Паноптикум - Хоффман Элис
– Мужчины есть мужчины, – говорила Морин, если я удивлялась, куда это отец ходит по вечерам. – Оно и к лучшему. Когда мужчины нет дома, женщина чувствует себя свободнее.
И правда, когда отец уходил, я могла читать все, что пожелаю, с удобством устроившись в его любимом мягком кресле, набитом конским волосом. Эхиноцереус возвышался на дубовой тумбочке поблизости, но он меня не интересовал. Я не верила, что он когда-нибудь зацветет и как по волшебству преобразится у меня на глазах. Мне он представлялся злобным существом, которое скорее будет глотать мух и пауков, нежели распускать прекрасные цветы. Я погружалась в леденящие душу истории Эдгара По, хотя отец называл его извращенцем и пьяницей.
Я даже отваживалась заглядывать в тома восточных трактатов, где половой акт изображался таким образом, что я безуспешно силилась его понять. Я ела тосты с маслом и рисовый пудинг, нарушая рыбную диету, на которой настаивал отец, и наконец-то попробовала красного вина. Распустив волосы, я рассматривала себя в зеркале, чтобы понять, какой женщиной я стану. Я видела девушку с бледным лицом и длинными волосами, обладающую спокойным характером и внешне невозмутимую, но с волнением думающую о будущем. Глаза выдавали сжигавший меня огонь желания. Вскоре я так расхрабрилась, что уже не вылезала в окно, а спокойно выходила через дверь. Стоило мне оказаться на улице, как я чувствовала себя другим человеком. Если бы кто-нибудь спросил, как меня зовут, я назвалась бы Джейн, именем героини романа, о котором Реймонд Моррис всегда говорил с благоговением, потому что он освободил его из чердачного плена. Имя было достаточно обыкновенным и вместе с тем, как мне представлялось, говорило о величии и независимости. Мне запомнились слова героини: «Я не ангел и не буду им, пока не умру». Это показывало, что я не единственная, кто не вполне соответствует предъявляемым к нему требованиям, и что ангелы обитают на том свете, а не на этом.
Сторож, дежуривший у ворот парка, так привык ко мне, что пропускал в парк бесплатно. Он был добр и всегда желал мне от души повеселиться и уцелеть. Но однажды он попросил в качестве пропуска его поцеловать.
– Смелее, Джейн, – побуждал меня он (перед ним я тоже фигурировала под этим именем). – Должен же я что-то получить за работу сверх нормы.
И в самом деле ему платили не за то, чтобы он опекал забредших в парк девушек, а за то, чтобы он следил за порядком и не позволял гуляющим слишком распоясываться. Ночью, когда ворота запирали, он охранял восточную арену парка, где содержались животные, следил за тиграми и леопардами, лошадьми и шетландскими пони, которые катали детей. Особое же внимание он уделял львиному прайду во главе со знаменитым львом по имени Черный Принц, который был смирен и послушен, как собака, в присутствии укротителя и превращался в исчадие ада, если кто-нибудь другой приближался к его клетке.
Просьба сторожа привела меня в смятение, на глазах у меня выступили слезы. Сторож замахал руками, чтобы я проходила просто так. Пройдя, я задумалась и вернулась к нему. Возможно, какая-то часть меня не могла не выполнить того, что мне велели или о чем просили, а может быть, мне захотелось проверить, на что я способна. Я встала на цыпочки и клюнула сторожа в щеку. В этот момент я поняла, какую силу может приобрести юная девушка над мужчиной, хотя еще не понимала, что эта способность бывает проклятием. После этого сторож всегда пропускал меня в парк и иногда давал несколько монет на аттракционы. И все это за один поцелуй.
Это происходило еще до закрытия Дримленда на реконструкцию осенью 1910 года. Но и перед тем, как там соорудили новые аттракционы и перекрасили изящные белоснежные здания, парк был изумителен. Помню, как я впервые прошла сквозь массивные ворота и остолбенела при виде гигантской библейской скульптуры, изображавшей крылатого ангела и называвшейся «Сотворение мира». Я не могла оторвать от нее глаз. Как будто богиня спустилась с неба прямо в Бруклин. И хотя восхищаться экспонатами нашего врага было предательством, я не могла не признать, что никогда не видела ничего красивее.
Была там и башня с тысячами электрических лампочек, благодаря им весь парк был освещен так ярко, что я боялась, как бы отец, вернувшись домой, не заметил, как я здесь расхаживаю. Я стала покрывать голову черной шалью, чтобы в случае чего спрятаться в темном углу, но косы я распускала, и волосы свободно спадали вдоль спины.
