Письмо - Хьюз Кэтрин

Уильям нахмурил брови.

– Проводить вас до дома? Почему, простите, я должен вас провожать?

– Потому что вы должны рассказать мне все, что знаете, если хотите, чтобы я помогла вам найти мать.

Грейс Квин проработала в монастыре всю жизнь, а точнее, тридцать шесть лет, и приняла несчетное количество младенцев. Сидя рядом с ней на ухабистом диване в цветочек, Уильям был заворожен ее мягким голосом и добрыми, глубоко посаженными серыми глазами, которые она время от времени поднимала к небу, рассказывая свою историю.

– Вы, должно быть, думаете, как я могу работать в таком жутком месте?

Уильям выразительно хмыкнул.

– Да уж, не сказать, что у них там сплошное веселье. А эта монашка! Это вообще что-то с чем-то.

Грейс всплеснула руками и положила их на колени.

– Знаю, некоторые их методы отличаются от общепринятых, а постороннему человеку и вовсе могут показаться жестокими, но этим девушкам больше некуда податься. Они навлекли на свои семьи такой позор, что его уже не смыть. Что за жизнь ждала бы вас, если бы вашей матери позволили вас оставить?

Уильям пожал плечами.

– Понятия не имею. Но в том-то и дело – если бы ей позволили. У нее ведь не было выбора, так? Я прожил с ней три года, а потом меня оторвали от нее и отправили в Америку. Не поймите меня неправильно, я люблю родителей, но мне это кажется очень жестоким.

Грейс опустила голову.

– Я знаю, потому и хочу вам помочь.

Она встала, порылась в письменном столе и вернулась с ручкой и бумагой.

– Ну, рассказывайте все, что знаете.

Уильям откашлялся.

– Мою мать зовут Броуна Скиннер, и я родился десятого апреля 1940 года.

Грейс подняла глаза от блокнота, не отрывая ручку от бумаги.

– Это все?

– Ах да. Ей было двадцать.

Грейс нахмурила лоб.

– Да уж, негусто.

Уильям вдруг вспомнил тоненькую коричневую папку, которую принесла сестра Бенедикта.

– Номер ее файла 40/65.

Грейс удивилась, услышав последнюю информацию.

– Да вы, я погляжу, настоящий сыщик! Это значит, вы были шестьдесят пятым ребенком, который родился в 1940 году.

Она записала цифры и несколько раз подчеркнула жирной линией, словно от этого информация становилась в разы важнее.

– Хорошо. Вы помните что-нибудь о своем детстве в монастыре? Что угодно, что могло бы помочь мне ее вспомнить?

Уильям встал и заходил по комнате.

– Помню запах мыла и картофельное пюре с комочками, которое нам давали, кажется, оно называлось толченкой.

– Что-нибудь о вашей матери? К тому моменту, как вы родились, я проработала в монастыре всего два года. Монахиням было запрещено учиться на акушерок до 1950 года, а значит, почти наверняка вас принимала я.

Уильям закрыл глаза и сжал пальцами переносицу.

– Есть еще кое-что.

Грейс подалась вперед, внимательно слушая.

– Продолжайте.

– Она пела мне, – задумчиво сказал Уильям и начал напевать про себя мелодию. – Слов не могу вспомнить, так обидно. Я почти слышу ее голос, что-то в ней было особенное…

– Особенное?

– То, как она говорила. По-другому, не как все остальные.

Он откинулся на спинку дивана и обхватил голову руками. Через какое-то время он начал тихонько покачиваться взад-вперед.

– Спи, дитя, покоем светлым… – пропел он.

Грейс оторвалась от своих записей:

– Мир земной объят.

Уильям поднял голову и улыбнулся:

– И пусть ангелы небесны…

– Твой покой хранят, – закончили они хором.

Грейс положила ладонь на руку Уильяма.

– Знаете, я всегда стараюсь относиться к девушкам по-доброму. Пытаюсь, насколько могу, хоть как-то облегчить их участь. Я отдала монастырю всю свою жизнь. У меня никогда не было ни мужа, ни детей.

– Я просто не понимаю, почему сестра Бенедикта так упорствует. Какое ей дело – найду я свою мать или нет?

