Среди овец и козлищ - Кэннон Джоанна

А потому, стиснув зубы, продолжает наблюдать. Сжимает руки в кулаки так крепко, что белеют костяшки, опирается ими о подоконник.

Ребята немного успокоились. Двое продолжают пинать камешки на дорожке к дому Уолтера, остальные расселись в ряд на кирпичной ограде сада. Время от времени они что-то выкрикивают, но как-то неубедительно – дети, которые сами не знают, почему они кричат, которым не хватает руководства взрослых.

Уолтер закрывает окно, исчезает из вида, но через несколько секунд возвращается с каким-то предметом и приставляет его к стеклу.

Фотоаппарат. Он их фотографирует.

Поначалу мальчишки этого не замечают, слишком увлечены своими занятиями. Толкаются, лягаются. Вместо разговоров – физические разборки, что свойственно отрочеству.

Уолтер наводит на них камеру. Ловит фокус. Останавливается. Возвращается. Щелкает.

Он ловит каждого в прицел своей камеры, каждого в отдельности, снимая на пленку. Крадет у них счастливые моменты детства, пока они заняты этой возней.

– Вот ублюдок, – бормочет Шейла. – Грязный ублюдок.

Она уже готова забарабанить в стекло, предупредить их, но тут один из мальчишек поднимает глаза и видит Уолтера с фотоаппаратом. Указывает на него пальцем, и вся шайка моментально разбегается. Мелькают велосипеды и свитеры, ребята шныряют в проходы между домами, бегут по тротуарам, и вскоре у дома Уолтера, в самом конце стены, остается единственный знак того, что они здесь побывали, – длинная сухая ветка.

– Ублюдок, – говорит Шейла.

– Кто ублюдок? – Лайза поднимает на нее глаза.

– Не твоего ума дело. – Уолтер все еще стоит у окна. Смотрит на ограду, где сидели мальчишки. – И не смей повторять это слово. Девочки не должны так выражаться.

Весь день Шейла страшно злится. Вымещает гнев на дверцах шкафчиков и буфетов, на крышках чайников, но гнев вгрызается ей в голову и не отпускает. Ей хочется сбегать к Эрику и спросить, что он обо всем этом думает, однако Лайза крутится под ногами, и Шейла знает: стоит ей только собраться куда-то, как начнутся бесконечные расспросы.

– Я не сержусь на тебя, Лайза, – уже, наверное, в десятый раз говорит она.

– Тогда на кого сердишься?

– На одного странного человека с длинными волосами. На человека, который живет в большом доме в конце улицы.

– На того, кто украл ребенка?

– Да, – кивает Шейла. – На того, кто похитил ребенка. Он плохой человек. Лайза. Очень плохой. Так что даже не думай к нему приближаться. Никогда. Ты меня слышала?

Лайза кивает:

– Он плохой человек.

Она повторяет слова Шейлы и возвращается к рисованию, но время от времени поднимает глаза, смотрит на мать, потом смотрит в окно, и видно, что она сосредоточенно над чем-то размышляет.

Час спустя Шейла слышит голоса. Много голосов, рассерженных и мрачных, и они надвигаются, точно буря. Декабрьское небо потемнело, затянулось тучами, но еще достаточно светло, чтобы различить фигуры, вышагивающие по улице. В основном это мужчины, но есть в группе и несколько женщин – они держатся позади – и целая толпа ребятишек. Среди них Шейла узнает и тех, что вертелись у дома Уолтера. Она видит Длинного и Коротышку, только теперь они не кричат и не толкаются. Идут себе, как воспитанные мальчики, мелкими шажками, и потирают руки от холода.

– Оставайся здесь, – велит она Лайзе. Выскакивает на крыльцо и захлопывает за собой дверь.

Шейла еще никогда не видела так много людей сразу на своей улице. Толпа напоминает ей футбольных болельщиков. Сплошь простые люди, есть среди них и работяги с фабрики. Мужчины, которые всю неделю роют колодцы или шахты, ворочают груды земли и камней. Они дружно шагают к дому номер одиннадцать, сапоги стучат по асфальту, руки сжаты в кулаки.

Вот первый из них подходит к двери Уолтера Бишопа и барабанит в нее костяшками пальцев.

