Привет, я люблю тебя - Стаут Кэти М.
Софи кладет руку мне на плечо и что-то объясняет мужчине. Наверное, «она со мной». Я видела это миллионы раз, да и сама так делала, протаскивала своих друзей туда, куда меня пускали только благодаря семейным связям.
Внутри клуб выглядит совсем как дома: полумрак, толпы людей, от которых пахнет пивом. Хотя я ожидала, что народу будет побольше, если учесть, что «Эдем» считается модной группой.
За барной стойкой в углу бармен разливает напитки, как будто сегодня Жирный вторник [5]. Занавес на сцене опущен. Хорошо, что мы не опоздали из-за моей панической атаки при виде скутера.
Софи пробирается через толпу так ловко, будто всю жизнь только этим и занималась. Хотя наверняка так и есть. Мы останавливаемся у стены и караулим, чтобы успеть схватить стул, как только хоть один освободится.
Двое парней смотрят на нас, один разглядывает меня. Я одариваю его улыбкой в надежде, что он уступит мне место, но он снова отворачивается к сцене. Наверное, я совсем разучилась кокетничать – отвергнута уже вторым парнем за день.
Свет гаснет, музыка, лившаяся через динамики, стихает, зал аплодирует и кричит. Занавес открывается, и я вижу на сцене три фигуры. Вспыхивают софиты, шум перекрывает барабанная дробь. Затем дымный, влажный воздух взрывает шикарный гитарный рифф. Вперед выступает Джейсон, у него в руках «Фендер Стратокастер» [6]. Надо отдать должное этому парню – у него хотя бы хороший вкус. На «Страте» играл Джими Хендрикс [7], хотя я сама, должна признаться, всегда предпочитала «Гибсон» [8] – ведь не будешь же спорить с выбором Дуэйна Оллмэна [9] и Боба Дилана [10].
Рядом с Джейсоном парень с бас-гитарой, и на нем такие тесные штаны, что у него, наверное, нарушено кровообращение в нижних отделах позвоночника. Он скачет на цыпочках в такт музыке. Позади ударник выдает стандартный ритм, чистые и точные звуки, но вот своеобразия ему не хватает.
Джейсон подходит к микрофону, и над музыкой взлетает его чистый голос. Я не понимаю, что он говорит, но, судя по дружески-отеческим интонациям и до боли попсовой атмосфере самого концерта, песня, как я понимаю, будет о первой любви или о чем-то столь же тошнотворном.
Играют они хорошо, тут я ничего не могу сказать. Мелодия чистая и легко запоминающаяся, ударник – сам ангел. Но где эмоции? Где эта энергия, которая передается от исполнителя каждому зрителю, прогоняет прочь все мысли и заполняет сознание до такой степени, что ты непроизвольно начинаешь подпевать?
Я кошусь на Софи, она улыбается и хлопает невпопад. Ба, да у бедняжки совсем нет чувства ритма! На нее больно смотреть.
Не знаю, чего я ожидала – что они будут великолепны? Название жанра поп-музыки говорит само за себя: здесь главное ритм, о качестве музыки никто не заботится. Скорее всего, я рассчитывала, раз уж они такие знаменитые, то окажутся выше средней попсовой группы.
После десяти песен мой мозг готов взорваться. Я и в Америке-то не могу выдержать более двух «Топ 40» подряд, не говоря уже о том, чтобы слушать все это на чужом языке. Толпа кричит и пританцовывает, особенно девчонки. Некоторые держат яркие плакаты с кривобокими сердечками. Может, это игра света, но, похоже, одна девочка у сцены рыдает.
Я наклоняюсь к Софи и кричу:
– А почему группа выступает в такой дыре?
– Сейчас у них перерыв, – кричит она в ответ. – Но они собираются скоро вернуться в студию, и продюсер сказал, что надо попробовать несколько новых песен на аудитории поменьше.
Я сразу вспоминаю, как папа давал своим музыкантам точно такой же совет, но он обычно говорил это в тех случаях, когда у группы наступали тяжелые времена. Мои мысли возвращаются к тому, что накануне сказала Софи, о том, что Джейсон сбежал из Сеула. Я мысленно делаю себе пометку порасспрашивать ее об этом.
