Арабская принцесса - Валько Таня

– Знаете, что неприлично говорить на иностранном языке, когда все остальные его не понимают? – злится Фаузия, выхватывая из разговора некоторые слова, свидетельствующие о том, что обсуждается все та же тема.

– Если ты учишься в этой стране, то должна хоть немного говорить по-польски.

Марысе не нравятся эти девушки, за исключением тихой Саны, которая высказывает свое мнение взвешенно и рассудительно. Ее реакция показывает, что она не согласна с приятельницами.

– Целый год я ходила на курсы вашего шелестящего жесткого языка. Делаю, что могу. Я сама преподаю арабский в клубе при библиотеке. Даже не представляете, сколько девушек желает выучить его! – У худой пассионарной девушки даже щеки румянцем покрываются.

– Похвально. У тебя есть какие-нибудь интересные учебники? – заинтересовалась журналистка.

– Учу их на Коране, так как это самая прекрасная арабская книга. Учим не только язык, но и основные ценности.

Фаузия смотрит со значением. Только ее соратница, Фатьма, согласно кивает головой, остальные не проявляют энтузиазма.

– Что ж, сделаем какое-нибудь фото? – с репортерши достаточно шокирующей информации. – Вам можно фотографироваться?

– Мы очень любим! – две девушки просто подскакивают, а Сана вздыхает с облегчением, давая знать Марысе, что они могут оставить сомнительное общество.

– Извините за них. Они нереформированные. Но я предпочитаю держаться вместе с ними и делать вид, что я на их стороне, – признается она, хватая женщину постарше под руку и решительным шагом удаляясь из кафе. – Одно их слово – и моя жизнь и учеба в Польше окончатся в мгновение ока.

– Доносят?

– Еще как! Несколько девушек уже отсюда выехали, в особенности такие, у которых, как и у меня, нет своего семейного махрама. Мой отец не мог со мной поехать, потому что у него большой бизнес, он содержит всю семью. У меня нет ни родного, ни двоюродного брата. Одни бабы в доме.

– Так кто за тобой присматривает?

– Моя лучшая подруга живет здесь со всей семьей. Ее восемнадцатилетний брат – мой бодигард, – грустно улыбается она.

– Парадокс! – Марыся не может не удивляться.

– Все заверено нотариально, поэтому парень ни за что получает еще от совета тысячу евро в месяц. За поддержку традиции унижения женщин.

– О таких номерах я еще не слышала! – Марыся с неодобрением крутит головой. – Это вообще нелогично.

– Так это у нас функционирует. Даже подросток мужского пола более ценен, чем взрослая и самостоятельная женщина. Такова жизнь, – обреченно вздыхает Сана.

Девушки садятся на скамью в зеленом скверике и молча смотрят на проходящих мимо людей. «Какая свобода и естественность», – думают обе, и в каждой из них внутренний раздор: возвращаться в золотую комфортную и безопасную клетку в Саудовской Аравии или бороться здесь с проблемами, но быть свободной и независимой.

– У меня для тебя пакет и конверт, – первой очнулась от задумчивости Марыся.

– Прекрасно, большое спасибо и извините за хлопоты.

Сана не выказывает особой радости. Дрожащими руками она машинально гладит цветную бумагу на свертке. «Пожалуй, у нее какая-то большая проблема», – беспокоится Марыся, глядя на красивую арабку, у которой в глазах собираются слезы.

– Я очень обрадовалась, когда узнала, что у товарища моего отца жена – полька и что я с ней встречусь, – нарушает тишину студентка. – Боялась только, что это будет женщина среднего возраста, а тут, пожалуйста, такая неожиданность! Ты, наверное, моя ровесница?

– Примерно. Так что тебя беспокоит, что случилось? – спрашивает Марыся в упор. – Ты, должно быть, бесконечно одинока среди окружающих тебя землячек, которые остаются здесь, в Польше, такими же консервативными, как и на своей родной земле.

Она с сочувствием берет собеседницу за руку.

– Ну конечно! – признается девушка. – За то, что за минуту до этого во время компрометирующего интервью эти две кретинки говорили, было стыдно. Поляки прочитают статью и придут к выводу, что мы все какие-то религиозные болваны, жестокие фундаменталисты. Убиваем за любовь!

