Найти Элизабет - Хили Эмма
Нам машет какой-то мужчина, худощавый и, на мой взгляд, слишком хрупкий и неустойчивый. Поначалу мне кажется, что он стоит, покачиваясь, на одной тоненькой ножке, но потом до меня доходит, что это одно из приспособлений для передвижения с двумя колесами и с ручками. Но не тачка. Мы нагоняем его и проезжаем совсем близко. На какое-то мгновение у меня возникает ощущение, что мы собьем его, еще чуть-чуть – и он полетит кувырком вниз. У меня внутри все сжимается от страха.
– Хелен! – говорю я. – Ты чуть не сбила его!
– Ну что ты, мама!
– На самом деле. Ты чуть было его не задела. Тебе следует быть осторожнее. Ты же могла убить этого человека.
– Да, я все прекрасно понимаю, но я проехала довольно далеко от него.
– Ту несчастную женщину сбили прямо перед нашим домом. Когда это случилось?
– Не знаю. Я не понимаю, о ком ты говоришь.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Она стояла над моей кроватью, а потом побежала вниз по лестнице, и ты сбила ее с ног, чтобы она больше никогда не вернулась.
– Я никогда никого не сбивала с ног.
– Ну, я не знаю. Тогда я была не в машине.
Я была в комнате Дугласа и слушала «Арию с шампанским» из «Дон Жуана» Моцарта.
Резкий скрежет автомобильных тормозов почти заглушил густой бас Эцио Пинцы, затем послышался голос моей матери. Выбегая из комнаты Дугласа, я не могла разобрать слов, но бросилась на улицу – туда, откуда доносились крики, и увидела чье-то тело, лежащее посередине дороги. Это была сумасшедшая. Она лежала на земле, вокруг ее головы растеклась лужа крови. Руки и ноги были повернуты под каким-то странным углом. Мама опустилась на колени рядом с ней. Миссис Уиннерс, должно быть, тоже услышала шум, так как мы с ней оказались на улице практически одновременно. Она сразу же вернулась домой, чтобы позвонить по телефону и вызвать «Скорую помощь», а меня мама послала за простынями, чтобы прикрыть изуродованные ноги.
После этого я больше не знала, что мне делать; присела рядом с мамой и взяла сумасшедшую за руку. Глаза у нее вращались, и она что-то шептала, но я не могла ничего разобрать. Теперь, когда она лежала такая маленькая и скорченная на асфальте, она больше уже не казалась отвратительной и жуткой, как раньше. Запаха лакрицы не чувствовалось, и с ней не было даже ее зонтика. Вокруг были разбросаны кусочки различных растений – то, что она держала в руках перед тем, как упала: очищенные от коры веточки боярышника, красные цветки настурции, листья вероники и одуванчика, жимолости и мелиссы. Они валялись вокруг, делая ее похожей на состарившуюся Офелию, которая перепутала реку с дорогой.
– Вот посмотрите, она это все ест, – сказала миссис Уиннерс. – Листья одуванчика, настурцию. Делала салаты. Не такая уж кретинка, как можно подумать.
Когда я стала собирать листья и цветы, сумасшедшая издала резкий и пронзительный возглас, исходивший из самых глубин гортани. Мама наклонилась к ней поближе, чтобы попытаться расслышать, что она бормочет. Безумная, не сводя с меня глаз, нащупала мою руку и сунула что-то мне в ладонь. Я покорно приняла дар, чувствуя, что вещь, очутившаяся у меня в ладони, маленькая, изящная и приятная на ощупь, но не стала смотреть, что это такое.
– Ктознает? – переспросила мама, пытаясь понять смысл произносившихся шепотом слов. – Чтоони знают?
Но ей так ничего и не удалось разобрать, и потому мы продолжали попытки на свой лад успокоить несчастную. Миссис Уиннерс расхаживала взад и вперед с вопросом, куда же запропастилась «Скорая помощь» и не следует ли снова позвонить.
– Как ты думаешь, сколько ей лет? – спросила мама, поправляя простыню, чтобы та не причиняла неудобства искалеченной женщине.
Я ответила, что не знаю и что вряд ли это имеет какое-то значение.
– Наверное, ты права. Только вот я вижу, что она моложе, чем я думала. Вполне возможно, что она даже моя ровесница.
К тому времени, когда приехала «Скорая помощь», бормотание сумасшедшей прекратилось. Ее рот приоткрылся и щеки ввалились. Было мгновение, когда казалось, что она вот-вот придет в себя. Она задвигала челюстью, как будто пытаясь что-то произнести. И тут из уголка рта у нее потекла струйка крови, и она как будто застыла.
– Она умерла у меня на руках, – проговорила мама, когда врачи пытались переложить маленькую фигурку, все еще завернутую в нашу простыню, на носилки.
