Среди овец и козлищ - Кэннон Джоанна

– Мы хотели бы познакомиться со всеми соседями, – сказал Амит. – Ведь это очень важно – поддерживать дружеские отношения со всеми соседями, чувство общности, не так ли?

– О, да, да, – в один голос ответили мои родители.

– И чувствовать себя частью общины? – добавил Амит.

– О, это определенно, определенно, – сказали мои родители.

Я задумалась: что же это такое – чувство общности? Может, оно сводилось к долгому пребыванию Шейлы Дейкин в кладовой или таилось в одиночестве Эрика Лэбма в сарае? Может, оно сидело рядом с Мэй Рупер на ее заваленном вязаньем диване или внедрилось в облупленную краску оконных рам в доме Уолтера Бишопа? Может, оно присутствовало везде и повсюду, но мне пока что не удалось его обнаружить.

– Я очень рада, что вы стали нашими соседями, – сказала мама. – Это привнесет новые цветовые оттенки…

Отец поперхнулся печеньем.

– Я совсем не это имела в виду, – поспешила добавить мама. – Просто хотела сказать, это как-то разнообразит наш мир, сделает его более ярким. Я имела в виду…

Аниша рассмеялась.

– Я поняла, что вы имели в виду.

Я слышала, как папа пытается откашляться на кухне, куда пошел поставить чайник.

Вошел он с гостиную с подносом. Молоко было в молочнике. Я даже не знала, что у нас в доме имеется молочник. Присутствующие задвигали чашками, блюдцами и локтями, мама взяла нож, и его лезвие врезалось в букву «Д» на торте. Первую букву из надписи «Добро пожаловать».

– Откуда вы прибыли? – спросила мама.

Амит приютился на самом краешке дивана, руки прижаты к бокам, как у солдата.

– Из Бирмингема, – ответил он. И подцепил вилкой кусочек торта.

Мама с заговорщицким видом подалась вперед.

– Да, но изначально откуда вы родом? – спросила она.

Амит тоже подался вперед.

– Эджбастон [42], – сообщил он, и все покатились со смеху.

Мама засмеялась на секунду позже остальных.

– Почему бы вам не попробовать вот это? – спросила Аниша. И передала свои «конфеты». – Называются митхай.

– Простите? – сказала мама.

– Они называются митхаями, Сильвия, – сказал отец. Подтолкнул локтем в бок Амита и подмигнул.

– Когда-нибудь слышала о таких сладостях?

Мама, хмурясь, смотрела в коробку.

– Нет, – ответила она. – Вроде бы не доводилось.

– А я один раз чуть в Индию не поехал, – сказал отец.

Все мы уставились на него. Особенно внимательно мама. Отец за все то время, что мы жили здесь, даже ни разу не сел на автобус 107 до Ноттингема. Говорил, его всегда укачивает в автобусе.

– Вот как? – сказал Амит.

– Да, – ответил отец. – Но в конце концов отказался от этой идеи. Отпугивала тамошняя неналаженная система канализации. – Он похлопал себя по бедрам. – Ну, и жуткая нищета, разумеется.

– О, да, – кивнул Амит. – Люди там живут бедно.

– Но мы очень любим хороший острый карри и всегда слушаем вашу музыку. – Отец откупорил еще одну бутылку со светлым элем. – Нам же с тобой нравится Демис Руссос, верно, Сильвия?

Мы в недоуменнии уставились на него.

– Я думала, он грек, Дерек, – пролепетала мама.

– Грек, индиец, какая разница? Наш мир велик, он нынче без границ.

Аниша Капур взглянула на меня и улыбнулась. А потом подмигнула – еле заметно, только мне. Наверное, понимала, что в этот момент мне больше всего хотелось сквозь землю провалиться.

Отец потянулся за еще одним печеньем.

– Угощайтесь, пейте пиво, Амит, – предложил он. – Не стесняйтесь, у нас его еще полно.

После ухода гостей я сидела на кухне и наблюдала за тем, как вяло переругиваются мои родители за мытьем посуды.

– Что ж, все прошло просто отлично, – сказал отец.

– Неужели? – Мама смотрела на печенье. – А вот я не уверена, что они впишутся в наше общество.

