День независимости - Форд Ричард
Что касается самого Пола, он во всем признался, однако сказал мне, что особой вины не ощущает, ведь женщина наскочила на него сзади, перепугав до смерти – он решил, что его пытаются убить, и защищался как мог; ему не следовало, конечно, кричать то, что он кричал, это его ошибка, он ничего не имеет против других рас и полов и на самом деле чувствует себя «обманутым» – чем именно, он говорить не стал. Пол также заверил меня, что никаких конкретных идей относительно применения презервативов не имел (большое облегчение для меня, если это правда) и, скорее всего, разыграл бы с их помощью Чарли О’Делла, которого он, как и его отец, недолюбливает.
Недолгое время я подумывал о том, чтобы взять отпуск, снять где-нибудь поближе к Дип-Риверу кооперативную квартирку и встречаться с сыном каждый день. Однако мать Пола этот замысел не одобрила. Мне не хочется, чтобы ты околачивался поблизости, сказала она. Энн считала, что, если дело не примет совсем уж дурной оборот, жизнь наша должна оставаться до слушания по возможности «нормальной». Мы с ней долго обговаривали каждую мелкую деталь (я звонил из Хаддама в Дип-Ривер), она верила, что все пройдет, просто у мальчика такой период и никаких, собственно говоря, синдромов или маний, как, наверное, думают некоторые, нет. (Ее мичиганский стоицизм позволяет Энн приравнивать долготерпение к прогрессу.) В результате за последние два месяца я виделся с Полом реже, чем мне хотелось, и предложил в конце концов, чтобы осенью он перебрался в Хаддам и пожил со мной, – идея, к которой Энн сразу отнеслась с подозрением.
Энн, однако ж, хватило здравого смысла отвезти мальчика в Нью-Хейвен к модному психотерапевту на предмет «частного обследования» – испытание, которое Полу, по его словам, страшно понравилось, поскольку позволило врать напропалую. Мало того, Энн зашла так далеко, что в середине мая отправила его на двенадцать дней в Беркши-ры, в оздоровительный лагерь «Гормикс» (тамошние обитатели называли его «Лагерем горемык»), где Пола сочли «слишком инертным» и по сей причине заставили гримироваться паяцем и проводить, что ни день, по нескольку часов, сидя в невидимом кресле за невидимым стеклом, удивленно улыбаясь и корча рожи тем, кто проходил мимо. (Все это, разумеется, записывалось на видео.) Лагерные воспитатели, бывшие, как один, хоть это и не афишировалось, специалистами по «групповой терапии», – свободные белые футболки, мешковатые шорты хаки, чрезмерно мускулистые икры, собачьи свистки на шнурках, планшеты, противоестественная склонность к проводимым строго по инструкции задушевным разговорам – заключили, что по умственному развитию Пол опережает сверстников (язык и логическое мышление выше стэнфордских нормативов), однако в эмоциональном отношении недоразвит (близок к уровню двенадцатилетки), и это, на их взгляд, составляет «проблему». Именно поэтому, хоть он и ведет себя и разговаривает на манер толкового второкурсника, проходящего программу повышенной подготовки Белойтского колледжа, – озорные шуточки, двусмысленности (к тому же он в последнее время подрос до 5 футов 8 дюймов и обзавелся тряским жирком) – он раним, как ребенок, знающий о жизни меньше, чем девочка-скаут.
После «Лагеря горемык» Пол обзавелся массой необычайных симптомов: жаловался, что не может нормально зевать и чихать; говорил о загадочном «колотье» в головке пениса; сетовал на неправильность «линии» своих зубов. А время от времени вдруг принимался лаять, а после ухмылялся, как Чеширский кот, и, бывало, несколько дней подряд испускал негромкое, но различимое ииик-ииик – стиснув губы и пытаясь втянуть воздух, и лицо у него было при этом испуганное. Мать попробовала поговорить с ним об этом, еще раз проконсультировалась у психотерапевта (тот порекомендовал провести побольше сеансов) и даже попросила Чарли «вмешаться». Пол сначала уверял, что не понимает, о чем речь, ему все это кажется нормальным, а после заявил, что издаваемые им звуки удовлетворяют его вполне законную внутреннюю потребность и никому досаждать не могут, а если они кому не нравятся, так это их проблемы, не его.