Несколько минут мы все смотрели на дорогу, хотя она уже давно была пуста. Первой из нас стряхнула с себя оцепенение миссис Уиннерс. Она потерла руки, глянула на небо, будто спрашивая, не будет ли дождя, и через какое-то время пригласила всех нас к себе на чашку чая.
– Рано или поздно это должно было случиться, – произнесла она, усаживая нас в своей комнате. – Она постоянно выбегала на дорогу. Выскакивала перед самым автобусом.
– Ее сбил не автобус, – возразила мама, – а «моррис».
Миссис Уиннерс заметила, что не видит существенной разницы. Она зажгла небольшую электроплитку и, перед тем как разлить чай, набросила шаль на плечи маме. И тут только я увидела, что та дрожит. Я спросила ее, в чем дело, но миссис Уиннерс скорчила многозначительную гримасу, покачала головой и приказала мне замолчать.
– Что это у тебя там? – спросила она, кивнув на мой сжатый кулак.
Я поставила чашку на стол и наконец-таки разжала кулак, в котором держала подарок безумной женщины. Это был цветок кабачка, сухой, увядший и уже рассыпающийся, похожий по форме на трубу старого граммофона.
– От той женщины? Судя по виду, цветок кабачка. Истинное сокровище. И зачем же она тебе его дала?
– Цветы кабачков съедобны. Так же, как настурции. Но я думаю, что она дала его мне потому, что выкопала кабачки в саду одного садовника-любителя, – попыталась объяснить я. – Однажды он чуть не застал ее за этим занятием. Она выкапывала их, как раз когда я проходила мимо. И она знала, что я ее видела.
Я вспомнила, как тот человек в темноте звал на выручку своих соседей и ощупывал камешки наверху забора.
– И что же, таким способом она захотела признаться в содеянном? Ну, уж точно у нее были не все дома!.. О нет, нельзя плохо говорить о покойниках. По крайней мере, по-своему она была честной. Да я и сама неравнодушна к кабачкам.
– Их помогал сажать Фрэнк, – заметила я, обращаясь к маме и полагая, что она может как-то отреагировать, если этот факт имел для нее значение. Но мама только кивнула и прошептала, поглаживая теплую чашку, но не притрагиваясь к чаю:
– Бедная женщина… Она рассказывала о своей дочери. Она говорила мне, что мы обе потеряли наших девочек. Я думаю, что она имела в виду Сьюки. Вряд ли ей что-то было известно обо мне. Ведь она мало что по-настоящему понимала. Но она часто говорила о наших девочках.
– По-моему, это просто обычный бред, – заметила миссис Уиннерс.
– Нет, – отозвалась мама. – Она знала, кто я такая.
– Это только на выходные, мама. В понедельник утром я обязательно приеду и заберу тебя домой. Мама, ты меня слышишь?
Я ничего не отвечаю. Мы находимся в маленькой комнате с простенькими жалюзи и искусственными цветами в вазе. Я чувствую сильный запах дешевого соуса и какого-то дезинфицирующего средства. Хелен стоит, наклонившись, у кровати, на которой я сижу. Она говорит, что скоро вернется, но я понимаю, что она лжет. Я знаю, что она собирается оставить меня здесь навсегда. Я уже пробыла здесь много недель.
– Всего две ночи. И тебе разрешат здесь немного поработать в огороде.
– Я не люблю огороды, – отвечаю я и сразу же начинаю злиться на саму себя за то, что вообще с ней разговариваю.
– Нет, ты любишь, я знаю, что тебе это нравится. Ты постоянно спрашиваешь меня о том, как сажать овощи, и, когда мы дома, ты очень любишь копаться в земле.
Я помню, что на сей раз ни в коем случае нельзя отвечать. Она снова лжет, я никогда не любила никакие огороды. Я совсем не похожа на свою родную дочь. Это ей нравится в любую погоду выходить на улицу, указывать всем, где нужно копать землю для своих прудов, или объяснять, какая почва лучше подходит для выращивания овощей. Мне-то она никогда ничего не объясняет. Она ведь не считает, что мне тоже нужно знать, на какую глубину сажают семена кабачков и насколько глубоко прорастают их корни. Но сейчас я не стану у нее ничего спрашивать. Кроме того, комната уже пуста, в ней осталась только я. По-видимому, Хелен ушла, и я сижу здесь в одиночестве. На стене висит реклама. «Добро пожаловать в Кибл-Хаус». Это дом престарелых, и я никак не могу понять, почему я в нем оказалась. Я смотрю на свои записи и обнаруживаю, что его название и адрес написаны на кусочке розовой бумаги. Кибл-роуд. Здесь у меня когда-то была знакомая. Но она умерла, и имени ее я уже не помню. Наверняка не Элизабет, совсем другой человек.