Она умолкает и тихонько начинает всхлипывать.

– Я вообще не считаю, что польские мужчины блеклые и противные.

Она доходит до сути дела.

– Они твердят, что поляки ничего не стоят только потому, что не мусульмане. Я вообще думаю, что каждого нужно оценивать по поступкам, его жизни и сердцу, а не по тому, какую религию он исповедует. Ведь в мире живут также атеисты, которые не верят ни в какого Бога! И что?! Мы должны их вычеркнуть и выбросить за рамки общества? Знаешь, Мириам, самое главное – это толерантность, – признается она серьезно. – Мой отец так либерален, да и вся моя семья, но…

– Но что? – не выдерживает Марыся, так как хотела бы узнать, что происходит. Серьезное это дело или неуверенность избалованной девушки, брошенной в глубокую воду в чужом незнакомом мире?

– Я не уверена, будет ли мой папа так же толерантен ко мне, поймет ли он меня так же, как чужих людей. Его всегда возмущает множество жестоких наказаний: отрубание руки – за кражу, руки и стопы – за разбой и головы – за более тяжкие преступления. Он мучится, когда слышит о наказании кнутом, применяемом к женщинам…

Она прерывает страшный перечень.

– Но сможет ли он принять мои поступки, которые полностью идут вразрез с нашим мусульманским правом?

– О да. Некоторые добры и снисходительны к чужим, а к своим суровы. Я читала в какой-то книжке о девчонках из Эр-Рияда: очень современный отец очень сурово наказал дочь за контакты с мужчиной. Сам исполнил фатву, бросив ее в бассейн с камнем, закрепленным на ногах.

Марыся ляпнула глупость, не подумав о том, что произносит. Слишком поздно она закрывает рот руками, словно хочет вернуть слова назад. Она видит, что собеседница бледна, как труп, и от ужаса не может вдохнуть.

– Извини, Сана! Я не знала, в чем твоя проблема. Сейчас мне уже все ясно, еще раз прости.

Она обнимает девушку за тоненькую талию, боясь, что та тут же упадет со скамьи. Чувствует, как молодая саудовка дрожит, а ее тоненькая блузка влажна от пота, хоть день, в общем-то, нежаркий.

– По своей наивности я думала, что, может, удастся это как-то уладить, что стоит попробовать, – шепчет Сана едва слышно.

В знак протеста хватает край своего цветного платка и стягивает его с головы, открывая локоны черных, как ночь, блестящих длинных волос.

– Но ты права, риск очень большой. Меня пусть бы и убили. Тяжело. Но я не могу моего любимого обрекать на мучения и смерть, – признается она наконец.

– А он не хочет сменить религию, не хочет обратиться в ислам? – спрашивает полуполька с иронией.

– Да, конечно, можно это сделать, но ты же слышала, что мы, саудовцы, должны подавать пример всем мусульманам во всем мире? Или ты думаешь, что мой отец, занимающийся делами главным образом в арабских странах, примет «перекрашенного» мусульманина как мужа старшей дочери? Кроме того, если мы решили бы ждать согласования и окончания процедуры, прошло бы несколько лет. Наш ребенок начал бы уже ходить в детский сад, а то и в школу, – шутит она с сомнением на лице.

– Ну да… неплохой паштет, – подтверждает Марыся, приходя к выводу, что не одна только она, сумасшедшая, даже глупая, руководствовалась страстью и минутным порывом.

– А может, у тебя в Саудовской Аравии жених? – спрашивает она, будучи в этом убежденной.

– Конечно. Такой неуклюжий заморыш, – кривится Сана от отвращения.

– Ты не любишь его?

– Никогда не любила! Это сын партнера моего отца, супружество нужно для скрепления общих интересов. Я видела его, может, раза два в жизни, обмолвились двумя словами и даже не обменялись номерами телефонов. Я для него избалованная доченька папочки, эмансипированная испорченная девка. А для меня он идиот, который еле-еле с третьего раза получил аттестат.

– Что ты планируешь? И как я могу тебе помочь?

Марыся не видит выхода из патовой ситуации: так или иначе будет плохо. «Бедной девушке никогда не улыбнется судьба», – думает она. Ей очень жаль красивую саудовку.