Невинный, или Особые отношения - Макьюэн Иэн Расселл

Едва зайдя внутрь, он поставил их на пол. Здесь ему было спокойнее. Всего в нескольких футах от него строилась дюжина британских солдат, тоже с казенными чемоданами. Все рестораны и торговые точки работали, а наверху, откуда отправлялись поезда к Центральному вокзалу, еще кишел народ, не успевший разъехаться по домам. За витриной с дамским бельем и книжным киоском висел указатель пути к автоматическим камерам хранения. Повсюду был разлит запах сигар и крепкого кофе, дух немецкого благополучия. Леонард поволок ящики по гладкому полу. Он миновал ларек с фруктами, кафе, магазин сувениров. Какое это было счастье, какая удача! Наконец-то он превратился в законного пассажира, абсолютно незаметного, мало того – пассажира, которому не надо тащить багаж наверх к поездам.

Чтобы попасть в камеру хранения, нужно было немного спуститься по одному из туннелей, отходящих от главного вестибюля. Здесь было круглое помещение, по стенам которого тянулись новенькие ячейки. Они были обращены к центральной стойке, где несли дежурство двое людей в форме, готовые принять багаж и уложить его на специальные полки у себя за спиной. Когда вошел Леонард, перед стойкой ждали своей очереди два или три человека. Он протащил свою поклажу в самый дальний конец комнаты и нашел две свободные ячейки на уровне пола. Он действовал с умышленной неспешностью – подровнял ящики, выпрямился, чтобы достать из кармана захваченную с собой мелочь. Торопиться было некуда. У него была целая горсть монеток по десять пфеннигов. Он открыл ячейку и подтолкнул ящик коленом. Тот остался на месте. Он положил деньги обратно в карман и нажал сильнее. Оглянулся через плечо. Теперь перед стойкой никого не было. Двое мужчин за ней переговаривались и смотрели в его сторону. Он нагнулся, чтобы устранить помеху. Ячейка была на дюйм уже, чем следовало. Он сделал последнюю неуверенную попытку втиснуть туда ящик и бросил. Не будь он таким усталым, он мог бы сейчас принять верное решение. Распрямившись, он увидел, что один из дежурных, с седеющей бородой, жестами подзывает его к себе. Это было логично. Если ваш багаж не входит в ячейку, несите его к стойке. Но он не был готов к этому, его план этого не предусматривал. Стоит ли это делать? Не заинтересуются ли они тем, почему его чемоданы такие тяжелые? Какие полномочия дает им их форма? Запомнят ли они его лицо?

Поджидая Леонарда, бородатый опустил руки на жестяную стойку перед собой. Странно, что служащий рангом не выше обычного швейцара одет как адмирал. Важно было не проявлять робости. Леонард демонстративно поглядел на часы и взялся за ящики. Он попытался выйти быстро. Он выбрал единственный путь, лежащий поодаль от стойки. Он ждал оклика или звука бегущих шагов. Перед ним был сужающийся коридор, который вел к нескольким двойным дверям. Он не остановился ни разу. Чтобы миновать двери, пришлось повернуться задом. Очутившись на тихой боковой улочке, он поставил ящики у стены и сел на тротуар.

У него не было ясных намерений. Больная нога требовала отдыха. Если бы адмирал догнал его, он сдался бы с радостью. Теперь, когда он сел, необходимость нового плана стала очевидной. Его мысли сочились медленно. Они были выделениями неподвластного ему органа. Он мог оценить продукт, но не участвовал в его создании. Можно еще раз попытаться засунуть ящики в автоматические камеры. Можно уступить их адмиралу. Можно бросить их здесь, на улице. Просто уйти от них. Так ли нужна им недельная отсрочка, которую предоставляют камеры? Именно в этот момент вернулась та приятная, заманчивая мысль. Он может пойти домой. Запереть дверь, принять ванну, посидеть в безопасности среди своих вещей, выспаться в своей постели. А потом, когда силы вернутся к нему, он придумает новый план и выполнит его – чистый, выбритый, бодрый, вне всяких подозрений.

Он видел перед собой дом. Комнаты, большие как поляны, безотказная сантехника, уединение. Он мечтал в полудреме и наконец встал на ноги. Самый короткий путь к такси лежал через здание, мимо адмирала. Но он двинулся в обход, вдоль стены. Его пах болел сильнее, чем нога. С ладоней сдиралась кожа. Дорога заняла у него двадцать минут. Никто за ним не следил, и он отдыхал подолгу. На стоянке он выбрал себе такси, снова большой «мерседес», но на сей раз уже не помогал грузить ящики и воздержался от объяснений. Конечно, извиняться за их тяжесть значило намекать на свою вину.

