Неверная - Али Айаан Хирси

– Почему вы помогаете мне? Офицер улыбнулся и ответил:

– Таковы правила.

– И что, все полицейские такие добрые?

– Очень надеюсь.

После этого все было возможно. Я считала, что власти только воруют и угнетают народ. А здесь их представители помогали даже иностранцам. Как же тогда они должны относиться к людям своего клана?

В автобусе на Зеволде я смотрела в окно. Равнины с длинными сельскими дорогами и ветряные мельницы, толстые, палевые, лохматые овцы, более мохнатые, чем наш скот. Повсюду была вода – дамбы. Автобус был красивый и чистый; двери открывались сами. Вокруг был простор и много травы, поляны пересекали широкие дренажные рвы; это были болота, новая земля, которую голландцы осушали, хотя тогда я понятия не имела обо всем этом.

Передо мной открывались новые возможности, и это не укладывалось в голове. В двадцать два года я впервые осталась одна. Не оступлюсь ли я, как того боялась моя семья: не стану ли проституткой или служанкой, не выйду ли замуж ради статуса за человека, который будет меня использовать? – что бы то ни было, это стало бы позором.

Пересаживаясь на другой автобус, я отметила, что он пришел ровно в два тридцать семь, минута в минуту, как и автобусы в Бонне; такая пунктуальность казалась невозможной. Как кто-то может предсказать, что автобус придет ровно в два тридцать семь? Или они все время смотрят на часы?

Центр помощи беженцам в Зеволде оказался большим поселением из бунгало, окруженных невысокими изгородями. Там был теннисный корт; на площадке люди играли в волейбол, а рядом с главным зданием я увидела вывеску «бассейн». Все это казалось совершенно невероятным.

Я зашла в маленькую сторожку возле ворот и показала служащему документ, который мне дал полицейский из Зволле. Служащий пожал мне руку, сказал: «Добро пожаловать», взял мою сумку и два пакета с простынями и полотенцами и отвел меня в бунгало.

Вокруг везде были люди, просившие политического убежища. Я увидела много курдов и иракцев, немало иранцев, чьи лица были светлыми, но голландцы называли их черными. Некоторые африканские женщины были одеты в мини-юбки и футболки; по их виду я догадалась, что они из Либерии и Конго, где тогда шли гражданские войны. Было и несколько бесформенных фигур в черном – арабские женщины сидели на земле, наблюдая за мужчинами.

Кроме того, было много белых людей. Я спросила у голландца, кто они.

– Это мусульмане. – Он увидел мое удивленное лицо и добавил: – Из Боснии.

Меня поселили в бунгало номер двадцать восемь, где жили девушки из Эфиопии. Служащий сказал, что каждый вторник я могу относить постельное белье в стирку, а мне будут выдавать новый комплект. Я посмотрела на него в изумлении, а он добавил, что ужин в пять тридцать в столовой и завтра мне подробнее расскажут, где будет проходить собеседование, где офис адвоката и где медпункт. Медицинская помощь была бесплатной, как и жилье, – все это оплачивало государство. Кроме того, я буду получать денежное пособие на основные нужды.

Я никогда раньше не слышала о пособиях и не могла понять, почему совершенно чужие люди столько делают для меня. Откуда берутся эти деньги? И почему они не кончаются?

Утром я отправилась в иммиграционную службу. У меня взяли отпечатки пальцев и попросили заполнить бумаги, но все происходило не так, как я ожидала. «Здравствуйте, мэм. Желаете чашечку кофе или чая?» Каждый шаг подробно объяснялся; у меня даже спросили, не нужен ли мне переводчик. Потом мне выдали «зеленую карту», которая официально подтверждала, что я подала прошение о предоставлении мне политического убежища.

Иммиграционная служба направила меня в отдел по делам беженцев, где две женщины сказали, что я имею право на консультацию, и объяснили мне процедуру. Они спросили, почему я хочу жить в Голландии, и я все честно рассказала: мой отец выдал меня замуж против воли за человека, которого я не могу принять, с которым не хочу жить под одной крышей.

Одна из них спросила:

– То, что с вами случилось, ужасно. Но сколько женщин в Сомали выходят замуж против воли?

