять ноги. Я добрался до дерева на своих двоих, упав всего раз пять-шесть. Сил во мне прибывало с каждым часом. Я дотянулся острогой до одной из веток, пригнул ее и сорвал несколько листочков. Листья были мягкие, без воскового налета, но на вкус оказались горькими. А Ричард Паркер просто привык к своему логову в шлюпке — так я объяснил для себя его регулярные возвращения.
Вечером, на закате, он опять вернулся. Я заново — покрепче — привязал шлюпку к воткнутому в берег веслу. И как раз проверял, надежно ли затянуты узлы на форштевне. Он застал меня врасплох. Сперва я даже не признал его. Неужто это великолепное животное, перемахнувшее гребень пригорка одним прыжком, — тот самый мой товарищ по несчастью, вялая и жалкая пародия на тигра? А вот и да. Ричард Паркер собственной персоной — и мчится на меня во весь опор. И очень целеустремленно. Голова опущена, могучая шея видна во всей своей красе. Мех и мускулы под кожей так и переливаются с каждым движением. Тяжелая дробная поступь донеслась до моих ушей.
Я читал, что есть две вещи, не испугаться которых невозможно, сколько себя ни приучай: неожиданный шум и головокружение. Я бы добавил третью, а именно — стремительное и неотвратимое приближение знакомого убийцы.
Я схватился за свисток. И дунул в него, что было силы, когда Ричарда Паркера уже отделяло от шлюпки футов двадцать пять. Пронзительный свист рассек воздух.
Сработало. Ричард Паркер притормозил. Но повернуть обратно и не подумал. Я свистнул еще раз. Тогда он повернулся боком и, свирепо порыкивая, запрыгал на месте престранным образом, точно олень. Я дунул в свисток в третий раз. Ричард Паркер ощетинился и выпустил когти. Я струхнул не на шутку: что если мой свистковый щит не выдержит и он все-таки нападет?
Но Ричард Паркер не напал, а отчудил такое, чего я и представить себе не мог, — взял да и прыгнул в воду. Ну и дела! Вытворил как раз то, чего я ожидал меньше всего, — да еще так уверенно и решительно. И, проворно загребая лапами, поплыл к корме. Я хотел было свистнуть еще разок, но передумал и вместо этого откинул крышку ящика и уселся в святая святых своей территории.
Ричард Паркер обрушился на корму всем своим весом. Вода лилась с него ручьями. Нос шлюпки вздыбился. Какое-то мгновение Ричард Паркер помедлил на планшире и кормовой банке, глядя на меня испытующе. Сердце у меня ушло в пятки. Наверное, я не смог бы еще раз свистнуть. Я просто сидел и тупо смотрел на него — вот и все. Ричард Паркер плавно соскочил на дно и исчез под брезентом. Теперь его уже нельзя было разглядеть целиком из-за крышки ящика. Я бросился на брезент — там, где ему меня не было видно, прямо над ним. Больше всего на свете мне хотелось расправить крылья и улететь.
Мало-помалу я успокоился. Пришлось напомнить себе, что именно в таком положении — прямиком над головой у тигра — я живу уже давным-давно.
Дыхание у меня выровнялось, и я уснул. Где-то посреди ночи я проснулся и, забыв недавние страхи, взглянул на Ричарда Паркера. Ему что-то снилось: он дрожал и ворчал во сне. Этим-то шумом он меня и разбудил. Утром он удрал, как обычно.
Я решил исследовать остров, как только достаточно окрепну. Он был довольно велик, если судить по береговой линии, — ведь она простиралась далеко влево и вправо, почти не изгибаясь. Целый день я ходил — то и дело падая — от берега к дереву и обратно: тренировал ноги. При каждом падении я не забывал подкрепиться водорослями.
Когда Ричард Паркер вернулся к концу дня, на сей раз чуть пораньше, я уже ждал его. Свистеть в свисток я не стал — просто сидел неподвижно. Он подошел к самой кромке воды и одним могучим прыжком перелетел на борт. Устроился на своей половине, не посягнув на мою, — только шлюпка опять накренилась под его весом. Форму он все-таки набирал с устрашающей скоростью.
На следующее утро, дав Ричарду Паркеру порядочную фору, я отправился исследовать остров. Я взошел на пригорок без труда — переставляя ноги с гордым воодушевлением, хоть и малость неуклюже. Будь они послабее, я наверняка бы плюхнулся снова при виде картины, поджидавшей меня по ту сторону кряжа.
Оказалось, во-первых, что остров покрыт водорослями не только по краям, а весь целиком. Передо мной раскинулась широкая зеленая равнина, а посреди равнины — настоящий лес. По всему лесу — сотни и сотни одинаковых лужиц, все на равном удалении друг от друга, а между ними — так же равномерно расставленные деревья-близнецы; просто невозможно было не заподозрить, что этот лесок насадили по плану.
Но что произвело на меня поистине неизгладимое впечатление, так это сурикаты. По самым скромным оценкам, моему изумленному взору зараз предстало несколько сотен тысяч сурикат. Все вокруг кишело сурикатами. И когда я появился из-за гребня, все они как один, будто куры на птичьем дворе, повернулись ко мне и застыли столбиками.
У нас в зоопарке сурикат не было. Но мне доводилось читать о них. И в специальных книжках, и в художественных. Суриката — это маленький южноафриканский зверек, родич мангуста; иначе говоря, плотоядное роющее млекопитающее, длиной около фута и весом два фунта, изящное, сложением похожее на ласку, с острой мордочкой, близко посаженными глазками, восьмидюймовым хвостом и короткими лапками, на каждой по четыре пальца с невтягивающимися когтями. Шерстка у сурикат буровато-серая, с черными или бурыми полосками на спине, только кончик хвоста и уши — черные, да еще вокруг глаз — черные кольца. Проворные и зоркие, эти зверьки ведут дневной образ жизни, объединяются в колонии, а питаются — в естественной среде обитания, то есть в южноафриканской пустыне Калахари, — всякой всячиной и среди прочего скорпионами, чей яд им нипочем. Стоя на сторожевом посту, они вытягиваются в столбик, опираясь на задние лапы и балансируя хвостом. Нередко сурикаты целой стайкой одновременно замирают в такой позе и всматриваются все вместе в одну сторону — ну точь-в-точь пассажиры на остановке в ожидании автобуса. А написанным на мордочках усердием и передними лапками, свисающими до живота, они напоминают то ли детей, смущенно позирующих фотографу, то ли пациентов на приеме у врача, застенчиво пытающихся прикрыть наготу.
Вот что я увидел в тот миг единым взором — сотни тысяч, нет, миллионы сурикат повернулись в мою сторону все разом и внимательно на меня уставились: «Слушаю, сэр?» Имейте в виду, что ростом эти зверьки не выше восемнадцати дюймов, даже когда стоят на задних лапах, — так что поразили они меня отнюдь не размерами, а невообразимой численностью. Я застыл как вкопанный и просто онемел. Если все эти миллионы сурикат разом бросятся от меня наутек, хаос начнется неописуемый. Но они быстро потеряли ко мне интерес. Секунда-другая — и они, как ни в чем не бывало, вернулись к своим делам: кто пощипывал стебли водорослей, кто высматривал что-то в лужицах. При виде стольких существ, одновременно припавших к земле, мне на память невольно пришла мечеть в час молитвы.
