Англия, Англия - Барнс Джулиан Патрик

Живых выставили, но с мертвецами номер не прошел — на мертвецов можно положиться. Энн Портер, возлюбленная супруга Томаса Поттера Эфквайра и мать пятерых его детей: Эстер, Уильяма, Бенедикта, Джорджианы и Саймона, также нашедших упокоение неподалеку. Прапорщик Роберт Тимоти Петтигрю, скончался от лихорадки в Бенгальском заливе февраля 23 дня лета Господня 1849, жития его было 17 лет и 8 месяцев. Рядовые Королевского Гемпширского полка Джеймс Торогуд и Уильям Петти, пали в битве при Сомме с интервалом в два дня. Гиллиамус Трентинус, умер по-латыни по недоступной неучам причине и с архипространной эпитафией в 1723-м. Кристина Маргарет Бенсон, чьи щедрые пожертвования сделали возможной реставрацию этого храма, осуществленную в 1875 году Хьюбертом Доджетом; память об этой достойной даме увековечена в маленьком витраже в апсиде, который изображает ее вензель, переплетенный с листьями аканта.

Марта не знала, зачем в этот раз принесла цветы. Могла бы заранее догадаться, что здесь их никуда не приткнешь — ни вазы, ни воды, дабы гипотетическую вазу наполнить. Положив цветы на алтарь, она повернулась лицом к выходу и

неловко пристроилась на переднюю скамью. И оставь вигвам, стог и чаши, якоже мы оставляем скворушкам каши… Яко твои есть лекарство, лилии, сказка. Она вновь повторила с начала до конца свой детский стишок, давно позабытый, воскрешенный лишь бормотанием доктора Джонсона. Богохульным он больше не казался — разве что параллельной версией, альтернативным стихотворением. Продуваемый ветром, переносной вигвам ничуть не хуже сырой каменной церкви, прикованной к одному месту. Цветы — самый естественный дар, приходящий в голову человеку, символ нашей собственной бренности: тем паче эти цветочки, для которых не нашлось ни воды, ни вазы. А сказка — вполне пристойный вариант, даже лучше, чем в оригинале. Слава — по сути, всегда сказка. Все это запросто могло бы оказаться правдой, если бы не было враньем.

Если бы не было враньем. Яростное презрение и остроумные богохульства ее школьных лет были порождены именно этим фактом, этим умозаключением: все это вранье, колоссальная ложь, которую человечество само себе навешало на уши. «Да сварится вымя Твое…»

А уже в зрелом возрасте, когда в ее голову ненадолго залетали мысли о религии, они всегда описывали одну и ту же изящную силлогическую петлю: все это неправда, а придумали ее «Они», чтобы мы не бунтовали против смерти. Это «Они» создали систему и используют ее как средство контроля над обществом, сами они верят, это очевидно, но свою веру навязывают как неопровержимую истину, как краеугольный камень общественной жизни наподобие патриотизма, наследственного права на правление и объективного превосходства белых мужчин над всем остальным человечеством.

Что ж, тут и спорить не о чем — или она просто пустоголовка проклятая? Если система рухнет, если Архиепископ Кентерберийский превратится в безвестную, не вызывающую доверия фигуру еще похуже доктора Макса, выпорхнет ли вера из клетки? А если и выпорхнет, приблизится ли к истине хотя бы на шаг? Или нет? Что привело ее сюда? Скептические варианты ответа Марта знала назубок: разочарование, возраст, недовольство скудостью жизни — точнее, скудостью того, что известно ей под именем «жизнь», скудостью того, что она, Марта, выбрала. Да, и еще кое-что: затаенное любопытство, граничащее с завистью. Что они знают, все ее будущие спутники — Энн Портер, Тимоти Петтигрю, Джеймс Торогуд и Уильям Петти, Гиллиамус Трентинус и Кристина Маргарет Бенсон? Больше, чем она, или меньше? Ничего? Кое-что? Все?

Когда она вернулась домой, Пол повел себя с наигранной непринужденностью. Пока они ели и пили, Марта чувствовала, как зреют в нем напряжение и чувство собственного превосходства. Что ж, искусством ожидания она владеет. Мимо внимания Марты не прошло, что Пол трижды хотел было что-то сказать, но все три раза поворачивал разговор в безопасную сторону. Наконец, поставив перед ней чашку с кофе, он тихо спросил:

— Кстати, у тебя, что, роман?

— Нет, — облегченно рассмеялась Марта. Это взбесило его, а затем ввергло в педантизм.

