Паноптикум - Хоффман Элис
Когда Малия вышла на работу на следующее утро, я лишь поздоровалась с ней кивком, не поздравив ее и не спросив, почему у нее такой сияющий вид. Я не стала говорить, что стояла в церкви за колонной и была свидетелем ее счастья; она тоже занялась своим делом, как будто ничего не изменилось. Поскольку у Малии не было пальца, на котором она могла бы носить обручальное кольцо, жених подарил ей вместо него простенький золотой кулон. Об этом украшении она тоже не заикнулась, словно всегда носила его. Надев свой костюм, Малия оживленно беседовала с матерью, их речь, как всегда, была мелодична и напоминала птичий щебет. Возможно, она чувствовала, что я разглядываю ее, но, я думаю, она слишком привыкла к людскому любопытству, чтобы обращать на него внимание, – точно так же, как я привыкла все время хотеть чего-то, что не могу иметь.
Однако все изменилось – по крайней мере, так говорили. Морин однажды сказала мне, что, по ее мнению, она никогда не будет счастлива. Она считала, что не заслуживает счастья, и не раз думала о том, чтобы свести счеты с жизнью, которая доставляет ей мало радости. Может быть, в соответствии с неким высшим планом, какому-либо другому, более достойному человеку будет предоставлено место на земле. Но всякий раз, когда она задумывалась о прощании с жизнью, какие-нибудь иные соображения выходили на первый план. Кто будет готовить мне завтрак? Кто приютил бы Человека-волка, когда он впервые появился у нас, побитый, отвергнутый обществом? Вот так приходит любовь, говорила Морин, и когда это случается, необходимо уяснить, что она собой представляет и, может быть, еще важнее понять, чем она может стать.
Май 1911
ПОЛИЦЕЙСКИЕ протопали через сад и огород, не обращая внимания на побеги фасоли, грядки салата и огромные зеленые кабачки и сбивая их на ходу прямо с их плодоножками. Люди со средствами могли нанять отряд полиции для достижения собственных целей, Профессор же регулярно платил полиции дань, дабы иметь возможность управлять музеем по своему усмотрению без вмешательства властей. Подобная практика была широко распространена, и к ней прибегали не только добропорядочные бизнесмены, но и мошенники с ворами, вынашивавшие противозаконные замыслы. Владельцы некоторых театров и концертных залов устраивали закрытые представления со стриптизом для привлечения зрителей, которых опаивали сильнодействующим зельем и обворовывали. В игорных домах все было подстроено так, чтобы клиент никоим образом не выиграл. Все эти заведения платили полиции мзду и пользовались ее покровительством.
Увидев в своем саду фотографа, Профессор тут же послал одного из братьев Дюрант за полицейскими. Те не замедлили явиться с дубинками наготове, так как это было одним из условий сделки. Профессор и Эдди в это время вели ожесточенные дебаты.
– Если вам нечего скрывать, почему вы собираетесь выгнать меня из своего сада? – спрашивал Эдди.
– Я не собираюсь выгонять вас, – холодно отвечал Профессор, и это было правдой, потому что вместо него с этим быстро управились сотрудники полицейского участка. Эдди кричал, что у него есть права гражданина, но ему дали понять, что ни в этом саду, ни во всем округе Кингз у него таких прав нет.
Никто не обратил внимания и на его протесты в связи с тем, что его лишили собственности – камеры и штатива, оставшихся в саду. Если бы у него были с собой наличные в достаточном количестве, то, выйдя на Сёрф-авеню, он, возможно, изменил бы ход дела в свою пользу, но поскольку у него их не было, полицейские продолжали выполнять задание, за которое им заплатили, состоявшее в том, чтобы изгнать пришельца с территории и отбить у него охоту туда возвращаться.
Коралия в смятении наблюдала за всем этим из своего окна. Она порывалась броситься в сад с отцовской саблей и разогнать полицейских. Но стоило Профессору поднять голову и, заслонившись рукой от солнца, посмотреть на ее окно, как Коралия мигом спряталась за занавеску в страхе, что он ее заметил. Она стыдилась собственной трусости и тем не менее дрожала в слезах и боялась тронуться с места. Куда же подевалась храбрость, которой она обладает, как утверждал дрессировщик Бонавита? В гневе на себя она сорвала с рук перчатки и в наказание за свою трусость схватила иголку и стала тыкать ею в перепонки между пальцами, пока не залила все руки кровью.
