Паноптикум - Хоффман Элис
Тарелки были выщербленные, вода холодноватая. Я не упрекнул Эллу за то, что она ничего не сказала мне об этом Сэмюэле и нарисовала неточный портрет своей сестры, из-за чего я потратил много времени впустую. Мне приходилось начинать все сначала, исходя из другого представления о ее сестре. Я уже хотел закончить разговор, как вдруг Элла схватила меня за руку.
– Мне опять приснилась Ханна. Она была одета в синее и кружилась в воде. Когда я проснулась, я услышала ее голос. Она сказала, что пыталась вернуться ко мне, но у нее ничего не получилось. Теперь это невозможно.
Она крепко держала меня за руку, и я, вспомнив уроки Хочмана, постарался успокоить ее, сказав, что люди при тяжелой утрате часто переживают подобное. Надеюсь, мои слова звучали не так напыщенно, как это всегда получалось у Хочмана.
– Видеть такие сны – это нормально.
Я не сказал Элле, что иногда слышу голос своей матери, хотя прошло уже много лет после ее гибели, так что я с трудом вспоминаю ее лицо и не могу заставить себя произнести ее имя. Не сказал и того, что отец тоже часто мне снится. Он был жив, но для меня потерян. В моих снах он молча стоял по колено в траве.
– Нормально? То, что я вижу ее, как наяву?
– Ну да, если любишь человека. – Я сам плохо понимал, о чем говорю, просто повторял слова Хочмана. Но мою следующую сентенцию мне продиктовал мой собственный опыт. – Человеку представляется то, чего он желает.
– Но у меня вся подушка была мокрая – это она ее намочила.
Я покачал головой.
– Это вы сами. Вы плакали.
На обратном пути я проходил мимо дома отца и остановился напротив. Ночь была темная и необычно теплая. Я подумал, как это может быть, что после того как мы когда-то давно спали рядом в лесу, теперь мы стали абсолютно чужими друг другу. Если мы встретимся на улице, узнает ли он меня без черного сюртука и черной шляпы, с коротко остриженными волосами? Я вспомнил, как прежде удивлялся тому, что люди, только что жившие рядом с тобой, вдруг исчезают неизвестно куда. Как могла моя мама, которая всегда была полна жизни, превратиться в горстку пепла? Наверняка она существует где-то. Я и разыскивать-то людей стал потому, что хотел найти ответ на эти вопросы. Может быть, это все-таки был мой дар. А Ханну Вайс я не знал и, если ее сестра права, никогда не узнаю. Но это не имело значения.
Я просто не мог прекратить ее поиски.
Май 1911
ТРОПИНКИ вдоль реки заросли болотной капустой, душистым горошком и мятликом. Бригады рабочих, в основном низкооплачиваемых ирландских иммигрантов, которые прибыли на рассвете, чтобы укреплять берега реки огромными валунами, не мешали жаворонкам, порхавшим с дерева на дерево. Облака отражались в воде и были похожи на ряд камней, по которым можно перейти реку до самого Нью-Джерси. Эдди ходил ловить рыбу каждую субботу, всегда на одно и то же место. Ему очень хотелось всретиться с форелью, которую он выпустил на волю. Говорят, что людей тянет на место преступления, что собаки находят дом, даже если их увозят за сотни миль от него. Так почему бы и рыбе не вернуться на знакомое место?
Шагая среди зарослей папоротника, Эдди давил ногами траву, которая издавала при этом запах корицы. Часы в кармане его жилета отбивали ритм, словно второе сердце. Он захватил с собой бутылку виски на случай, если встретит Бека, и тот будет возмущаться вторжением на территорию, которую считает своей. Найдя спокойное место, Эдди присел на корточки. Хотя летний сезон еще только начинался, уже вовсю стрекотали сверчки и жужжали комары, кружившие над мелководьем. Эдди взял с собой удочку, но не забрасывал ее, а просто сидел, глядя на воду и высматривая, не блеснет ли серебристая спина. Так прошел час, другой, но ничто, кроме воды, не блестело. По-видимому, форель была умнее человека и не хотела возвращаться на место, связанное с неприятностями.
