Слова, которые мы не сказали - Спилман Лори Нелсон

– Нет. Обычно он возвращается к трем. Мы можем побыть вдвоем.

Вдвоем. Мать и дочь. Никакого Боба. Так, как я всегда мечтала – и сейчас, и в детстве.

Запах сигарет, лимонного масла и дерева мгновенно возвращает меня в лето 93-го. Я глубоко дышу, стараясь унять бешеное сердцебиение.

В гостиной тесно, но чисто. В углу я замечаю старую печь. К счастью, старого коричневого дивана уже нет. Его сменил угловой, обитый бежевым велюром, и он поглощает все пространство в комнате.

Мама без перерыва рассказывает мне о произошедших за годы переменах, пока мы проходим в крошечную кухню.

– Эти шкафы Боб сделал около десяти лет назад.

Я провожу рукой по гладкой дубовой поверхности. А линолеум на полу остался прежним – похожие на плитку квадраты – и та же белая столешница под мрамор.

Подхожу к дубовому столу и отодвигаю тяжелый стул. Мама садится напротив и не сводит с меня глаз.

– Сейчас будем пить чай, – спохватывается она. – Только я еще немного на тебя посмотрю. Ты такая красавица.

Глаза ее сверкают. Она протягивает руку и поправляет мне волосы. Меня пронзает, словно током. Ведь я лишила ее стольких важных моментов, которые естественны для матери и дочери. Женщина, которая всегда любила макияж, маникюр и с удовольствием ухаживала за волосами, мечтала научить всем этим тонкостям дочь. Школьные вечера, компании друзей дома, выпускной. Ничего этого не было в ее жизни. Удар, равносильный смерти ребенка. Возможно, даже хуже. Вместо того чтобы позволить ей переживать вместе со мной болезни и проблемы, я оставила ей лишь возможность гадать, что со мной происходит.

– Прости меня, мама. – Я с трудом произношу эти слова. – Я приехала только для этого – попросить прощения.

Она долго молчит, а когда начинает говорить, делает это медленно, взвешивая каждое слово, будто боится ошибиться.

– Ты просишь прощение за то, как поступила с Бобом?

– Я… – Свою речь я репетировала несколько недель, но все мысли вылетели из головы. – Я не уверена…

Она кивает, подбадривая, не сводя с меня глаз ни на секунду. В них ужас и ожидание, кажется, она боится, что я скажу то, что ей будет неприятно услышать.

– Я не уверена, что в тот вечер все произошло так, как я поняла.

Я слышу ее возглас. Мама подносит руки ко рту и кивает.

– Спасибо тебе, – еле слышно бормочет она. – Спасибо.

После чая мы решаем прогуляться по саду. Мне впервые приходит в голову, что любовь к цветам и растениям у меня от мамы. Она рассказывает мне о каждом, все они любимы и связаны с какими-то воспоминаниями.

– Вот эту плакучую иву я посадила в тот год, когда ты уехала. Смотри, какая она стала большая.

Ветви дерева склоняются к озеру и похожи на длинные волосы Рапунцель. Я представляю, как мама выкапывала ямку и сажала дерево, которое заменило ей дочь.

– Эта сирень всегда напоминала мне о твоем первом концерте в балетной школе. В тот день я купила тебе букет сирени в студии «Глория роуз». Ты еще сказала, что он похож на сахарную вату.

– Да, помню. – Разве можно забыть, как я выглядывала из-за кулис в зал, удивляясь, почему же еще нет родителей. – Я тогда страшно переживала. Думала, вы не придете. Вы с папой были в ссоре…

Странно, что воспоминания вернулись ко мне после стольких лет. Этот концерт был задолго до нашего переезда в Детройт, я давно убедила себя, что мама с папой никогда не ругались, пока не появился Боб.

– Да, верно.

– А из-за чего вы поругались? Извини, что спрашиваю.

– Не извиняйся, солнышко.

– Прошу, мама, расскажи. Пожалуйста. Я ведь уже взрослая.

Она весело смеется.

– Да, взрослая. Тебе сейчас столько же лет, сколько было мне, когда ты уехала.

Ты уехала. В ее голосе не было упрека, но слова больно хлестнули меня по лицу. Мама была такой молодой. Моя жизнь очень отличается от той, что выпала ей.

– Вы с папой рано поженились. Ты рассказывала мне, что вы просто не могли больше ждать.

