Танцующая на гребне волны - Уайт Карен

Мими сделала гримасу, но я повернулась к ней спиной и простилась с Авой.

Я все еще прижимала телефон к уху, но она уже отключилась. Интересно, как долго будет Ава оглядываться назад, пока наконец не найдет то, что ищет?

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Июнь 1811

Я проснулась под негромкие звуки женского пения. Подушка рядом со мной была пустая и холодная. В полусне мне показалось, что поет моя мать. Я смутно узнавала колыбельную, которую она пела нам с Джорджиной, когда мы были маленькие. Но голос был другой, и горло у меня сжалось и подступило рыдание при воспоминании о матери. Я широко раскрыла глаза, не позволяя скорби охватить меня.

Я села, ощущая тошноту, мучившую меня последний месяц. Я не могла отыскать никакой причины и исчерпала весь мой запас порошков и укрепляющих средств. Во рту у меня постоянно пересыхало, частая рвота привела к большой потере веса. Я настолько ослабела, что не могла брать Робби на руки. Я выглядела и чувствовала себя как старуха, с высохшей кожей и темными кругами под глазами, которые с каждым днем становились все больше, вытесняя другие черты лица, так что те могли скоро исчезнуть вообще.

Я как-то ухитрилась одеться и умыться. Рвоты у меня не было, скорее всего потому, что желудок был пуст. За ужином я ничего не могла съесть, хотя Леда приготовила для меня мое любимое блюдо – бекон с зеленью. Я могла только выпить мятную настойку, которую я научила Джорджину приготовлять.

Земля покачивалась у меня под ногами, как будто я находилась на палубе корабля, и мне пришлось ухватиться за дверь для поддержки. Стоя в коридоре, я увидела, что дверь в комнату Джорджины была открыта, как и в комнату Робби. Часы внизу пробили десять, и я поспешила, насколько мне это позволяло мое больное тело, спуститься. Я никогда так поздно не вставала со дня рождения Робби почти пять лет назад, и это напугало меня больше, чем моя неспособность понять мою болезнь.

Убедившись, что я в доме одна, я накинула на плечи шаль и вышла. Была середина лета, но жара не проникала в мои промерзшие кости. Мне казалось, что я постоянно находилась в тени, реальной или воображаемой, и не могла из нее выбраться.

Я пошла на звуки пения, доносившиеся из кухни, ожидая увидеть работавших там Леду и Джемму, а Робби играл бы рядом. Он был спокойный, послушный ребенок, никогда не убегал далеко и занимал себя сам, пока кто-нибудь из взрослых не был готов поиграть с ним.

Но я увидела Джорджину и Робби, сидевших в тени под дубом. Робби сидел к ней спиной, а она пела ему, расчесывая его темные кудри.

Робби увидел меня и вскочил, наступив Джорджине на юбку.

– Мама, мама! – радостно закричал он, бросаясь на меня и чуть не сбивая меня с ног в моем ослабленном состоянии.

– Мой дорогой, – нежно сказала я, присев на корточки. Близость сыночка подействовала на меня укрепляюще. – Ты должен был разбудить меня, чтобы мы позавтракали с тобой и с папой, как мы всегда это делаем.

Он повертел блеснувшую на солнце прядь моих волос.

– Тетя Джорджина сказала, что лучше дать тебе поспать. Так что мы завтракали с папой.

Джорджина приближалась ко мне, ленты ее чепчика обвисли от влажности.

– Я подумала, что тебе следует выспаться. Ты слишком много трудишься. Твое тело требует отдыха.

Я взяла сына на руки и следила за ее приближением. Она вынула из волос шпильки, и ее волосы густыми волнами лежали у нее на плечах.

– Я думала, ты еще поспишь, – сказала она, остановившись передо мной. – Поэтому я просила Леду приготовить завтрак только для Робби, Джеффри и меня. Я уверена, можно ей приказать приготовить еще.

Из кухни доносился запах шпика и бобов, но я не слышала их разговоров и стука посуды.

– Где Леда и Джемма? – спросила я.

– Я велела им постирать белье в заливе.

Я сдвинула брови.

– Но прачечный день – понедельник. Им не нужно было заниматься этим так скоро. У меня были намечены другие обязанности для них на сегодня.

Она махнула рукой, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.