В доме одиннадцать никакого движения. Тишина и тьма. Впечатление такое, будто Уолтера нет дома, но Шейла знает: он там. Да все знают, что он там. Дверь в дом Уолтера Бишопа остается закрытой, а вот двери всех остальных домов на улице открываются одна за другой. На ступеньках появляются Эрик, и Сильвия, и Дороти Форбс. Даже Мэй Рупер раздвигает шторы в гостиной и выглядывает в окно.

Мужчина стучит снова. Удары кулаком похожи на выстрелы. Он отступает на шаг, поднимает голову и кричит:

– Ты снимал моих ребятишек! Делал фотки! А ну, выходи, сейчас за это ответишь, мать твою!

Шейла оборачивается на свою дверь и прикрывает ее еще плотнее.

Толпа окружает дом Уолтера. Мужчины жаждут отмщения. Женщины ведут себя более сдержанно, но глаза злобно сверкают. Очевидно, детям приказали держаться подальше, и они так и шныряют в задних рядах, выискивая способ подобраться поближе незамеченными. Коротышка оборачивается и смотрит на Шейлу. Похоже, мальчик недавно плакал.

Мужчина бьет в дверь Уолтера ногой. Остальные подбадривают его криками – чтоб стучал еще сильнее и громче. Краешком глаза Шейла видит, как Дороти Форбс выбегает на улицу, на ходу запахивая пальто.

– Пойду к телефону-автомату, позвоню в полицию, – говорит она Шейле.

– Зачем, черт возьми?

– Это же банда, Шейла. Самая настоящая банда. Бог знает что они могут натворить.

– Они охотятся только за Уолтером, – возражает Шейла. – Нам ничего плохого не сделают. Все мы нормальные уважаемые люди.

Но Дороти уже исчезает за углом изгороди, а Шейла снова смотрит на толпу и хмурится.

Прибывает полиция. Дороти стоит рядом с Шейлой на крыльце, нервно крутит в пальцах пояс пальто. То в одну сторону завернет, то в другую, то потуже затянет на талии.

– Да оставь ты эту возню, Дороти.

– Ничего не могу с собой поделать. Это нервное. – Дороти на миг выпускает пояс из рук, затем снова хватается за него.

Полицейские выходят из машины, и почти тотчас же формы тонут в море широких плеч.

– С чего это они так разошлись? – спрашивает Дороти. – Я как раз смотрела «Ферму Эммердейл» [33], бросила на самой середине.

– Он фотографировал. Ребятишек.

Дот громко ахает.

– Я видела, как он делал то же самое и раньше. В парке. Сидел себе на эстраде с этой чертовой камерой на ремне через плечо и щелкал, щелкал.

– Вот как?

– О, да. Но он не только детей снимал, вообще все вокруг, – уточняет Дороти. – Цветы, облака, этих гребаных голубей.

– Что за человек станет фотографировать чужих ребятишек?

– Что за мужчина станет жить с матерью до сорока пяти лет?

– И он никогда не раздвигает шторы в гостиной на первом этаже.

– И подстричься ему тоже не мешало бы.

Обе наваливаются на перила на крыльце, пытаясь прислушаться.

– Почему бы тебе, Дот, не подойти и не посмотреть, что там происходит?

– О, нет уж, – отказывается Дороти. – А то еще нападут, чего доброго. Люди в таком состоянии просто теряют разум, не думают о последствиях.

Они снова прислушиваются.

– Тогда я схожу, – решает Шейла и оборачивается на входную дверь. – А ты присмотри за Лайзой.

Шейла пробирается через толпу. Ныряет под локтями, оглушенная криками, прокладывает путь в первый ряд. И вот наконец видит двух полицейских и Уолтера Бишопа, которого те все же заставили выйти на крыльцо.

– Но это же просто смешно, – говорит Уолтер. – Я ничего плохого не сделал.

Он избегает смотреть им в глаза и опускает голову. Видит лишь клочки мокрого мха у крыльца да дюжину ног.

– У этих джентльменов создалось впечатление, что вы фотографировали их детей. Вы это отрицаете? – спрашивает один из полицейских.

Бишоп не отвечает. Шевелятся губы, видны пожелтевшие зубы, но ни единого звука он не издает. Шейла оглядывается. Коротышка нашел в толпе своего отца. Стоит, прижавшись к нему. Он еще слишком мал, чтобы слушать такого рода разговоры.