Слишком много счастья (сборник) - Манро Элис

Он расхаживал по комнате туда и обратно в веселом возбуждении.

– Именно там, в Лионе, мы узнали о пленении Наполеона-племянника {111}, этой шлюхи…

Юра кивнул тете, снял куртку – холодно ему, по-видимому, не было – и, сев на ящик, принялся заканчивать работу, которую не доделал отец, – ваксить сапоги.

Действительно похож на Анюту. Но только на Анюту, какой она стала в последние дни. Печально поникшие веки, скептический, если не презрительный изгиб полных губ. Ничего от той златовласки, которая жаждала опасности, громкой и праведной славы. Ничего от ее взрывов негодования. Впрочем, такой свою мать Юра и не помнил. Только больной, задыхающейся женщиной, умиравшей от рака {112} и желавшей скорой смерти.

Жаклар, наверное, любил ее в первое время – в той мере, в какой он вообще способен любить. Во всяком случае, замечал ее любовь к себе. В наивном или попросту хвастливом письме, адресованном ее отцу, он объяснял свое желание жениться на Анюте тем, что несправедливо было бы бросить женщину, которая так к нему привязана. И он никогда не бросал других женщин – даже вначале, когда Анюта просто бредила им. Ну и разумеется, не оставил их после женитьбы. Софья подумала, что Виктор и сейчас может быть привлекательным для женщин, несмотря на неопрятную полуседую бороду и на манеру взвинчивать себя собственными речами до того, что начинал как-то бессвязно выплевывать слова. Герой, выжатый собственной борьбой, человек, пожертвовавший своей юностью, – так Жаклар представлял себя миру, и не без успеха. И это было в какой-то мере правдой. Он по-прежнему храбр, он не изменил своим идеалам, он родился крестьянином и знает, что такое презрение высших…

Но ведь и она отнеслась к нему с презрением только что.

Комната обшарпанная, однако, присмотревшись внимательнее, можно заметить, что кто-то пытался навести здесь порядок. Кастрюли висят на крючках, печь нетопленая, но вычищенная, как и днища медных кастрюль. Похоже, у него есть женщина.

Жаклар тем временем перешел на Клемансо {113}, с которым, по его словам, сохранил добрые отношения. Теперь он хвастался дружбой с этим человеком, хотя должен был, скорее, обвинять его в шпионаже в пользу англичан (она сама в эти слухи не верила).

Софья решила отвлечь Жаклара от политики, похвалив чистоту квартиры.

Он оглянулся, удивленный таким неожиданным поворотом, а потом усмехнулся и сказал, мстительно смакуя каждое слово:

– Есть женщина, с которой я живу, она тут хозяйничает. Француженка, слава богу. Они не так болтливы и ленивы, как русские. Она образованна, служила гувернанткой, но ее уволили за политические взгляды. Боюсь, что не смогу ее с тобой познакомить. Она бедна, но честна и дорожит своей репутацией.

– Понятно, – сказала Софья, поднимаясь. – А я хотела сказать тебе, что снова выхожу замуж. За русского дворянина.

– Да, я слышал, что у тебя роман с Максимом Максимовичем. Про женитьбу только не слышал.

Софью била дрожь от долгого сидения в холодной комнате. Она обратилась к Юре, стараясь говорить как можно приветливей:

– Ты не проводишь старую тетушку до станции? А то мы с тобой так и не поговорили.

– Надеюсь, я тебя не обидел, – ядовито заметил Жаклар на прощание. – Я верю в правду и всегда говорю только правду!

– Все в порядке.

Юра надел куртку, и теперь стало видно, что она ему слишком велика. Должно быть, куплена на блошином рынке. Он подрос, но все равно не выше ростом, чем она сама. Видимо, сказывается плохое питание в такой важный для роста период жизни. Мать его была высокой, и Жаклар до сих пор высок.

Юра, похоже, не горел желанием ее провожать, но тем не менее заговорил первым, как только они спустились с лестницы. И сразу взял ее сумку, без всяких просьб.

– Он страшно скупой, даже печку не топит. У нас дров полно, она утром принесла. А вообще она страшная, как крыса из помойки, поэтому он тебя и не захотел с ней знакомить.

– Нельзя так говорить о женщинах.