– Да, но я думала, будет лучше, если они будут заниматься стиркой два раза в неделю, а не один. Я не люблю надевать грязную рубашку и предпочла бы не ждать целую неделю, пока смогу надеть свежую.

Голова у меня закружилась, и я подумала, что мне лучше уйти с солнца, несмотря на ощущение холода, которое я испытывала.

– Джорджина, это мой дом, и я распоряжаюсь здесь, как нахожу нужным. Я не могу позволить тебе вмешиваться. Это ослабляет мой авторитет и мешает хорошо работать всем, кто здесь живет и трудится. Их обязанности не должны и не могут определяться твоей потребностью надевать твою любимую рубашку.

Подступала тошнота, но я должна была сдержаться в присутствии Джорджины. У меня было четкое впечатление, что такое зрелище доставило бы ей удовольствие.

Она приподняла бровь. Я видела годами, как она практиковалась в этом перед зеркалом, чтобы придать себе высокомерный вид. Но сейчас я наблюдала перед собой маленькую девочку, которая выглядела и вела себя как ее мать, чью смерть она восприняла как личную обиду.

– Ты была нездорова, и я сделала то, что считала нужным.

Я принудила себя стоять, ухватившись за маленькое плечико сына, благодарная за любую поддержку.

– Я не настолько нездорова, чтобы не справляться с хозяйством. Пожалуйста, советуйся со мной, если у тебя появятся еще какие-либо идеи. Я обещаю прислушаться к тебе, но все здесь идет хорошо, и я не вижу необходимости в переменах.

Она покривила губы, но я слишком хорошо знала, что это не была улыбка.

– Да, Памела, я это запомню.

С подъездной аллеи донесся звон упряжи. Обернувшись, мы обе с удивлением увидели спускавшегося с высокого сиденья своего экипажа Натэниела Смита. Джорджина повернулась ко мне:

– Поскольку ты чувствуешь себя лучше, я оставлю тебя обедать с мужем и сыном, а сама поеду покататься с Натэниелом.

Она похлопала Робби по головке, как ласкают собаку, и быстро пошла к дому, где стоял Натэниел, глядя на нас. Он помахал мне, и я помахала в ответ, плохо сознавая, что я делаю.

Как только экипаж отъехал, я отошла от кухни. Запах готовящейся еды вызывал прилив желчи у меня в горле. Взяв Робби за руку, я повела его к погребу возле кухни.

С трудом открыв двери, я наказала Робби подождать меня наверху, и спустилась по ступенькам в темное холодное помещение. Там пахло сырой землей, как, наверное, должна пахнуть могила, но меня это никогда не тревожило. Я наблюдала в жизни намного худшее, чем то, чего можно было ожидать от смерти. Я зажгла лампу, которая всегда висела у меня на стене, и прошла прямиком к полкам, где я хранила мои сушеные травы и другие снадобья.

Высоко держа лампу, я скорее пальцами, чем глазами, начала разбираться в банках и бутылочках, которые были у меня тщательно расставлены и надписаны. Опыт говорил мне, что порошки можно было легко перепутать на вид. Мои пальцы быстро обнаружили пустое пространство там, где должна была быть мята. Но когда я проследила взглядом все кувшины и бутылки, я увидела между двумя пустое место. Болотная мята исчезла. Я видела ее последний раз до болезни, и теперь ее там не было. Я постаралась осветить пустоту лампой. Я раскрыла глаза пошире, как будто так мне было бы легче все рассмотреть. Но в тусклом свете лампы я так ничего и не увидела.

Я села, уронив лампу на землю и кирпичи. Свет погас, как будто его задуло чье-то мощное дыхание. Сырой запах погреба вызвал у меня рвоту. Я повернулась на бок, извергая то немногое, что еще оставалось у меня в желудке, и безвозвратно нарушая связывавшие сестер узы.

Глава 15

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Июнь 2011

Я отпила глоток холодного кофе без кофеина, приготовленного Тиш для нашей утренней поездки на кладбище. Зажмурив глаза, я сосредоточилась, как на любимом воспоминании, на сладком аромате цветов, наполнявшем машину Тиш. Два роскошных букета лежали готовые к доставке, их грациозные стебли и цветы терпеливо дожидались, пока с них снимут целлофан.