Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана

Я сижу на кровати, делая домашнее задание по математике, когда раздается стук в дверь.

– Я несу Fruit-n-Freeze [12]. Кокос или лайм? – кричит Джейк, поднимаясь по лестнице.

Он садится на край моей кровати, протягивая оба батончика.

– Ты какой будешь? – спрашиваю я его.

Он смотрит то на один, то на другой:

– С лаймом.

– Отлично, – говорю я, – я возьму с лаймом. Он протягивает мне его и улыбается:

– Просто для ясности: я на самом деле хотел с кокосом.

Я знаю, он поднялся сюда, чтобы поддержать меня. И если бы он был другим ребенком или даже девочкой, то, вероятно, попробовал бы заговорить о том, что случилось за ужином, но сейчас я так благодарна, что это просто Джейк, и я могу просто сидеть с ним здесь и разговаривать о чем угодно, кроме того, что случилось за ужином.

– У тебя ноги воняют.

– Ага, – отвечает он. Он смотрит на них с гордостью и вытаскивает нитку из спутанных светлых волос на большом пальце ноги. Стряхивает мне на кровать. Мы сидим и уплетаем тающие батончики Fruit-n-Freeze. Одна из особенностей жизни на чердаке заключается в том, что здесь крайне жарко. Даже в сентябре.

– Ты собираешься на вечеринку к Дариусу в субботу? – спрашивает он.

– Откуда ты вообще о ней знаешь?

Это никак не вяжется с моим представлением о том, каково это будет, когда Джейк будет учиться в старших классах вместе со мной. Ему не полагается знать о вечеринках, устраиваемых в доме двенадцатиклассника. И хотя я всегда ходила на вечеринки двенадцатиклассников, будучи девятиклассницей, меня это удивило. Джейк – мальчик, а мальчики-девятиклассники ходят на вечеринки-только-для-девятиклассников. К счастью для них, все они вырастают и становятся двенадцатиклассниками.

– Просто услышал. Ну, знаешь. В школе. Так ты идешь?

– Не знаю, – отвечаю я, хотя Клео всю неделю только об этой вечеринке и говорила.

Она водила шашни с Дариусом в самом конце прошлого года. И не считает, что раз он не звонил и даже не разговаривал с ней в последние дни учебы, значит, он ее бросил, ведь приближались летние каникулы и, по-видимому, парням, которые ведут себя как мудаки, перед летними каникулами предоставляется какое-то особое на то разрешение.

– Слушай, Джейк, мне надо закончить домашнюю работу. Спасибо за Fruit-n-Freeze. Ты просто красавчик.

– Можно я принесу сюда свою домашку? – Под мансардным окном стоит кресло, а рядом с ним вентиляционная труба, которая используется в качестве журнального столика. Джейк кивает на нее.

– Конечно.

Остаток вечера мы проводим в молчании, решая свои математические задачи под тихое звучание альбома «A Rush of Blood to the Head» группы «Coldplay» на CD-плеере, окутанные ароматом ног Джейка. Мне удается избежать встречи с мамой или папой до утра.

Наступает пятница – неделя прошла без очередного упоминания Ривки. Возможно, я в безопасности. Возможно, я могу заставить это, или ее, или что там еще просто исчезнуть. Когда мысли об этом прокрадываются в мое сознание, я представляю себе бескрайний океан или одинокое дерево, от которого остался лишь ствол, словно медитирую. Ом. Ом. Понимаете? Ладно. Я не настолько наивна. Я не считаю, что у меня внезапно появились силы гипер-Будды, способные прогнать мои неприятные мысли или даже мысли других людей. Я знаю, что мама с папой не бросили эту затею. Они просто дали ей время. Но, как и следовало ожидать, все снова всплывает вечером в пятницу за обеденным столом.

Мы едим рано, потому что, как я уже сказала, это вечер пятницы и я иду в кино с Клео, Джеймсом, Генри и Айви. Показ фильма начнется через час. Так что, по крайней мере, у меня заготовлена стратегия побега.

В этот раз я решаю, что мне нельзя просто выскочить из комнаты. Мне нужно изложить свои доводы.

