Чемодан миссис Синклер - Уолтерс Луиза

Она смотрела, как он вылезает из кровати, и удивлялась, что собственная нагота ничуть не смущает Яна. Поразительно, но за эту короткую ночь она успела хорошо узнать его тело. А ведь она по-прежнему почти ничего не знает об этом человеке. Дороти даже не могла вспомнить их наслаждений, словно она была пьяна. Но к ночи все вино, выпитое за обедом, успело выветриться. Они стали любовниками? Да. Несомненно. Он был ее любовником. Слухи получили подтверждение.

Ян оделся и вышел в уборную. Дороти вылезла из постели и на цыпочках перебежала в свою комнату. Оттуда ей было видно, как Ян идет по двору к туалетной будке. Он шел, окутывая падающие снежинки облачками белого пара. Дороти торопливо оделась, спустилась в кухню. Выгребла из плиты вчерашнюю золу, заполнила топку углем, разожгла огонь и поставила чайник. Пока он грелся, она достала хлеб, масло и крыжовенное варенье. Перед дальней дорогой Яну нужно плотно позавтракать. Дороти поставила на плиту кастрюлю с водой, чтобы он смог умыться по-настоящему. Ян с благодарностью вымылся теплой водой. Пока он одевался, Дороти сидела в кухне, пришивая пуговицы к его рубашке.

Если девочки и знали о том, что Дороти и Ян провели эту ночь вместе, то виду не подали. А они наверняка знали. Дороти слышала, как вчера они вернулись совсем поздно. Сегодня с утра они готовились к долгому рабочему дню. После праздника браться за работу всегда тяжелее. Орудуя иголкой, Дороти прислушивалась к их разговорам. Естественно, девочки не горели желанием идти в хлев. Конечно же, они видели, к чьей рубашке она пришивает пуговицы. Похоже, у Эгги с Ниной сегодня будет о чем поговорить за работой.

– До чего же у меня пузо болит, – объявила Нина, отодвигая от себя второй ломоть хлеба с вареньем.

– Я тебе сочувствую, – сказала Дороти.

Она посмотрела на Яна. Он поел и готовился уезжать. Дороти с ужасом думала о расставании и старалась оттянуть момент прощания. Надо бы что-то сказать, но ей на ум ничего не приходило.

Нина спешно отправилась в туалет, откуда вернулась озябшая и понурая.

– Ну как, девочки, хорошо вчера повеселились? – спросила Дороти, нарушая тягостную тишину.

– Не так хорошо, как… – начала было Нина, но Эгги укоризненно покачала головой.

Дороти кротко улыбнулась, стараясь не замечать холодного взгляда командира эскадрильи. Она посмотрела на часы: почти шесть утра. Ему пора уезжать. Дороти не представляла, как выдержит разлуку. Ей было не расстаться с ним даже на пять минут. Больше всего она сейчас боялась расплакаться.

Ян надел шинель, шарф, пилотку и перчатки, затем подхватил мешок, собранный перед завтраком. Вежливо кашлянул. Эгги поняла намек и подтолкнула Нину к выходу. Девушки торопливо простились с Яном и вышли. Из кухонного окна было видно, как они бредут по снегу, направляясь через Лонг-Акр к ферме Норт-Барн. Сегодня они шли медленнее обычного.

– Дорогая, я не хочу уезжать, – наконец сказал Ян. – Но должен.

– Конечно. Я понимаю. Но ведь ты вернешься? Приедешь при первой же возможности?

– Обязательно приеду. А ты будешь мне писать? Не от случая к случаю, а часто?

– Буду писать часто. Мое письмо попадет в Кент раньше тебя. Нравится?

– Возможно, у меня скоро будет новый адрес. Но ты все равно пиши. Все письма мне перешлют. Я сразу же сообщу тебе, куда писать.

Они обнялись. Дороти заплакала. Набросив пальто, она проводила Яна до калитки. Смотрела, как он прогревает мотор. Ян сказал, что постарается не обращать внимания на снег. И вообще, здешние снегопады не чета польским. Последний поцелуй, последний взмах руки. Хруст снега под колесами тронувшейся машины… Вот он и уехал.

И снова Дороти осталась одна.

