Ковентри возрождается - Таунсенд Сьюзан "Сью"

В семейных связях есть что-то невыразимо печальное. Узы крови столь хрупки. Их так легко порвать.

Когда я бежала по тротуару вдоль мостовой с движением в обе стороны, мне показалось, что я вижу лицо мужа, который смотрит на меня со второго этажа переполненного в час пик автобуса. Но это, наверное, был другой мужчина средних лет, с мрачной физиономией и в шляпе, которая ему великовата. Теперь я двигалась навстречу потоку людей, возвращавшихся из центра на окраины. Мало кто шел в моем направлении. Да и кому нужно топать в шесть часов вечера из пригорода в центр? Разве что уборщикам или убийцам, рванувшим с окраин.

Я бежала, потому что очень боюсь полицейских. Некоторые испытывают отвращение к змеям или паукам, другие отказываются ездить на лифтах или летать в самолетах, а я избегаю полицейских. Когда я была маленькая, мне снились черно-белые кошмары про Диксона [7] из Док-Грин. Вид стража закона, одиноко прогуливающегося по залитой солнцем улице, наводит на меня ужас. Я виню родителей за этот необъяснимый страх. (Хотя теперь, в нынешних обстоятельствах, он был вполне объясним.)

Я все еще была на окраине города. Вдалеке, приближаясь с каждым моим шагом, виднелся красный кирпичный корпус больницы, где когда-то я кричала так, что лопнул сосуд в глазу, – я рожала сына. За высокой трубой больничного крематория стояла бывшая трикотажная фабрика, ныне колледж, где вышеозначенный сын получал образование в надежде на лучшее будущее.

Я пробежала детскую игровую площадку, много лет назад я качалась там на качелях, пока моя мать наслаждалась очередным визитом к врачу; она регулярно посещала великое множество медицинских учреждений. «Все-таки я хоть куда-то хожу», – приговаривала она, убирая до следующего раза в комод свое самое нарядное белье.

Гладкие деревянные сиденья качелей заменили пластиковыми нежнейших оттенков. Я села и попыталась отдышаться. Непроизвольно оттолкнулась ногами от земли и стала раскачиваться, взлетая все выше и выше. Вечерний ветерок развевал мои волосы. Я забралась на сиденье с ногами и с этой новой выгодной позиции увидела часы на башне вокзала. Я решила сесть на поезд – на любой. На первый попавшийся. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы подальше. Подальше от полицейских, расследующих причины насильственной смерти Джеральда Фокса.

Я спрыгнула с качелей и побежала в гору, к вокзалу. Прежде здесь высились здания, которые остались теперь только в моей памяти. Оперный театр, где я увидела, как Золушка приезжает на бал в сверкающей карете с четверкой шетландских пони, чьи пышные гривки были украшены султанами из перьев. Гостиница, в подвале которой располагался бар с розовыми светильниками; его постоянными посетителями были юноши с напудренными носами, а напитки им подавал бармен на высоких каблуках. Чайная, куда приходили старушки перевести дух и уложить сумки с покупками, прежде чем подойдет автобус. Пивная под вывеской «Белый лебедь», около которой я, еще совсем маленькая, хмелела от одного запаха, вырывавшегося изнутри, как только открывалась дверь. Булочная, где хозяйка, стоя в витрине, покрывала глазурью многоярусные свадебные торты, гордясь своим мастерством и с достоинством принимая восхищение небольшой толпы, неизменно собиравшейся полюбоваться кондитерским чудом. Зоомагазин, где в слишком тесных клетках резвились щенята. Гараж, перед которым на заляпанном бензином тротуаре торчали две заправочные колонки, а после дождя появлялись такие немыслимые разводы, что дивились даже взрослые. Скобяная лавка, где от малейшего ветерка звякали и гремели развешенные снаружи чайники, эмалированные кружки, металлические календари и еще тысяча разных разностей. Забегаловка для рабочего люда; часа в четыре оттуда выходили, щурясь от света, могутные мужчины.

Все прошло. Все. Снесено навсегда. Сровняли и мусор увезли на свалку. И никто не пытался этому помешать, потому что никто не знал, к кому обратиться и что сказать; людей просто заворожило слово «прогресс», которым оправдывали все. Вместо этих зданий построили дорогу. Она бежала вокруг центра, отсекая от него реку и парки, загоняя пешеходов под землю в вонючие переходы, где телекамеры, поставленные для того, чтобы охранять людей, следили за их беспорядочным передвижением.