Группа продолжает играть, но я отключаюсь от их выступления. Иностранные слова вьются вокруг, как бессмысленный фоновый шум. Я никогда не любила слушать песни на чужих языках или смотреть фильмы с субтитрами. Зачем слушать то, чего не понимаешь?
Я вспоминаю о Джейн и о ее японском этапе. Ей бы понравился концерт. Она бы с радостью оказалась здесь, это уж точно. Как же так вышло, что из двух сестер в международной школе оказалась та, которая вообще равнодушна ко всему международному?
Песня заканчивается, и я медленно выдыхаю. От тишины у меня звенит в ушах, но это длится всего мгновение, прежде чем визги и вопли вспарывают воздух, когда группа уходит со сцены. Можно подумать, эти ребята – чертовы «Битлз» или типа того.
Софи хватает меня за руку и куда-то тащит.
– Пойдем за кулисы, – говорит она.
Я подавляю удрученный вздох. Только этого мне не хватало – еще одной нелепой встречи с красавцем-корейцем, который ненавидит меня на ровном месте.
Два мускулистых мужика охраняют дверь, ведущую за сцену. Перед ними толпится стайка девчонок, которые вытягивают шеи в надежде хоть краешком глаза заглянуть в зеленую комнату, где ребята из «Эдема», вероятно, оттягиваются после своего выступления.
Софи машет охранникам и ослепительно улыбается, и они пропускают ее, а я следую в кильватере. Я оглядываюсь и вижу позади нас рассерженных фанаток, которые готовы испепелить нас взглядами.
Служебные помещения клуба явно нуждаются в ремонте, да и света тут маловато, но они как две капли воды похожи на множество таких же помещений в мире. Мы с Нейтаном часто шутили, называя закулисье «баком для передержки», где музыканты, как рыбы, плавают и важничают, прежде чем их бросят в «акулий бак» на сцене.
Воспоминание о том, как мы смеялись с братом, причиняет мне острую боль, но загоняю мысли в дальние уголки сознания, где они будут находиться до того момента, пока я сегодня ночью не лягу в кровать и не смогу думать ни о чем другом.
В углу у гигантского подсвеченного зеркала стоят люди. Я замечаю среди них басиста в обтягивающих штанах, он взъерошивает ладонями черные, мокрые от пота волосы, и они встают дыбом. Он поворачивается, и при виде нас его лицо расплывается в улыбке.
– Сэ И-я! – кричит он и бросается к Софи.
Они начинают оживленно болтать о чем-то по-корейски, а я стою рядом с Софи и делаю вид, будто не слушаю их. Хотя я и так ничего не поняла бы.
– Тэ Хва, это моя соседка по комнате, Грейс. – Софи указывает на меня. – Грейс, это Тэ Хва.
Он склоняет голову, его глаза искрятся смехом.
– Рад познакомиться. Гм… я не очень хорошо говорю по-английски.
– Вовсе нет! – Я поневоле улыбаюсь этому парню. Он смотрит так, будто ему важно, что я говорю. Может, от меня шарахаются не все азиаты?
Он смеется – то ли из вежливости, то ли потому, что я кажусь ему забавной, не знаю. Как бы то ни было, я уже решила, что он нравится мне больше, чем Джейсон.
– Мы с братом дружим с Тэ Хва с детства, – объясняет Софи. – Наши отцы тоже дружили, и он часто приезжал к нам в гости в Америку. – Она поворачивается к Тэ Хва и переводит ему все, что только что сказала.
– Да! – восклицает он. – Я быть Нью-Йорк. Там круто. Ты там живешь?
– Нет. Я из Нэшвилла. – Я вижу, как сходятся брови у него на переносице, и добавляю: – Это на юге.
– А-а-а. – Он кивает, как будто я открыла ему истину о мироустройстве. – Я из Южной Кореи, значит, я тоже южанин.
Он улыбается, и мы вместе смеемся.
– Йон Джэ! – Софи кому-то машет.
Я поворачиваюсь и вижу, что к нам идет ударник. У него развязная походка, он слегка волочит свои длинные ноги. Его короткие обесцвеченные волосы торчат во все стороны и похожи на пух. Он крупнее Тэ Хва и Джейсона, у него широкие плечи и длинные руки, но вот лицо совсем детское, как будто лет в четырнадцать он перестал взрослеть – словом, прелесть. Джейн он понравился бы. Надо срочно написать ей по электронной почте его имя, чтобы она погуглила его.