Она махала, пока Ян не завернул за угол и не скрылся из виду. Дороти до последнего тешила себя надеждами, что он останется. Скажется больным или сошлется на недолеченную руку. Но она знала: Ян на такое не способен. Снег продолжал падать, гоня Дороти назад в опустевший дом, к остывающему очагу. Она убрала со стола. Рубашка Яна так и осталась висеть на стуле. Дороти забыла о ней, поскольку все мысли были заняты неминуемым расставанием. Что же теперь делать? Отослать ему почтой? Дороти взяла рубашку. Одну пуговицу она так и не успела пришить.

Она поднялась наверх, в комнатку, где до сих пор пахло по́том и ощущалось недавнее присутствие мужчины. Простыни были смяты. Дороти легла и закрыла глаза. Ей хотелось навсегда запомнить эту ночь. Она перебирала воспоминания, пока они не начали тускнеть. Дороти наслаждалась мягкостью перовой подушки, наволочка которой пахла Яном. Она думала о его теплом, сильном теле, о его нежных губах, о его языке, бродившем по ее телу снаружи и внутри.

Она немного вздремнула, потом встала, оделась и решила помыться. Но сначала надо выпустить истомившихся кур, испечь хлеб и что-нибудь приготовить девочкам на вечер. Дороти вспомнила, что не вылила воду, в которой мылся Ян, и не прибрала на умывальном столике. Но ей и сейчас не хотелось этого делать. Даже грязная вода, оставшаяся после него, была прекрасной, священной жидкостью. Дороти улыбнулась себе. Ее охватило необычное возбуждение.

Она вымыла посуду, смахнула со стола крошки и занялась хлебом. Руки месили тесто, а все мысли были только о событиях минувшего дня и ночи. Дороти понимала: вчера произошло нечто значительное. Она впустила Яна в свою жизнь и в свое тело. В самую свою суть. Позволила ему завладеть всеми ее чувствами, увидеть ее такой, какая она есть… Все это было чем-то новым. С Альбертом она никогда не испытывала ничего подобного. Даже в относительно счастливые дни, не говоря уже об изнасиловании. При воспоминании о кратком визите Альберта в голову приходило только это отвратительное слово.

Но нельзя застревать в воспоминаниях. Жизнь должна продолжаться. Ян вернулся к месту службы, чтобы играть свою роль в игре, называемой войной. Она снова осталась одна. Как и прежде, она будет стирать белье, шить, готовить еду и заменять девочкам мать. Ее жизнь, ее скромная, незаметная жизнь, наконец-то отмеченная любовью, не изменится. И не может измениться. Вот когда война закончится… Дороти не верила, что ее счастье выдержит столь долгий срок. Счастье было иллюзией.

Тесто она поставила в шкаф, где хранились скатерти и полотенца. Пусть поднимается. А она сейчас напишет Яну письмо. По-девчоночьи взбалмошное. И признается в любви. Ян удивится такому скорому письму, но она дала обещание и выполнит его. Ей хотелось, чтобы он улыбался и столь же крепко помнил все, что между ними было. Теперь она будет писать ему каждый день.

В гостиной она села за маленький дубовый письменный стол и, не прерываясь, писала целых полчаса. Или даже час. О чем? О радости. А между строк она прятала свое желание замужества и материнства. Материнства? Странно, что Дороти ни разу за это утро не подумала о возможности забеременеть от Яна. Их слияние принадлежало только им, было выражением их любви и страсти. В письме все желания Дороти касались только Яна и ее мечтаний об их будущем, если оно у них есть. Закончив и несколько раз перечитав написанное, она захотела написать другое письмо. Нет, тогда она уже не будет такой искренней и непосредственной. Достав конверт, Дороти поцеловала листок, вложила в конверт и наклеила марку. Надела пальто, сапоги и без шапки побежала по снегу к почтовому ящику, что был в самом начале переулка.

Обратно она шла неспешно, чувствуя легкую усталость. Она наслаждалась морозным воздухом. Он нес очищение. Кружились снежинки, похожие на маленьких грациозных балеринок. Вокруг было на удивление тихо.

Потом тишину прорезал крик. Вот повторился. Кто-то выкрикивал ее имя.

Неужели Эгги?

Да, она. Придерживая шапку, Эгги бежала по заснеженному полю. Дороти прибавила шагу и подошла к передней калитке одновременно с девушкой. Та влетела через задний дворик: раскрасневшаяся, задыхающаяся от бега. Выпученные глаза Эгги были полны неподдельного ужаса.

– Эгги, что случилось?

– С Ниной беда. Наверное, она умирает!