Жизнь Пи - Мартел Янн

И я бросил это занятие. К тому же любые сведения на этот счет вряд ли бы мне пригодились. Я и понятия не имел, как держать тот или иной курс: у меня не было ни руля, ни парусов, ни двигателя — только весла да руки, и то слабоватые. Что проку прокладывать курс, если не можешь им идти? Но даже если б и был прок, как бы я узнал, куда плыть? На запад — туда, откуда мы плыли? На восток — в Америку? На север — в Азию? Или на юг — туда, где лежат судоходные пути? Каждое направление казалось мне заманчивым и в то же время сомнительным.

Оставалось одно — положиться на волю ветра и волн. Им и решать, куда меня нести. Время стало для меня расстоянием, как и для всех смертных, — я плыл себе по течению жизни, не желая лишний раз и пальцем шевельнуть, а если и шевелил, то вовсе не ради того, чтобы измерить какую-то там широту. Только потом я узнал, что меня несло по узкой стезе — Тихоокеанскому экваториальному противотечению.

Глава 66

Я ловил рыбу на разные крючки и на разных глубинах, да и рыба была разная: для большой глубины использовал крючки покрупнее и грузил подвешивал побольше, а на малой глубине ловил на маленькие крючки с одним или парой грузил. Удача ко мне явно не спешила, но я неизменно радовался ей, даже если игра порой не стоила свеч. Время шло, рыба попадалась все больше мелочь, а аппетиты Ричарда Паркера росли как на дрожжах.

В конце концов самыми надежными и дорогими мне орудиями лова оказались остроги. Они собирались из трех насадок: двух полых трубок, образующих древко — одна с литой рукояткой на конце и с кольцом, к которому крепился страховочный линь, — и наконечника с крючком дюйма два шириной, острым, как игла, на конце. В собранном виде каждая острога достигала в длину пяти футов, будучи при этом легкой и крепкой, как шпага.

Сперва я ловил на открытой воде. Опускал острогу фута на четыре в глубину или около того, иногда с куском рыбы на конце в качестве приманки, — и ждал. Ждать порой приходилось часами, отчего все тело затекало и начинало болеть. Как только в нужном месте появлялась рыба, я тут же с силой рвал острогу на себя. Счет шел на доли секунды. По опыту я знал, что острогу лучше дергать наверняка, чем наудачу, потому как рыба тоже учится на опыте, — и в следующий раз она уже вряд ли попадет в одну и ту же ловушку.

Когда удача мне все же улыбалась, рыба буквально сама ловилась на острогу, напарываясь на крюк, и тут уж с моей стороны промашки быть не могло. Если же я пытался подцепить большую рыбину за брюхо или за хвост, она чаще всего срывалась с крюка и мигом уплывала прочь. Раненая, она становилась легкой добычей для хищников, которым я, получается, невольно делал подарок. Поэтому, охотясь на крупную рыбу, я старался целить ей повыше брюха, между жабрами и боковыми плавниками, тем более что рыбы инстинктивно стремятся всплыть вверх, так и норовя соскочить с крюка, — и я дергал острогу в том же направлении. Все так и было, хотя иной раз рыбу удавалось лишь легонько подцепить на острогу, а не пронзить насквозь, в результате она срывалась с крюка в воду, обдавая мне лицо брызгами. Я быстро подавил в себе брезгливость от прикосновения к морской живности. И бросил всю эту суету с заворачиванием рыбы в одеяло. Стоило рыбе выпрыгнуть из воды, как ее тут же встречал голодный охотник, готовый хватать добычу чем угодно, хоть голыми руками. Если я чувствовал, что рыба сидит на остроге некрепко, то отпускал острогу — благо она у меня всегда была привязана к плоту — и хватал рыбу руками. Хоть пальцы и не такие острые, как крючья, зато орудовать ими было куда удобнее. И тут-то завязывалась настоящая борьба — быстрая и бурная. Рыба, помимо того что она скользкая, попадалась все больше отчаянная — на моей же стороне было одно только отчаяние. Вот бы мне столько рук, как у богини Дурги: две — чтобы держать острогу, четыре — чтобы подхватывать рыбу, и еще парочку — махать топориками! Но приходилось обходиться двумя. Я продавливал рыбе глаза, просовывал руки в жабры, прижимал ей брюхо коленями, а хвост, хватал зубами — словом, чего только не выделывал, лишь бы удержать ее, покуда не дотянусь до топорика и не снесу ей голову.

Со временем я в этом изрядно поднаторел и сделался заправским рыболовом-охотником. Да и сноровки поднабрался. А с навыком пришло и чутье.