Он оставил один ящик на тротуаре перед двадцать шестым домом и обеими руками донес второй до самого лифта. Когда он вышел, ящик стоял на прежнем месте, и это удивило его не меньше, чем если бы он пропал. Как ему теперь отличить, чему следует удивляться, а чему нет? Лифт справился с грузом легко. Леонард отпер квартиру и поставил ящики в прихожей, у самой двери. Отсюда он видел в гостиной свет и слышал музыку. Он направился туда. Толкнул дверь в комнату и очутился на вечеринке. Здесь были стаканы, орешки в вазочках, полные пепельницы, смятые подушки и «Голос Америки» по радио. Все гости разошлись. Он выключил радио, и тишина показалась чересчур внезапной. Он сел на ближайший стул. Его бросили. Друзья, прежний Леонард и его невеста в шуршащем белом платье – все они ушли, а ящики, были слишком тяжелы, ячейки слишком узки, адмирал враждебен, и его руки, ухо, плечо, пах и нога пульсировали в унисон.

Он прошел в ванную и долго пил из-под крана. Потом он был в спальне, лежал на спине под одеялом и смотрел в потолок. Приоткрытая дверь и непогашенный свет в прихожей создавали как раз такой полумрак, какой был ему нужен. Когда он закрыл глаза, на него навалилась тошнотворная усталость. Чтобы снова увидеть потолок, ему пришлось сопротивляться, как утопающему. Его веки не были тяжелыми. Пока глаза оставались открытыми, он мог не спать. Он старался не думать. У него все болело. И некому было за ним поухаживать. Он отгонял мысли, концентрируясь на своем дыхании. В таком легком трансе, почти полусне, он провел около часа.

Потом зазвонил телефон, и, не успев толком очнуться, он уже шел к нему. Он пересек прихожую, мельком увидев ящики слева у двери, и ступил в гостиную, не включив света. Телефон стоял на подоконнике. Он схватил трубку, ожидая услышать Марию или, может быть, Гласса. Но это был мужчина с вкрадчивым голосом, и смысл его вводной фразы ускользнул от Леонарда. Что-то насчет пустой пасты в посылке. Затем голос сказал:

– Я звоню по поводу приготовлений к десятому мая, сэр.

Видимо, набрали не тот номер, но Леонарду не хотелось отпускать голос. Он был приятен, звучал мягко и уверенно.

– Да-да, – сказал Леонард.

– Меня просили позвонить и узнать, чего вы хотите, сэр.

Леонарда подкупило именно его «сэр», это по-мужски сдержанное, ненавязчивое уважение. Кто бы ни был этот незнакомец, он поможет. Он говорил как человек, способный унести ящики, не задавая вопросов. Важно было продолжать разговор.

– А что вы предлагаете? – спросил Леонард.

– Что ж, сэр, я мог бы начать где-нибудь подальше, перед входом в здание, когда все будут сидеть внутри, и постепенно приближаться, – ответил голос. – Ну, вы понимаете, сэр. Все разговаривают и пьют, потом один-двое с хорошим слухом замечают меня первые, а за ними и все остальные, когда подойду ближе. И тут я вхожу прямо в комнату.

– Ясно, – сказал Леонард. Он подумал, что может довериться этому человеку. Надо было лишь дождаться удобного случая.

– А выбор мелодий пусть будет моей заботой, сэр. Немножко рилов,[1] немножко ламентов.[2] Когда народ слегка выпьет, вы уж извините меня, сэр, нет ничего лучше хорошего ламента.

– Это правда, – сказал Леонард, увидев наконец свой шанс. – Мне иногда бывает очень грустно.

– Простите, сэр? Если бы только этот мягкий голос спросил почему.

– Иногда обстоятельства берут надо мной верх, – сказал Леонард. Голос помедлил, затем ответил:

– Берлин далеко от дома, сэр, для всех нас. – Последовала еще одна пауза, затем: – Сержант Стил говорит, что я нужен вам на час, сэр. Это верно?

Только теперь выяснилось, что голос принадлежит музыканту из Шотландского полка, волынщику Мактаггарту. Леонард закруглил разговор как можно быстрее; Он оставил трубку около телефона и вернулся в постель. По дороге он потушил свет в прихожей. Этот звонок подействовал на него благотворно, острие его усталости притупилось. Он чувствовал, что теперь заснуть будет легче.