Я добралась до вершины холма и, стоя напротив вокзала, взглянула вниз, на крошечный город. Шпили покинутых церквей вонзались в небо. Слева от меня был «Бутербродный центр», справа – «Банковский центр», позади – «Транспортный центр». Все три вывески были сделаны из светящегося оранжевого пластика, по которому в наклон, словно пьяные, тянулись черные буквы. Я повернулась и заглянула в окно «Транспортного центра». Человек с усталым лицом сидел за конторкой и что-то говорил в микрофон. Над его головой висело объявление, написанное цветными фломастерами:

ВНИМАНИЮ ПАССАЖИРОВ

1. Не разрешается есть в такси рыбу с картошкой (равно как и горячие блюда)

2. Не плевать в такси

3. Не драться в такси

4. Не пачкать такси рвотой (штраф 5 фунтов и уборка за счет пассажира, по субботам и воскресеньям штраф 10 фунтов)

5. После полуночи пассажир обязан перед поездкой дать водителю 2 фунта в задаток

6. Вы ездите на свой собственный страх и риск!

7. Личность пассажира, покинувшего такси, не уплатив по счетчику, будет установлена, и к нему будут приняты соответствующие меры.

Пункт номер семь изрядно перепугал меня, ибо я как раз собралась сесть на поезд без билета, прорвавшись, если понадобится, через турникет. Но, придя на вокзал, я увидела, что его переоборудовали. Турникеты исчезли. «Британские железные дороги» любезно устранили это препятствие с моего пути – они проводили политику «открытых дверей». Любой, кому вздумается, мог зайти сюда и воспользоваться их услугами.

Шагая по крытому деревянному мосту над железнодорожными путями, с которого можно было спуститься на любую из многочисленных платформ, я услышала объявление: поезд из Ноттингема, отправлением в восемнадцать двадцать три, прибывает к третьей платформе. Поезд проследует до Лондона, вокзал Сент-Панкрас, без остановок. Вагоны первого класса расположены в голове состава, вагоны второго класса – в хвосте состава. Вагон-буфет для удобства пассажиров находится в середине состава.

Полноправные пассажиры высыпали на платформу номер три из привокзального буфета с призывной вывеской: «Не забудь с собой, дружок, взять с ветчиною пирожок». Подошел поезд, я поднялась в вагон и встала в проходе. До лондонского вокзала Сент-Панкрас я добралась, наплетя небылиц благожелательному контролеру:

– Мой муж работает в Лондоне. Мне только что позвонили и сказали, что на него свалилась куча кирпича.

К тому времени я от пережитого уже плакала неподдельными слезами. Контролер утер мое покрытое сажей лицо бумажным полотенцем «Британских железных дорог» и сказал:

– Дай мне свой адрес, милая, и больше не будем об этом.

Я снова соврала и, не переставая рыдать, назвала такой адрес, по какому всегда мечтала жить: Дом «Под розами»

Шиповный переулок Тихий уголок Дербишир

Он все записал. Потом направился в вагон-буфет, и когда я торопливо семенила за ним, стараясь не отстать, до меня долетали обрывки его объяснений окружающим: «Милейшая женщина… мужа придавило кирпичами… в реанимации… прочищала дымоход».

Я перестала плакать, когда женщина в комбинезоне с маху поставила передо мной картонный стакан со сладким чаем и сказала:

– Не волнуйся, милая. Моего мужа однажды труба парового отопления насквозь проткнула, а теперь он дважды в неделю играет в бильярд.

«С трубой или без?» – чуть не спросила я и засмеялась.

Женщина испуганно оглядела вагон-буфет и сказала:

– Пойдем-ка лучше на кухню.

Остальную часть пути я сидела на перевернутом ящике для хлеба и рыдала, а вокруг меня в жаркой тесноте делала тосты, грела в микроволновой печи еду, подавала ее посетителям и препиралась между собой буфетная обслуга. Только чтобы им угодить, я проглотила две таблетки аспирина, запив их коньяком из миниатюрной фирменной бутылочки «Британских железных дорог».