Снобы - Феллоуз Джулиан

Ее тон стал еще более таинственным.

– Вы можете говорить?

– Едва ли, – повторил я, поглядывая на Дэвида, который стоял у камина и не спускал с меня глаз, как ястреб с воробья.

– А если на чай? Это-то вы сможете?

– Думаю, да, – ответил я, все еще довольно уклончиво.

– И приводите вашу чудесную жену. – Она повесила трубку.

Дэвид был горько разочарован, что звонок не вылился в общее приглашение, что, собственно, и было его негласным планом. Он предложил, довольно сварливо, перезвонить и вместо этого пригласить Акфилдов на ужин, но Изабел, всегда более рассудительная, остановила его:

– Я полагаю, они хотят немного поговорить об Эдит и обо всем. Их можно понять.

В завершение, заключив, вероятно, что, раз он пригласил нас для восстановления отношений со знатным домом, не было особого смысла мешать нам это делать, он согласился, чтобы мы поехали на чай, но с условием, что возьмем с собой приглашение заехать к ним выпить чего-нибудь утром в воскресенье.

Глава восемнадцатая

На выходные к Бротонам, как обычно, приехало человек шесть-семь. Я узнал леди Тенби, и она кивнула мне довольно доброжелательно, и некоего кузена, которого я встречал несколько раз в Лондоне с Эдит и Чарльзом. Я еще не знал тогда, что присутствие Клариссы Марлоу означает что-то особенное, но и я, и Адела заметили, что в ее поведении было нечто хозяйское, она беспокоилась, удобно ли нам, не хотим ли мы сэндвичей или еще чего-нибудь, и теперь, в ретроспективе, я вижу, что это выделяло ее среди обычных гостей. Остальные, мужчины в вельветовых брюках и свитерах, девушки в юбках и удобной, неброской обуви, читали, сплетничали, гладили собак, жарили тосты на тускло мерцающем огне и едва подняли головы, когда мы вошли.

Акфилды же, наоборот, были крайне внимательны к нам. Спрашивали, что у нас нового, беседовали о дефиле у Харди Эмиса, обсуждали фильм, в котором меня видели, приносили пышки и подливали нам чай, пока всем присутствующим не стало, должно быть, так же ясно, как и нам, что нам предстояло сыграть центральную роль в некоем плане. Обычное обращение, какого следует ожидать от хозяев и остальных гостей в английском загородном доме, – умеренно-дружественное отсутствие интереса. Гости слоняются по дому, читают журналы, ходят на прогулки, принимают ванны, пишут письма, не требуя друг от друга особого светского общения. Только за едой – и то лишь за ужином – ожидается, что они будут вести себя светски. Это отсутствие внимания со стороны людей, едва поднимающих голову, чтобы отметить твое появление в комнате, чужаку может показаться грубостью (как и есть на самом деле), однако, должен признаться, это способствует определенной непринужденности. Они и не пытаются быть вежливыми с вами, а потому от вас не требуют того же. Если на такой домашней вечеринке вокруг кого-то и поднимают шум, то почти всегда именно потому, что в нем узнали чужака или в крайнем случае смертельно больного человека, на которого следует потратить немного больше энергии. В общем, если все вскочат и радостно бросятся навстречу, то для вошедшего это почти оскорбление.

Однако в оказанном нам с Аделой приеме не было ничего похожего на попытку поставить нас на место. Мы просто поняли, что нас собираются попросить об услуге. И потому, когда леди Акфилд поинтересовалась, не хочу ли я взглянуть на ее комнату, где только что сделали ремонт и которую мы, очевидно, когда-то раньше обсуждали, я тут же поднялся. Приглашение распространялось и на мою жену, но что-то в манере леди Акфилд подсказало Аделе, что на самом деле ей нужен я, а так как мы оба умирали от любопытства, она предпочла остаться с лордом Акфилдом и выпить еще чая, чтобы приблизить ожидаемую откровенность.