Наш маленький и старомодный музей был непритязательным развлечением по сравнению с грандиозными экспозициями, от которых замирало сердце. Просыпаясь по утрам, я чувствовала запах формальдегида и нафталина и, пока музей был закрыт, принималась за надоевшую домашнюю работу, помогая Морин гладить и готовить завтрак. Еще я кормила птиц и поливала забытый всеми эхиноцереус.
Лежать в аквариуме мне опротивело. Часто я дремала, свернувшись клубком на дне, пока отец не стучал пальцем по стеклу. Я должна была поворачиваться так и эдак, принимать интригующие позы и улыбаться сквозь волны, которые поднимала хвостом. Скалить зубы и строить рожи строго запрещалось. Чтобы кожа не высыхала и не трескалась, по совету Морин, я каждое утро смазывала ее оливковым маслом, словно была еще одной черепахой, содержавшейся в этой цитадели науки. Каждую ночь мне снилось, что я брожу по окрестным улицам и захожу на рыбный рынок. Я покупаю треску и моллюсков, и вдруг люди начинают надо мной смеяться. Опустив глаза, я вижу, что у меня нет ног. По-видимому, на меня произвел сильное впечатление тот знаменитый номер отца, с которым он выступал до переезда в Америку, и образ распиленной женщины преследовал меня. Действительно, если бы у меня не было ног, я была бы гораздо больше похожа на рыбу. И тогда уж точно не могла бы высвободиться из сетей, опутывавших мою жизнь, вылезти ночью через окно, сбежать из дома и увидеть все чудеса света.
Летними вечерами на улицах Кони-Айленда была такая толкучка, что меня, обыкновенную девушку с волосами, как тушь, в черном платье и перчатках, никто не замечал. Я ходила в Луна-Парк и на аттракционы поменьше, но моим любимым парком был Дримленд – может быть, потому, что его сияющую огнями башню было видно из окна моей спальни. Он снился мне еще до того, как я там побывала. Я посетила все его аттракционы, и мне все было мало. Единственное, что я обходила стороной, – это представления, устраивавшиеся у самого входа в парк, потому что они слишком напоминали музей моего отца. Только он говорил, что наши люди с физическими аномалиями представляют научный интерес, а здесь их откровенно называли ошибкой природы. Одним из коронных номеров в Дримленде была Королева Жирляндии, которая весила 685 фунтов при росте пять футов три дюйма. Я встречала ее на рыбном рынке на Нептун-авеню, куда она тоже ходила за покупками. Ее настоящее имя было Джозефина, однажды она дала мне рецепт филе голубой рыбы, приготовленной с картофелем и розмарином. Она была родом из Миннесоты, а сейчас жила с двумя сестрами на Брайтон-Бич, в весьма респектабельном районе. Она сказала, что мой отец предлагал ей выступать в его музее, но в Дримленде ей платили гораздо больше, а главное, относились с уважением.
– У нас вам тоже было бы неплохо, – уверяла я ее.
Королева рассмеялась и погладила меня по голове, словно я была ребенком. Она носила огромные фетровые шляпы с множеством страусовых перьев. Лиф ее необъятных шелковых платьев был украшен искусственными бриллиантами и жемчугами.
– Девочка моя, ты знаешь, что говорят о музее твоего отца? Дешевка. – Наверное, она могла бы сказать и больше, но лишь вздохнула, очевидно, не желая огорчать молодую впечатлительную девушку. – Но он твой отец, и ты вправе иметь свое мнение.
На представлениях Дримленда она пела – в основном знаменитые арии из итальянских опер. Она утверждала, что некоторые мужчины влюбляются в нее в тот миг, когда впервые слышат ее голос. Встречаясь с ней в парке, я дружески махала ей, но слушать ее мне не хотелось. Я ограничивалась тем, что рассматривала людей в толпе, которые были, на мой взгляд, гораздо более интересными и непредсказуемыми, чем наши «живые чудеса». Эти уникумы, поедавшие у нас на террасе пирожки и оладьи с яблоками, казались мне не более таинственными, чем мошки, кружившие над капустой в огороде. Мужчины, глотавшие огонь и изгибавшие свои гуттаперчевые руки и ноги во всех направлениях, в перерывах между выступлениями играли в карты под грушевым деревом, как простые рабочие. Женщины, сплошь заросшие волосами или худые, как скелеты, переодевались у нас на кухне, демонстрируя свое поношенное нижнее белье, и просили меня приготовить им чай с молоком.