– Тебе пора научиться идти в ногу со временем, – нравоучительно заметил отец. – Еще одна индийская семья переехала в Пайн-Кресчент. Думаю, это тебе стоит задаться вопросом, вписываешься ли ты в это общество.

Мама хотела было взять индийское печенье, потом передумала и отставила коробку в сторону.

Отец вышел в прихожую и поднял с пола свежую газету. До кухни донесся его голос:

– Как сказал однажды сам Элвис Пресли, Сильвия, весь мир театр, и каждый должен сыграть в нем свою роль.

И он затворил за собой дверь в гостиную и включил вечерние новости.

– А я, кажется, забыла, какая роль предназначена в этом спектакле мне, – сказала мама.

И убрала заморские сладости в большую жестянку, под пакет с инжирными роллами и половинкой ямайского имбирного печенья.

Дом номер шесть, Авеню

18 июля 1976 года

– Ну, и чем они там занимаются? – спросил Гарольд, сидевший на диване. – Если еще чуточку отодвинуть штору, будет лучше видно.

– Только что прошли в соседний дом с какой-то коробкой. Грейс их впустила. Нет, сколько ни отодвигай эту штору, Гарольд, все равно ничего не видно. Потому как они в доме.

– Нет, это просто уму непостижимо, – сказал он. – Думаю, они хоть как-то должны были предупредить нас заранее.

– Кто? – Дороти опустила край шторы.

– Да городской совет. Дать нам знать, готовы эти люди или нет.

– А как они должны были подготовиться?

– Ну, привыкнуть к нашим обычаям. – Гарольд потянул за шнурок ботинка. – Хотя бы немного знать язык.

– Уверена, они говорят по-английски, Гарольд.

– Ну, если и говорят, то только благодаря какому-нибудь радже. Так не бывает, чтобы люди вдруг заявились в чью-то чужую страну и понимали, что надо следовать всем местным правилам и традициям.

– В Индии?

– Нет, в Британии. – Гарольд неодобрительно покачал головой и принялся зашнуровывать другой ботинок. – Это тебе не крикет.

Гарольд выпрямился. У Дороти не было тому никаких доказательств, но она готова была поклясться – муж как-то съежился, стал меньше ростом.

– Ладно, на обратном пути посмотрю, что там у них творится. Сперва надо заглянуть в «Легион».

– Опять? – удивилась Дороти. – Ведь ты только вчера там был.

– Обещал Клайву, что загляну. Посмотрю, может, ему помощь нужна.

Она так и сверлила его взглядом, и он снова занялся шнурками, хотя ботинки были зашнурованы.

Дороти наблюдала из окна гостиной. Гарольд, щурясь, взглянул на дом номер четыре, потом покосился на одиннадцатый дом, а затем, засунув руки в карманы шортов, свернул за угол и скрылся из вида.

В доме после ухода хозяина сразу стало легче дышать. Казалось, стены с облегчением выдохнули, полы и потолки сладко потянулись и зевнули, и все почувствовали себя гораздо спокойнее и уютнее. В такие моменты она больше всего тосковала о Виски – о тех временах, когда они сидели рядышком и купались в тишине.

Она уселась в кресло Гарольда. Список дневных дел был выполнен, бумажка с их перечислением лежала в кармане фартука, все строчки зачеркнуты, все требования удовлетворены. Если бы Гарольд знал, непременно бы что-нибудь добавил. Женщине домашних дел никогда не переделать, так бы он сказал. Особенно женщине, которая еле ворочается и спит на ходу. Которая все путает и забывает. Но сегодня весь остаток дня она свободна. Ей нужно подумать.

Коробка лежала там же, где и обычно, в дальнем углу ящика комода, за папками с газетными вырезками, банковскими выписками и прочими важными документами. Все эти бумаги находились в ведении Гарольда. Допустить к ним такого безответственного человека, как Дороти, он просто не мог.

Она обнаружила ее совершенно случайно.

Произошло это после пожара. Дороти забеспокоилась о страховке, о том, что произойдет, если их дом номер шесть тоже вдруг сгорит дотла. Она даже по ночам спать перестала. Она не могла поговорить с Гарольдом, ведь это только взбесило бы его. В таком состоянии белки глаз мужа выкатывались и становились еще белее, он начинал орать, и поэтому она решила проверить страховой полис сама. Проявить инициативу, которая, как считал Гарольд, у нее отсутствовала вовсе.