В эти напряженные месяцы я пытался, в сущности говоря, сам исполнять роль омбудсмена, каждое утро беседуя с Полом по телефону (такой разговор состоится, надеюсь, и сегодня), отправляясь с ним, а время от времени и с его сестрой Клариссой, рыбачить в дорогущем прибежище удильщиков под названием «Клуб краснокожего», куда я именно ради таких поездок и вступил. Один раз мы с ним съездили в Атлантик-Сити на выступление Мела Торме [6] в казино «Троп Уорлд» и дважды в приморский домик Салли – лоботрясничали там, плавали в океане, когда шприцы и человеческие фекалии не составляли нам слишком большую конкуренцию, гуляли по берегу и беседовали после наступления темноты о делах нашего мира и – опосредованно – самого Пола.
В этих разговорах Пол поведал мне многое, и самым значительным были его сложные, но безуспешные попытки кое-что забыть. Он помнит, к примеру, собаку, которая была у нас годы назад, когда мы жили единой семьей в Хаддаме, – милого, ушастого немолодого бассета по кличке Мистер Тоби. Мы все на него нарадоваться не могли, обожали его, как дети – конфеты, но одним летним вечером, когда мы устроили во дворе пикник, его прямо перед нашим домом задавила машина. На самом деле, несчастный Мистер Тоби сумел вскарабкаться на тротуар Хоувинг-роуд, доковылять в предсмертном напряжении сил до Пола и заскочить ему на руки, а уж там бедняга задрожал, коротко взвыл, захрипел и умер. В последние недели Пол рассказал мне, что даже тогда (всего-то в шесть лет) он боялся, что этот случай застрянет в его памяти, глядишь, до конца жизни – и погубит ее. По его словам, он неделями и неделями лежал в своей комнате без сна, думая о Мистере Тоби и тревожась на его счет. Со временем воспоминание затушевалось, но после истории с резинками из «Финаста» вернулось, и теперь он «помногу» (может быть, постоянно) думает о Мистере Тоби, о том, что Мистер Тоби мог бы жить с нами и сейчас, – и, если уж на то пошло, Ральф, бедный брат Пола, умерший от синдрома Рея, тоже мог бы жить (конечно, мог бы), и все мы так и были бы по-прежнему «мы». Иногда, сказал Пол, эти мысли даже не кажутся ему неприятными, потому как многое, что он помнит из прежнего времени, после которого все стало плохо, было «веселым». И в этом смысле он страдает редкой разновидностью ностальгии.
Он также сказал, что в последнее время пытается вообразить процесс мышления и его собственный образован, похоже, «концентрическими кругами», красочными, как кольца хулахупа. Один из них – память, и Пол старается «плотно подогнать их друг к другу, уложив один на другой», добиться согласованности, которая, считает он, приличествует этим кольцам, – исключение составляет лишь точный миг засыпания, позволяющий все забыть и испытать счастье. А еще Пол рассказал о том, что именует «обдумыванием мыслей», разумея под этим постоянные усилия отслеживать все, что он думает, стараясь таким образом добиться «понимания» самого себя, научиться управлять собой и тем самым сделать жизнь лучше (хотя, поступая так, он, конечно, рискует сорваться с нарезки). В определенном смысле его «проблема» проста: он слишком рано вынужден был заняться постижением жизни, попытками понять, как ее прожить, – задолго до того, как успел увидеть достаточное число неразрешимых кризисов, проплывавших мимо него, точно разбитые бурей корабли, увидеть и понять, что если ему удастся вернуть в строй один корабль из шести, то получится чертовски хорошее среднее, а остальные пусть себе канают дальше. Мысль в Период Бытования незаменимая, очень помогающая выживать.
Я знаю, это рецепт не из лучших. На самом деле из худших: формула жизни, придавленной иронией и разочарованиями, – один человечек, наружный, пытается подружиться с другим, внутренним, или взять его под контроль, но безуспешно. (Из Пола может получиться в итоге большой ученый или переводчик ООН.) К тому же он левша, а это чревато большей, нежели обычно, опасностью расстаться с жизнью раньше положенного срока, поскольку вероятность всякого рода дурных исходов для него повышена: брошенный кем-то камень может выбить ему глаз, или он сам ошпарится кипящим в сковороде жиром, или его покусают бродячие собаки, или собьет машина, ведомая таким же левшой, или он решит переселиться в третий мир, плюнуть на все и сойти с дистанции, развестись, наконец, как его папа и мама.