Комната, о которой шла речь, находилась достаточно далеко от известной мне части дома, в крыле, и от основного здания ее отделял изогнутый коридор, окнами в парк. Когда мы добрались до места, это оказалось очаровательное и изящное гнездышко, демонстрирующее несомненную склонность леди Акфилд к gemüchtlich [40], вычурной пышности. Это была довольно большая комната, с обитыми розовым дамастом стенами и стульями, обтянутыми восхитительными ситцами, небольшими бюро в японском стиле, раскрашенными этажерками, искусно инкрустированными столиками. И все это было в беспорядке заставлено дорогими вещами: цветами в мейсенских вазах, красивыми настольными лампами, миниатюрами, плошками с сушеной лавандой, расписными подсвечниками, небольшими картинами на резных подставках, и, конечно же, на большом письменном столе – груда бумаг, прошений и приглашений. Кушетка, обитая муаром с пуговками, стояла у камина, который мерцал и потрескивал сквозь решетку. Над каминной полкой, где вперемешку теснились фарфоровые статуэтки, табакерки, погрызенные собачьи игрушки, вязаный кролик и открытки от друзей из Барбадоса и Сан-Франциско, висела пастель работы Грёза, изображавшая предыдущую леди Бротон. Именно так и должна выглядеть штаб-квартира Настоящей Леди.

– Как мило вы здесь все устроили, – сказал я.

Но леди Акфилд забыла, под каким предлогом привела меня сюда, и только жестом предложила присесть в кресло по другую сторону камина, напротив кушетки, и села сама с суровым выражением лица.

– Вы видели Эдит в последнее время?

– Нет, в последнее время не видел. По крайней мере с тех пор, как Адела встретила ее на дефиле.

– Понятно.

Она помолчала. По правде говоря, мне никогда раньше не доводилось видеть ее смущенной, но сейчас ей определенно было неловко.

– Как дела у Чарльза?

В ответ она только чуть поджала губы:

– Я хочу кое о чем попросить вас. Я знаю, что Эдит все еще с этим, как его там. Она собирается выходить за него замуж?

Вопрос застал меня врасплох.

– Не знаю. Он еще не разведен – и я даже не уверен, что он начал этим заниматься.

Она кивнула сама себе:

– Чарльз сказал, что она планирует выждать два года и потом развестись по причине длительного раздельного проживания.

Это было для меня новостью, но показалось не такой уж плохой мыслью, хотя бы потому, что к тому времени это вряд ли попадет в заголовки.

– Дело в том, что мы с Тигрой этот план не поддерживаем… – Она колебалась, никогда не видел ее в таком затруднительном положении. – Нам кажется, что чем скорее Чарльз подведет черту под всей этой историей и начнет жизнь заново, тем лучше для него. Нам невыносимо думать, что все это будет тянуться и он так и не почувствует, что все кончено. – Она посмотрела на меня вопросительно. – Вы понимаете, о чем я?

– Полагаю, да.

– Вы можете и не знать, но все это причинило ему ужасные страдания. Чарльз не из тех, кто выставляет напоказ свои чувства, но ему было очень, очень плохо, поверьте мне.

Я кивнул. Достаточно было вспомнить сцену у него в кабинете, когда он заплакал при мне, чтобы безоговорочно в это поверить. Чарльз был одним из тех мужчин – они встречаются значительно реже, чем убеждают современные женские журналы, – которые раз и навсегда выбирают себе супругу и потом не подвергают свой выбор сомнению. Такие люди безоговорочно преданы женам, потому что им и в голову не приходит, что может потребоваться пересматривать свои чувства раньше, чем смерть разлучит их, и даже в этом случае подразумевают, что первым умирает муж. Я не утверждаю, что он был бы не способен на измену. На какой-нибудь сельскохозяйственной конференции в Америке, во время охоты в Шотландии – кто знает, что может случиться? Но он был бы не способен инициировать разрушение собственного брака. Выбрав Эдит, он отдал ей всю любовь, на которую был способен, и, как естественное приложение, всю свою преданность. Ни то ни другое не были интересными по качеству, но зато давались в неограниченном количестве. В этом я уверен. Я вполне мог представить себе, что ему было очень, очень плохо.

Леди Акфилд еще не закончила:

– Мы отчаянно надеемся, что он сможет заново построить свою жизнь, и всерьез полагаем, что сейчас у него есть такой шанс.