– Послушайте. Вы должны знать мою позицию по этому поводу. Я просто не хочу ничего знать. И это не потому, что я от чего-то бегу, а потому, что мне просто все равно. Можете думать, что внутри меня зияет дыра или что там пишут в ваших родительских сюси-пуси-книгах, но у меня нет чувства, будто я что-то упускаю, я не страдаю без этого или чего-то еще, и мне хотелось бы, чтобы вы это прекратили. – Сама не могу в это поверить, но у меня будто сдавлено горло, а в глазах жжет. Кажется, я пытаюсь не заплакать.

– О, милая, – выдыхает мама. Сейчас она до смерти раздражает меня. – Мы с радостью примем любое твое решение, ты знаешь это. Мы не хотим заставлять тебя делать что-либо. Просто Ривка…

– Да прекрати это! Ну боже мой! – Я отодвигаю от себя тарелку и бросаю на нее салфетку. – Неужели нельзя просто оставить меня в покое? – Я уже кричу. Знаю, я выгляжу неразумной.

Папа и мама обмениваются взглядами. Я прожила с ними достаточно долго, чтобы понимать их бессловесный язык. Они решают сегодня оставить все как есть – и тему, и мой срыв. Во всеобщем молчании чувствуется неловкость.

Папа прочищает горло.

– Так, ребята, – говорит он, – не забудьте, что завтра у нас кампания по привлечению новых членов.

Иногда мне кажется, что я провела лучшие годы своей юности на местном рынке органических продуктов, пытаясь заставить покупателей вступить в Американский союз защиты гражданских свобод. Мама работает в штате АСЗГС уже двадцать лет. Это ее первая работа после окончания юридического факультета, и сейчас она директор по юридическим вопросам. Можете себе представить, каково это – ходить в один и тот же офис каждый день на протяжении двадцати лет? И она все еще сидит в комнате девять на двенадцать [13] без окон, куда ее изначально и определили. Она считает свой кабинет уютным.

Дважды в год они проводят кампании по привлечению новых членов, и нас с папой и Джейком призывают на помощь. Правда в том, что мне в действительности нравится это делать, потому что можно вступать в довольно жаркие споры с категоричными покупателями, и чем я старше, тем более искусно аргументирую необходимость в том, во что верю, – например, в свободе слова, праве женщин на выбор, правах геев. А еще должна признать, хотя сейчас мне хочется задушить свою маму, я горжусь ею.

– Я пойду, – говорю я, – а сейчас – пока и хорошего вечера.

Я встаю.

– Подожди, – говорит папа. – Ты ничего не забыла? – Он показывает пальцем на свою щеку.

Я закатываю глаза и оглядываюсь на маму. Я не могу совершить идеальный побег, не поцеловав их обоих. Это не стандартная ситуация. Они больше не требуют поцелуев. Но я знаю, что им меня жаль.

Я тяжело вздыхаю и быстро целую маму, потом поворачиваюсь к папе. Он сует мне двадцать баксов. Однако, решаю я, в том, что тебя жалеют, есть и положительная сторона.

Фильм, кстати, полный отстой. И это показывает, насколько он плох, потому что я не самый разборчивый кинозритель. Мне нравится все: душещипательные гипертрофированные драмы, комедии с грубым пошлым юмором, претенциозные артхаусные киноленты, посмотреть которые мы ездим в большой город, и даже кровавые ужастики. Но этот фильм просто пробил тараном даже мои невысокие ожидания, и я не стану утруждать вас деталями.

Кинотеатр находится на Хайвей 33, в паре миль от нашего городка. Через дорогу располагается закусочная «Роксис», а рядом с ней – рыбный рынок, который всегда удивлял меня своим странным расположением (для рыбного рынка), потому что насколько же велико должно быть желание купить какую-нибудь рыбу, чтобы приехать за ней сюда. Закусочная – другое дело. Посмотреть кино, съесть бургер с картошкой фри и молочным коктейлем. Но посмотреть кино, а потом купить кусок свежезамороженной исландской трески? Мне этого не понять.

После кино мы оставляем машины на парковке и поднимаемся по дороге к огромному полю кукурузы. Я живу не в какой-нибудь глуши, хотя понимаю, как это начинает звучать. Мы живем всего в тридцати минутах езды от Бостона, и, как я уже говорила, в нашем городке есть рынок органических продуктов. У нас также есть «Старбакс» [14], сетевая пекарня и даже крутой ресторан азиатской фьюжн-кухни, где спринг-ролл [15] подают за двадцать долларов.