Семь тучных лет - Керет Этгар
– Дайте я угадаю, – говорит Узи, пытаясь усмирить свою набухающую похоть неловкими телепатическими упражнениями, – вы обе из Швеции.
– Нет, – смеется Рената, – мы из Дюссельдорфа. Германия. Знаете Германию?
– Еще бы! – с энтузиазмом поддакивает Узи. – «Крафтверк», «Модерн Токинг», Ницше, БМВ, «Бавария Мюнхен»… – Он роется в сознании, пытаясь найти еще какие-нибудь немецкие ассоциации, но безуспешно. – Братан, – говорит он мне, – мы зачем тебя в универ посылали? Как насчет поддержать беседу?
Реквием по мечте
Все началось с того, что мне приснился сон. Мои проблемы вообще часто начинаются с того, что мне снится сон. На этот раз во сне я стоял посреди вокзала в каком-то странном городе. Вокруг клубились орды нетерпеливых пассажиров. Спешащих, дерганых. Они до смерти хотели купить у меня хот-дог, но боялись пропустить поезд. Они выкрикивали свои заказы на странном языке, похожем на жутковатую смесь немецкого с японским. Я отвечал на том же странном, выматывающем наречии. Они меня торопили, и я изо всех сил старался поспевать. Моя рубашка была так заляпана горчицей, релишем и кислой капустой, что белые пятна ткани казались грязью. Я пытался сосредоточиться на хот-догах, но не мог отрешиться от злобной толпы. Они глядели на меня алчными глазами хищников. Заказы на непонятном языке звучали все грознее. У меня уже тряслись руки. Капли соленого пота падали с моего лба на толстые горячие сосиски. И тут я проснулся.
Впервые этот сон приснился мне пять лет назад. Весь в поту, я выбрался из постели и успокоил себя стаканом ледяного чая и эпизодом «Прослушки». Мне, конечно, и раньше снились кошмары, но когда этот сон надумал обосноваться в моем бессознательном как у себя дома, я понял, что передо мной проблема, которая не решается даже прекрасным сочетанием ледяного чая и Джимми Макналти.
Узи, известный поклонник снов и хотдогов, сразу понял, что к чему.
– Ты – второе поколение, – сказал он. – Твоих родителей заставили в одночасье покинуть свою страну, свой дом, свою естественную социальную среду. Этот разрушительный опыт просочился из сознания родителей в твое, и без того поврежденное. Добавь сюда постоянную ближневосточную нестабильность и тот факт, что ты теперь молодой отец. Перемешай все это хорошенько – и что получится? Сон, в котором присутствуют все твои страхи: страх оказаться оторванным от дома, страх быть заброшенным в странную, чуждую среду, страх, что тебя заставят заниматься непонятным и неподходящим тебе делом. Все тут.
– Вполне разумно, – сказал я Узи. – Но как мне сделать, чтобы кошмар точно не повторился, – сходить к психологу?
– Не поможет, – возразил он. – Что психотерапевт тебе скажет? Что твоих родителей на самом деле не преследовали нацисты? Что Израиль никогда не будет уничтожен, а ты не превратишься в беженца? Что даже при твоей хреновой координации ты справишься с торговлей хот-догами? Тебе не нужны враки какого-нибудь профессора клинической психологии, тебе нужно реальное решение – заначка в иностранном банке. Все так делают. Я как раз прочитал в газете, что зарубежные счета, иностранные гражданства и полноприводные автомобили – главные тренды этого лета.
– Думаешь, сработает? – спросил я.
– Стопудово, – пообещал Узи. – И во сне, и в реальности. Это не спасет тебя от судьбы беженца, но, по крайней мере, ты будешь беженцем с пачкой бабла. Который если и окажется торговцем сосисками на вокзале в ЯпоГермании, сможет за это бабло нанять беженца еще невезучее стоять у тележки и набивать булочки квашеной капустой.
Перспектива наживаться на беженцах мне сперва не понравилась, но после еще парочки ночных визитов к тележке с сосисками я решил, что пора. Мне удалось найти в интернете симпатичный сайт одного австралийского банка: в их рекламном ролике фигурировала не только потрясающая природа, но и улыбающаяся девушка-клерк, похожая на ласковую сестру Джулии Робертс. Она убедила меня вложить деньги в их банк.