– Искупление грехов, Уильям. Твоя мать забеременела вне брака, а в глазах Господа это грех. Но она тяжело трудилась в прачечной, и пятно с ее души смыто. Теперь ей открыта дорога на небеса. Я знаю, тебе это кажется жестоким, но, так или иначе, твоя мать подписала бумагу – она отказалась от тебя. Теперь сестра Бенедикта не имеет права разглашать ее местонахождение.

– Вы правда верите, что моя мать получит прощение?

Грейс кивнула.

– Да, верю. Я верю, что Бог может простить любой грех. Теперь она точно попадет в рай.

Она похлопала его по руке.

– Ты сказал, что твоя мать говорила как-то странно. Что ты имел в виду?

– Некоторые слова… Не знаю… Она произносила их иначе, гласные звучали как-то по-другому, и…

Грейс закрыла рот рукой.

– Боже правый! Я помню ее! Она была англичанкой.

Уильям вытаращил глаза.

– Вы помните ее? То есть я наполовину англичанин?

– Если это та, о ком я думаю, то ты полностью англичанин, Уильям. И ее звали не Броуна, а Кристина.

Глава 30

– Ты редкий везунчик, скажу я тебе, – воскликнула Грейс с горящими глазами. – Честно говоря, шансы, что я вспомню твою мать, были крайне невелики, но Броуну трудно забыть.

– Вы сказали, ее звали Кристина, – вставил Уильям.

– Когда девушки попадают в монастырь, им дают новое имя – монахини называют их в честь какой-нибудь святой. Святая Броуна была игуменьей и жила в шестом веке. Готова поспорить, был как раз ее день, когда приехала твоя мать. Так часто имена и выбирали.

Грейс отложила блокнот и подошла к книжному шкафу. Она взяла в руки тяжелое старинное издание и, перелистнув несколько страниц, нашла то, что искала.

– Ага! – победоносно воскликнула она. – День святой Броуны – второе апреля. Все сходится. Твоя мать прибыла в монастырь второго, а через восемь дней родился ты.

– Еще один кусочек головоломки встал на место, – воскликнул Уильям в радостном возбуждении. Ему захотелось узнать о матери как можно больше. – Вы сказали, ее трудно забыть.

Грейс снова села на диван рядом с Уильямом и взяла его за руку.

– Бедняжка. Знаешь, у каждой девушки, которая оказалась в монастыре, есть своя грустная история, но рассказ Кристины действительно растрогал меня до глубины души. Она, кажется, была из Манчестера. Ее отправили в Ирландию на ферму к тетке. До нее у нас ни разу не было англичанок, да и после нее тоже. Она даже католичкой не была, – с трудом улыбнулась Грейс. – Это, впрочем, я держала про себя. Ее мать тоже была акушеркой, так что она знала о родах гораздо больше, чем остальные. После твоего рождения она даже мне помогала. Всегда была так добра к остальным девушкам – ее любили.

Уильям покачал головой.

– Как она оказалась в монастыре, если родилась в Англии?

– Это грустная часть истории, – начала Грейс. – У нее был слишком суровый отец и слишком уступчивая мать. По ее словам, родители всегда ее оберегали, запрещали видеться с неподходящими мальчиками – да, в общем-то, с любыми мальчиками. И так оно и продолжалось, пока она не встретила Билли.

О, она только о нем и твердила. Билли то, Билли се. Рыдала во время родов и все звала его по имени, смотрела на дверь, словно ждала, что он вот-вот появится и станет молить ее о прощении.

Уильям напряженно ловил каждое слово. Вместо пустого имени перед ним наконец начал проступать живой образ матери.

– За что она должна была его простить?

– Это-то и самое странное. После того, как он с ней поступил, я не понимала, как она может по-прежнему так сильно его любить. Но она говорила, истинная любовь может выдержать что угодно. По всей видимости, когда он узнал, что она беременна, он запаниковал и исчез. Они встречались недолго, к тому же ее отец совершенно не одобрял их отношения. Видишь ли, он был доктором, уважаемым человеком в округе и очень дорожил своей репутацией. Но, хоть это и кажется невероятным, она так и не перестала любить Билли. Потому тебе и дали его имя.

– То есть она любила Билли, но он, похоже, не очень-то отвечал взаимностью. Они потом когда-нибудь встретились?