Он подошел к самому краю воды и стал фотографировать реку, надеясь хоть частично передать ее красоту. Воздух был мягким, каким он часто бывает в этот ласковый весенний месяц, и Эдди всей грудью вдыхал его аромат. Во время работы он испытывал душевный подъем, у него было чувство, что он погружается во что-то вне его самого с его приземленными желаниями и потребностями. Облака плавали, точно кусочки льда в стакане с вином. В объективе камеры вся река светилась и мерцала, мир казался совершенным. Постепенно свет начал меркнуть. Река потемнела, в лесу сгустились тени. В кустах послышался шорох – скорее всего, стая перепелок или енот. Митс, который примерно вел себя весь день, встрепенулся, в нем проснулся охотничий инстинкт. Не пытаясь выяснить, кто там скрывается – может быть, кто-то большой и опасный, – он ринулся в кусты и исчез. Эдди кинулся за ним, окликая пса и подзывая его свистом.
С наступлением темноты будет практически невозможно найти собаку, а в этой местности, по слухам, водились койоты, поджидающие добычу в зарослях. Лай Митса эхом разносился по лесу. Эдди в погоне за псом пересек несколько ручейков, но его задержало вязкое болото, поросшее рогозом. Это место начали осваивать голубые цапли, которые построили десятки огромных гнезд на ветвях высоких полусгнивших платанов, окружавших болото. Наконец Эдди выбрался на твердую землю. Последние бледно-желтые лучи солнца пробивались сквозь листву. Митс разошелся не на шутку, его лай перешел в рычание. В последний раз, когда он сбежал от Эдди, тот нашел его на лесной прогалине и, схватив пса за ошейник, испытал тревожное ощущение, что рядом кто-то есть. Ему даже показалось, что в лесу мелькнула стройная женская фигура в белой рубашке, с массой черных волос. Но в следующий момент видение исчезло, лишь качались ветки деревьев.
На этот раз Эдди оказался в ложбине, где среди зарослей дикой моркови и красного клевера увидел хижину, крытую толем. Около хижины исходил злобным лаем Митс. Пес вывел хозяина к убежищу отшельника. На крыльце находился зверь, похожий на волка. Он порывался наброситься на питбуля, но его удерживала цепь, привязанная к столбу. Митс подскочил ближе, пользуясь возможностью безнаказанно дразнить зверя. Эдди подбежал, чтобы схватить своего пса, и устрашающий любимец отшельника рванулся, чтобы схватить их обоих, но не мог спуститься с крыльца. Эдди заметил, что глаза у него желтые, и подумал, что Бек, вероятно, не выдумывал. У собак не бывает таких глаз.
Шум стоял такой, что он мог бы поднять и мертвого, но Бек, по-видимому, спокойно спал все это время, и только окрик Эдди разбудил его. Он появился в дверях в нижнем белье, в сердитом настроении и с винтовкой. Его растрепанные волосы сзади были стянуты в пучок, он, прищурившись в сгущавшихся сумерках, пытался разобраться в происходящем. По-видимому, он не узнал Эдди и нацелил винтовку прямо на него.
Эдди поспешно вскинул руки вверх, чтобы показать, что он безоружен и у него с собой только камера с принадлежностями.
– Это я, – крикнул он, – фотограф.
Камера, по-видимому, прорвала завесу сонного тумана и алкогольных паров в голове отшельника. Он кивнул.
– Ну да, я знаю, что ты слишком часто шляешься тут вместе с кроликом, который притворяется собакой.
– А это, как я понимаю, ваша собака, – кивнул Эдди в сторону рычащего зверя на крыльце.
– Это волк, – сердито фыркнул Бек. Он дал волку легкий подзатыльник, и тот успокоился, но продолжал показывать зубы Митсу, улегшемуся в папоротниках.
Становилось темно, и Эдди пора было отправляться домой. Он и так уже задержался здесь дольше, чем рассчитывал, путь был неблизкий и потребует не меньше трех часов. Но обижать отшельника тоже не хотелось. Особенно если учесть, что у него была винтовка, а лес он знал лучше белок, снующих в кустах ежевики.
– Одно дело браконьерствовать и ловить мою рыбу, и совсем другое являться сюда без приглашения. Это мой дом, черт побери, а не чей-нибудь еще, – мрачно изрек голландец.