Узи зарубил эту идею на корню:
– Через десять лет никакой Австралии не будет вообще. Если их не добьет озоновая дыра, то захватят китайцы. Стопудово. Мой двоюродный брат работает в «Моссаде», в Тихоокеанском подразделении. Выбирай Европу. Что угодно, кроме России и Швейцарии.
– А там что не так?
– Российская экономика нестабильна, – объяснил Узи, откусывая полфалафеля. – А Швайц… Чё-то не знаю. Не люблю я их. Они какие-то холодные, понимаешь, да?
В конце концов я отыскал симпатичный банк на Нормандских островах. Честно говоря, пока я не занялся поисками банка, я даже не знал, что посреди Ла-Манша есть острова. Соответственно, вполне возможно, что даже если мировая война будет развиваться по самому худшему сценарию, плохие люди, которые захватят мир, тоже не поймут, что там есть острова, и во время глобальной оккупации мой банк останется свободным. Парня, который работал в этом банке и согласился взять мои деньги, звали Джеффри, но он настоял, чтобы я называл его Джефф. Через год его заменили на некоего Джона, или Джо, а потом появился очень приятный парень по имени Джек. Все они были милыми и вежливыми, а когда говорили о моих акциях и облигациях и об их безопасном будущем, обязательно использовали правильные формы настоящего перфектного времени, что нам с Узи никогда не удавалось. Это окончательно меня успокаивало.
Ближневосточные склоки вокруг нас становились все ожесточеннее. «Хезболла» била по Хайфе ракетами «Град», а боеголовки ХАМАСа крушили здания в Ашдоде. Но, несмотря на оглушительныие взрывы, я спал как младенец. Конечно, мне снились сны, но теперь это были идиллические сцены в интерьерах окруженного водой банка, куда Джеффри, или Джон, или Джек привозили меня в гондоле. Виды из гондолы открывались потрясающие, а летучие рыбы плыли рядом и пели мне человеческими голосами, немножко напоминающими Селин Дион, о красоте и величии моего инвестиционного портфеля, прирастающего с каждым днем. Если верить экселевским таблицам Узи, я достиг финансового уровня, при котором можно завести две сосисочные тележки или, при желании, один крытый киоск.
А затем наступил 2008 год, и рыбы в моих снах перестали петь. Когда рынок рухнул, я позвонил Джейсону, заменившему предыдущего Дж, и спросил, должен ли я, на его взгляд, начать продавать активы. Он сказал, что лучше бы мне подождать. Я не помню его точных слов, но и он, как все Дж до него, воспользовался очень правильной формой настоящего перфектного времени. Через две недели мои вклады потеряли тридцать процентов своей стоимости. Во сне банк выглядел по-прежнему, но гондола протекала, и летучие рыбы, переставшие казаться дружелюбными, обращались ко мне на знакомом японемецком диалекте. Задобрить их увесистым хот-догом я бы не смог при всем желании. Экселевские таблицы Узи однозначно демонстрировали, что у меня не осталось денег на тележку. Я названивал в банк. Поначалу Джейсон был полон оптимизма. Затем стал огрызаться, а затем вовсе потерял ко мне интерес. Когда я спросил, занимается ли он моим портфелем и пытается ли спасти то, что осталось, Джейсон объяснил мне политику банка: проактивное управление начинается, когда размер вклада превышает миллион долларов. Я понял, что нам больше не доведется вместе прокатиться в гондоле.
– Смотри на вещи позитивно, – предложил Узи и показал мне фотографию дружелюбного человека в финансовом приложении к какой-то газете. – По крайней мере, твои сбережения не лежали у Мейдоффа [6].
Самого же Узи кризис совершенно не задел: он поставил все свои деньги не то на индийскую пшеницу, не то на ангольское оружие, не то на китайские вакцины. До этого я никогда не слышал о Мейдоффе, но теперь мне известно про Берни и Рут всё. Задним числом следует сказать, что, за исключением истории с грабежом, у нас с Мейдоффом много общего: мы – два беспокойных еврея, два любителя сочинять истории, оба гонялись за мечтой, оба годами плавали в гондоле с пробитым дном. Не приснилось ли и ему однажды, много лет назад, что он торгует сосисками на вокзале? Может, и у него был настоящий друг вроде Узи, вечно дающий трешевые советы?