Чуть позже она отыскала камеру Эдди в кустах гортензии, куда она была заброшена вместе со стеклянными пластинами с портретами «живых чудес». Одна из пластин треснула, остальные же были целы, хотя и намокли от росы. Коралия спрятала вещи Эдди под террасой, затем поднялась к себе, сдернула с окна одну из штор и завернула в нее фотографическое оборудование для сохранности. При этом она тихо плакала, словно втайне хоронила кого-то. Вечером Морин пригласила ее на террасу, где они могли поговорить в относительном уединении. Профессор был у себя в кабинете. Он все еще не остыл и гасил вспышки раздражения большими порциями рома. Сразу после утреннего инцидента он учинил Коралии допрос.
Встречала ли она когда-либо раньше молодого наглеца, который посмел фотографировать его «живые чудеса»? Она отвечала, что они не были прежде знакомы, и это было, в принципе, правдой, поскольку никто не представлял их друг другу в лесу.
– Они переправили его через мост, – поведала ей Морин, пославшая братьев Дюрант вдогонку за полицейскими проследить за развитием событий. – Обошлись с ним неласково, как ты догадываешься. Он не был победителем в их схватке. Ему дали понять, что, если он еще раз появится в Бруклине, то окажется в тюрьме на Реймонд-стрит, а туда вряд ли кто-нибудь желает попасть. Давай поставим на этом точку, Кора, иначе будет худо всем без исключения.
Но точка на этом поставлена не была, совсем наоборот. Музей открылся на следующий день. Посетителей было гораздо меньше, чем ожидалось, несколько человек, купивших было билеты, отказались от этого намерения, заявив, что сорок центов – непомерная цена. Тем не менее начало сезону было положено, и все надеялись на бóльшие доходы летом, когда в музей могли забрести люди из переполненного Дримленда, который собирался открыться во всем великолепии в последние выходные мая.
Профессор сделал Коралии особое предупреждение о недопустимости встреч с незнакомцами и велел докладывать ему, если она заметит, что кто-то околачивается около музея. Их разговор происходил в гостиной возле жуткого эхиноцереуса, протянувшего свои голые, как палки, коричневые побеги и издававшего одурманивающий горький запах. Коралия отвечала, что выполнит все его указания, но при этом ей хотелось спросить, что ей делать с незнакомцами, приходящими на закрытые вечерние представления. Выглядела она при этом не вполне здоровой, лицо ее раскраснелось. Профессор, пощупав ее лоб, пришел к выводу, что у нее жар. Правда, жар, сжигавший ее, был вызван не болезнью, а ненавистью к нему. Тем не менее заключение отца о ее болезни подсказало Коралии дальнейший план действий. На следующий день для доказательства плохого самочувствия она вызвала рвоту, засунув пальцы поглубже в горло. Вдобавок приняла бледный вид с помощью пудры и подкрасила глаза углем, чтобы они выглядели воспаленными и запавшими.
– Но не думай, что это будет регулярно, – предупредил ее Профессор, согласившись отменить вечернее представление. – Нам нужны деньги, как никогда.
Коралия поцеловала ему руку, словно собака, подчиняющаяся требованиям хозяина. Но собаки, даже самые выдрессированные, могут и укусить. В своей комнате Коралия достала принадлежавшие утопленнице мелочи, которые взяла со стола отца. Она доставала их каждый вечер, размышляя, как бы вернуть их близким утонувшей девушки. В этот вечер она уже твердо знала, что ее притворная болезнь – первый шаг к побегу.
На следующее утро она заявила, что слишком плохо себя чувствует, чтобы заниматься работой по дому, и осталась в постели. Поскольку было воскресенье, Профессор собирался посетить один из ипподромов на Лонг-Айленде, где он часто пытался удвоить свой капитал – или, по крайней мере, не потерять его весь. У Морин же это был выходной день, и она, по всей вероятности, намеревалась провести его с мистером Моррисом. Коралия быстро оделась и, выглянув из окна, увидела, что возница вернулся. Это было большой удачей, потому что план побега строился в расчете на него. Погода стояла теплая, и возница, сняв рубашку, спрыгнул с козел, чтобы привязать поводья к изгороди. Коралия убедилась в истинности того, что шептала ей как-то Морин: на теле возницы было много старых шрамов и рисунков, вытатуированных красной и синей тушью. На спине красовалось изображение летящей птицы, раскинувшей крылья от одного плеча до другого.