– Это почему? Вы же добиваетесь равноправия.

– Я хотела сказать – нельзя так говорить о людях. Но послушай, Юра, оставим твоего отца. Давай лучше поговорим о тебе. Как твоя учеба?

– Я ее ненавижу.

– Что, все предметы?

– А почему бы нет? Очень даже просто – ненавижу их все.

– Давай по-русски поговорим.

– Вот еще! Варварский язык. А кстати, почему ты так плохо говоришь по-французски? Отец считает, что у тебя варварский акцент. И у матери, говорит, был точно такой же. Русские – все варвары.

– Это он сказал, что все русские варвары?

– Нет, я сам решил.

Некоторое время они шли молча.

– Наверное, скучно в это время года в Париже, – сказала Софья. – А ты помнишь, как было весело летом в Севре? Как мы болтали обо всем на свете? Фуфа все еще спрашивает про тебя. Помнит, как ты хотел жить с нами.

– Глупости. Даже тогда я всерьез об этом не думал.

– Так, может, теперь подумаешь? Ты уже знаешь, чем будешь заниматься?

– Знаю.

Он ответил насмешливо и самодовольно, и она не стала уточнять, чем именно. Он сказал сам:

– Буду ездить на омнибусе и выкрикивать остановки. На Рождество я сбежал из дому и уже устроился на такую работу. А они меня нашли и вернули домой. Но ничего, еще год – и никто уже не сможет это сделать.

– А ты уверен, что тебе не разонравится всю жизнь объявлять остановки?

– А почему бы нет? Это же полезно, значит, всегда будет нужно. Вот математики, по-моему, совершенно ни к чему.

Она промолчала.

– Будь я профессором математики, – не унимался он, – я бы сам себя не уважал.

Они уже поднимались на платформу.

– Получать разные премии, кучу денег за то, что никто не понимает и никому не нужно.

– Спасибо, что поднес мою сумку.

Она протянула ему деньги – хотя не так много, как намеревалась изначально. Он взял с недовольной ухмылкой, словно говоря: значит, ты очень богатая, да? Потом быстро пробормотал «спасибо», как бы против воли.

Она смотрела ему вслед и думала, что, скорее всего, никогда его больше не увидит. Сын Анюты. Действительно похож. Ни один обед в Палибино не обходился без Анютиных длинных обвинительных тирад. А потом она вышагивала по дорожкам сада, полная презрения к своей теперешней жизни, с верой в то, что судьба пошлет ей другую жизнь, суровую и справедливую.

Может, Юра будет жить иначе, кто знает? Может, когда-нибудь станет помягче к тете Соне, – только вряд ли это произойдет при ее жизни и вряд ли раньше, чем он достигнет ее лет.

III

На вокзал Софья приехала за полчаса до отправления поезда. Ей хотелось выпить горячего чая и купить пастилки для горла, но она была сейчас не в состоянии выносить ни очередей, ни разговоров по-французски. Можно прекрасно владеть иностранным языком, но стоит пасть духом или почувствовать недомогание, и вас потянет назад, к языку детской. Она села на скамью и опустила голову. Посплю чуть-чуть.

«Чуть-чуть» обернулось четвертью часа, как показали вокзальные часы. Вокруг нее собралась целая толпа, все бегали, суетились, мимо проезжали багажные тележки.

Софья поспешила к своему поезду. По пути мелькнул мужчина в меховой шапке, как у Максима. Лица она не увидела, он шел прочь от нее, однако широкие плечи и то, как он прокладывал себе путь – вежливо, но уверенно, – очень сильно напоминало Максима.

Тележка, доверху нагруженная чемоданами, вклинилась между ними, и мужчина исчез.

Разумеется, это не Максим. Что ему делать в Париже? На какой поезд или на какую встречу он мог бы так торопиться? Сердце неприятно забилось. Она зашла в вагон и села на свое место у окна. Было ясно, что в жизни Максима есть другая женщина. Вероятно, та самая, которую он не мог представить, и потому не приглашал Софью в Болье. Но ей казалось, мелкие мелодраматические дрязги – это не его стиль. Еще меньше он годился для того, чтобы терпеть женскую ревность, слезы и проклятия. Он сам как-то сказал, что у нее нет на него прав, он ей не принадлежит.