– Мне не терпелось уехать из Скулкилла. – Она срывает испанский колокольчик, подносит веточку к лицу и с удовольствием вдыхает запах. – Твоего отца перевели в Сент-Луис, и он хотел, чтобы с ним кто-то поехал.

Я киваю.

– Получается, это был брак по расчету?

– Тогда он не был заядлым путешественником. Да и я тоже. Нам было страшно уезжать из Питсбурга. Думаю, ему пришлась по душе идея уехать вместе.

– Но вы ведь любили друг друга.

Она пожимает плечами.

– Даже в самые лучшие наши дни я всегда понимала, что ему мало такой, как я.

Я протягиваю руку и убираю волосок с ее блузки.

– Ты же была такая красавица. Ты и сейчас красивая. Что еще ему было нужно?

Мама отворачивается и смотрит на озеро.

– Конечно, милая. Все в порядке.

– Почему ты так говоришь, мама? Папа с ума сходил от любви к тебе.

– Во мне не было ничего особенного. Школу я не любила, много пропускала.

У меня сжимается сердце. Отец частенько поправлял ее, даже купил ей книгу «Как правильно говорить по-английски».

«Ты разговариваешь как дочь шахтера, – упрекал ее папа, что, впрочем, и было правдой. – А ты не вздумай набираться от нее этих отвратительных привычек!» – обращался он уже ко мне.

«Умные люди так не говорят». Отец брал лист бумаги и начинал записывать примеры. Мама смеялась и отмахивалась от него. Но однажды она просто отвернулась, я помню, как задрожали у нее губы. Я подошла к ней, обняла и сказала, что она самая умная на свете.

– Твой дедушка заставлял меня оставаться дома и приглядывать за младшими, пока мама убирала в чужих домах. – Она приглаживает блузку. – Представляешь? Теперь и я уборщица.

Я вижу, что ей стыдно. Перед ней дочь в дизайнерской одежде, у которой есть диплом, и маме неловко за себя. Меня охватывает такая нежность и любовь, что я не могу говорить, хотя мечтаю ее успокоить. Я пришла сюда, потому что мне нужна мать. Необходимо как-то разрядить обстановку.

– Мам, это же лучшая работа для тебя. Ты всегда была помешана на чистоте.

Она смеется.

– Послушай, отец тебя любил, ему не нужен был никто другой. Потом, это ведь ты нашла ему замену, не он.

Она опять отводит взгляд.

– Я ведь права, ма? – В висках начинает пульсировать боль.

Она поворачивается, смотрит прямо мне в глаза и молчит. Я уже знаю ответ, но должна это услышать.

– Папа ведь был верен тебе, ма?

– Милая моя, твой отец тут ни при чем.

Я обхватываю голову руками.

– Нет! Почему ты мне не сказала?

– Такой в те времена была жизнь профессионального спортсмена. Может, она и сейчас у них такая. Я знала, за кого выхожу, просто надеялась… – Она грустно усмехается. – Надеялась, что смогу его изменить. Я ведь была молодая и глупая, думала, красотой можно удержать любого мужчину. Но всегда найдутся женщины красивее, моложе и интереснее.

Я думаю о Клаудии и собственной наивности.

– Должно быть, тяжело все время помнить, что надо быть идеальной?

Она вздыхает и поправляет волосы.

– Эти спортсмены могут заполучить любую женщину, которая понравится.

– Сколько? – дрожащим голосом спрашиваю я.

Мама указывает на большой розовый куст. Еще месяц, и он будет весь в цвету.

– Ты всегда любила розы. Странно, но мне они не очень по душе, больше нравились эти. – Она указывает на клумбу с нарциссами.

– Сколько у него было женщин, мама?

Она качает головой.

– Не надо, Анна. Пожалуйста. Это… уже не так важно. Ты не должна его осуждать. Все спортсмены такие. Женщины готовы упасть к их ногам.

Я представляю себе худенькую женщину в узких джинсах, изо всех сил пытающуюся сохранить молодость и красоту. Как она могла жить, постоянно осознавая, что недостаточно хороша для мужа? Должно быть, она проклинала каждый прошедший год, увеличивающий возраст.

– Разумеется, ты не могла быть счастлива. Почему ты никогда мне об этом не рассказывала? Я бы поняла тебя.

– «Почитай отца своего», – цитирует она Библию. – Я не имела права рассказывать тебе тогда, не должна и сейчас.