— А может быть, ты в кого-то влюблена и думаешь насчет романа?

— Тоже нет.

Она ходила в заброшенную церковь. Нет, туда же она ходила и раньше, когда отсутствовала неизвестно почему. Нет, она ни с кем там не встречается. Нет, она не уверовала. Нет, она ходила туда, чтобы уединиться.

Вид у Пола был почти разочарованный. Наверно, проще и гораздо тактичнее было бы сказать: да, я встречаюсь с другим человеком. Законное оправдание для пропасти, возникшей между ними, для уныния. Конечно, доктор Джонсон сформулировал лучше: они утратили нежность взгляда и благодушие разума. Да, могла бы она сказать, вини во всем меня. Этой уверткой пользуются многие женщины — и многие мужчины. Фраза: «Мне кажется, я полюбил/а другую/ого» — не так жжет самолюбие, как «мне кажется, я разлюбил/а тебя».

Потом, в темноте, опустив веки, она поднимала глаза от массивных пуговиц к белому шейному платку и выше, к широкому измученному лицу. Верно, Пол, могла бы она сказать, верно, есть человек, к которому меня тянет. Он старше меня — наконец-то. Я могу вообразить себя влюбленной в него. Имени я тебе не скажу — а то будешь смеяться. В каком-то смысле это и вправду смешно, но ненамного смешнее, чем некоторые мои любовные опыты. И есть одна, понимаешь, загвоздка: его нет на свете. То есть он был, но уже пару веков назад как умер.

Полегчало бы от этого Полу?

Тед Уэгстафф стоял перед Мартой, как диктор «Метеоновостей», собирающийся испортить день национального праздника.

— Нечто необычное? — подала она нужную реплику.

— Ох, похоже, что да, мисс Кокрейн.

— Но вы мне об этом расскажете. Желательно сейчас же.

— Это, увы, мистер Гуд и его стрелки.

— О нет.

Стрелки Робин Гуда… Те, другие инциденты сойдут за мелкие сбои: избалованные служащие впали в манию величия, ген преступного поведения исподволь заявил о себе, непредвиденное проявление синдрома ложной личности. Ненамного серьезнее тех проделок, которые Его Величество, надув губки, именует «маленьким оттягом». Для судебно-исполнительной власти — работа на пять минут. Но на Робин Гуде, как подтверждали данные отдела Обратной Связи с Гостями, держался весь Проект. Первичный миф, репозиционированный ценой долгих споров. Персоналу шайки было велено культивировать в себе душевную утонченность; неудобные мотивы — не соответствующее современной этике отношение к дикой природе, чрезмерное потребление красного мяса — были опущены либо завуалированы. Рекламный отдел весь год напролет раскручивал Робин Гуда аршинным шрифтом. И если в Джеффовом списке Квинтэссенций он занял седьмое место, то в рейтинге популярности у Гостей — уже третье, и записываться на него следовало за полгода.

Всего пару дней назад Марта заглянула в Пещеру посредством видеокамеры — и тогда все было вроде бы в порядке. Яйцевидный курган, облицованный снаружи и внутри диким камнем, смотрелся вполне средневеково; репатриированные из Саудовской Аравии дубы росли и крепли; человек, наряженный медведем, отлично вжился в образ. С двух сторон — справа и слева — к Пещере тянулись благовоспитанные очереди желающих заглянуть через смотровые окна внутрь. Таким образом Гости знакомились с бытом и обычаями веселых стрелков: видели, как Мук-Сын-Мельника печет хлебы с отрубями и каротином, Вилл Скарлет втирает в свою багровую кожу настой ромашки, а Маленький Джон и его столь же миниатюрные собратья приятно проводят время в своих мини-покоях. Затем экскурсантам показывали тренировки в стрельбе из лука (участие Гостей не только возможно, но и желательно) и вели в Яму, где монах Тук прилежно поливал жиром жареного «быка» (охотно поясняя любопытным, что на самом деле это соевый муляж, намазанный клюквенным соком). Наконец, Гостей провожали на трибуны, и Настоящий Английский Шут в колпаке с бубенцами развлекал их трансэпохальными — средневековыми по форме и злободневными по содержанию — монологами, прежде чем начиналось главное действо: битва (больше похожая на назидательную мистерию) между либералами-рыночниками (веселыми стрелками Робин Гуда) и коварным шерифом Ноттингемским, опирающимся на коррумпированную бюрократию и вооруженную до зубов армию.