– Почти все, таковы наши традиции, – сказала я.

– А в других странах? – спросила она. – Неужели так происходит везде?

– Думаю, во всех исламских странах, – ответила я.

– Вот видите, – произнесла она. – Невозможно дать статус беженца каждой женщине, которая не хочет быть замужем за тем, кого выбрала ей семья. – Она прочитала мне отрывок из Женевской конвенции, где говорилось о беженцах, и сказала: – Если ваша история придумана и ей нет подтверждения, если она не подпадает ни под одну из этих категорий, ваши шансы очень малы. Чтобы стать беженцем, вы должны доказать, что у вас есть определенные, достаточно веские причины для этого.

Я вернулась домой. На следующий день у меня была назначена встреча с государственным адвокатом. Я стала придумывать историю на основе собственного опыта – как я выбиралась из Могадишо в 1991 году – и пережитого беженцами, жившими в нашем доме на Парк-роуд. История получилась подробная и достоверная, но полностью вымышленная. Сейчас я не горжусь этим фактом, но такова правда: я не могла рассказать, что со мной произошло на самом деле.

К тому же я не назвала свое настоящее имя, Айаан Хирси Маган, – так моя семья легко нашла бы меня. Я взяла себе имя деда, Али – позже люди прозвали его Защитником. Скромное, неприметное имя. Так я стала Айаан Хирси Али, родившейся 13 ноября 1967 года.

6 августа меня пригласили на собеседование в Иммиграционную службу Нидерландов. Я пришла со своим адвокатом, заботливой женщиной с длинными черными волосами. Когда мы вошли, чиновник перегнулся через стол, чтобы пожать нам руки. Он был вежлив, но я чувствовала, что он проверяет меня, пытается подловить. Снова и снова он изучал мою историю, и я вышла из его кабинета в полной уверенности, что теперь мне откажут.

После собеседования я находилась в постоянном напряжении. Мне казалось, что Мурсал или даже сам Осман Мусса вот-вот найдут меня – они оба наверняка разыскивают меня. Я смотрела на автобусы, полные беженцев, которые подъезжали к центру. По телевизору показывали новости CNN и BBC, и мне было ужасно стыдно. Я занимала место человека из Либерии или Боснии, которому оно действительно было необходимо, который по-настоящему страдал. А я была всего лишь избалованной, неблагодарной девчонкой. Мне следовало бы сказать спасибо отцу и уехать к мужу в богатую страну.

Я чувствовала на себе огромный груз вины за то, что сделала со своей семьей. И еще я боялась – не одиночества, а неизвестности. Что со мной будет дальше? Но вместе с тем у меня появилось ощущение свободы. «Если я сейчас умру, то хотя бы смогла посмотреть на мир». И ни на секунду у меня не возникала мысль о том, чтобы вернуться в Германию и забрать свою канадскую визу. Эта часть моей жизни теперь была в прошлом.

Эфиопки, с которыми я делила хижину, на первый взгляд казались развязными и непроходимо глупыми. Они говорили: мне повезло, что на моей родине идет гражданская война – это значило, что мне легче будет получить статус беженца и жить в Европе. Все свое свободное время они примеряли наряды, и их одежда была ужасна! Когда эфиопки наносили макияж и обменивались вещами, казалось, что в этот момент они абсолютно счастливы. Мина была само дружелюбие. Однажды утром она сказала мне:

– Давай сними свой платок и длинную юбку! Ты же симпатичная!

– Нет! – ответила я. – Я мусульманка.

Это было то, о чем меня постоянно предупреждали: дьявол в обличии эфиопки явился искушать меня. Но Мина была такой очаровательной, отзывчивой и так мило говорила:

– Почему? Почему мусульмане прячутся и никогда не занимаются сексом… и все такое? Что с вами?

Я росла в Найроби, и там все знали, что эфиопы занимаются сексом когда хотят. Недалеко от нас жили беженцы из Эфиопии, и люди говорили, что они там скачут, как козы. Эфиопы отвечали тем, что говорили, будто сомалийцы не умеют наслаждаться сексом и из-за этого такие агрессивные.