Дела у меня пошли особенно хорошо, когда я пустил в ход обрывок грузовой сетки. Как рыболовная сеть она не годилась: больно жесткая и тяжелая, да и плетение туговатое. Зато лучшей приманки было не сыскать. Она у меня свободно болталась в воде, и, когда мало-помалу обросла водорослями, рыбы слетались на нее как мухи на мед. Некоторые, мелюзга, даже поселились в ней, а другие, те же корифены, проносясь мимо, непременно притормаживали, чтобы поглядеть на невиданное поселение. Но ни местные обитатели, ни гости даже не подозревали, что в сетке спрятан крюк. В иные дни — к сожалению, их было не так много — я мог загарпунить целую прорву рыбы. Но так или иначе вылавливал больше, чем нужно, чтобы наесться до отвала и заготовить впрок; хотя ни места в шлюпке, ни веревки на плоту не хватило бы, чтоб засушить столько корифен, летучек, каранксов, груперов и макрелей, не говоря уже про мой желудок — такого количества ему было просто не переварить. Я оставлял себе столько рыбы, сколько мог, а все остальное отдавал Ричарду Паркеру. В дни такого изобилия я буквально утопал в рыбе и с ног до головы был облеплен рыбьей чешуей. Она сверкала серебром, как тилаки — божественные знаки, которые мы, индусы, наносим себе на лоб в виде ярких блесток. Если бы меня тогда увидели моряки, они бы точно решили, что я — морской бог, восседающий на престоле над своим царством, и прошли бы мимо. Славные были дни! Жаль только, их было мало.

Легче всего ловились черепахи, о чем, собственно, и говорилось в инструкции. В разделе «Охота и собирательство» про них упоминалось в главе «Собирательство». Хоть и вооруженные крепкой броней, наподобие танков, пловцы они были никудышные — слабые и неповоротливые: любую можно было спокойно ухватить за задний плавник и одной рукой. Но в инструкции ни слова не говорилось о том, что поймать черепаху — еще не значит удержать. Ее еще надо втащить на борт. А втащить на борт шлюпки стотридцатифунтовую черепаху, да еще трепыхающуюся, совсем не просто. Для эдакой работенки нужны сила и ловкость, как у Ханумана. Обычно я подтаскивал добычу к носу шлюпки, прижимая панцирем к борту, и связывал ей веревкой шею, один передний ласт и один задний. Потом принимался тянуть вверх, и так до тех пор, пока не отвалятся руки и не начнет ломить голову. С другого носового борта я намотал на гаки побольше веревки, и всякий раз, как только удавалось веревку немного выбрать, я тут же цеплял ее за гак, чтобы она не успела соскользнуть. Так, дюйм за дюймом, я и тащил черепаху из воды. На это уходила уйма времени. Помню, одна зеленая черепаха проболталась у борта два дня кряду, молотя связанной парой ласт по воде, а другой, свободной, — по воздуху. К счастью, под конец, оказавшись на краю планширя, черепаха уже сама стала невольно мне помогать. Силясь высвободить до боли вывернутые плавники, она пробовала подтянуться на них повыше; если я успевал в тот же миг дернуть за веревку, наши усилия совпадали и все складывалось как нельзя более удачно: черепаха тяжело переваливалась через планширь и соскальзывала на брезент. И я падал рядом с нею, хоть и без сил, зато с радостным сердцем.

В зеленых черепахах мяса было больше, чем у бисс, да и брюшной панцирь у них оказался тоньше. Правда, они куда крупнее бисс — сущие громадины, не под силу такому доходяге, в которого я к тому времени превратился.

Господи, подумать только: я — истый вегетарианец! Подумать только: я и ребенком-то вздрагивал каждый раз, когда снимал кожуру с банана, думая, что сворачиваю шею какой-нибудь зверушке. И вот до чего я докатился: стал дикарем, да таким, каким никогда и представить себя не мог.

Глава 67

На нижней стороне плота образовалась целая колония морской живности, как и на сетке, правда, совсем крохотная. А началось все с мягких зеленых водорослей, облепивших спасательные жилеты. Чуть погодя к ним присоседились жестковатые водоросли потемнее. Они прекрасно ужились вместе и пошли в рост. Потом появились животные. Первыми, кого я заприметил, были малюсенькие полупрозрачные креветки длиной не больше полудюйма. Следом за ними объявились мелкие рыбки, как будто просвеченные рентгеновскими лучами, потому как сквозь прозрачную кожицу у них проглядывали все внутренности. Затем я заметил черных червей с белой продольной полоской, зеленых желеобразных голожаберных моллюсков с хиленькими конечностями, пестрых брюхастых рыбешек длиной около дюйма и, наконец, бурых крабов от полудюйма до трех четвертей дюйма в поперечнике. Я попробовал на зуб все, кроме червей, — даже водоросли. Но на вкус только крабы не были ни омерзительно горькими, ни солеными. Всякий раз, как только они появлялись, я отправлял их в рот одного за другим, как леденцы, пока не съедал всех до последнего. Потому как не мог удержаться. Тем более что нового крабового «урожая» ждать приходилось долго.