Переход - Миллер Эндрю Д.

В общем, она сидит дома; офисные костюмы висят в гардеробе; закрытый ноутбук лежит на кухонном столе; почти опустевшая сумка – под стеной у передней двери. В кухне, в обувной коробке, под клочками бумаги с телефонами ремонтников и всякой всячиной – открыткой от Тиш и Лэлли (Буэнос-Айрес), фотокарточкой, где Мод, еще школьница, стоит у стены на задах дома в Суиндоне (видимо, Тим выпросил снимок у ее родителей) – она находит сигаретные бумажки Тима и табак. Мод не курила с пятнадцати лет, когда мужчина, за чьими детьми она присматривала, давал ей сигареты после, как он выражался, сеансов. Табак пересох, не скатывается, но она старается и, хоть и не с первой попытки, мастерит нечто вроде сигареты. Выкуривает половину, окурок бросает в чашку с чайной заваркой.

Приходит письмо от Арни. Там на нескольких страницах описываются распад его жизни, его борьба со слабостью и тайной, его недуги, бессонница, поэтические потуги. Написано на офисной бумаге для заметок. Судя по всему, это любовное послание.

В тот же день Мод оттаскивает к стенам тяжелую мебель, чтобы пропылесосить в гостиной. Под диваном находит красный стеклянный шарик и зеленый. И порванный серебристый пакетик из-под презерватива, «ребристого для взаимного удовольствия». Разглядывает его, вертя в пальцах; бросила бы в печь, будь печь зажжена. Когда бы это ее задело? Да шут его знает. Читается как прокисшие новости. Прокисшие новости про Тима и Беллу. Прокисшие новости про нее саму. Прокисшие новости про людей, про биологический вид. Очень мимолетно и почти научно она воображает, как ломает очень белое, изящное Беллино запястье. Затем кладет пакетик к открытке от Джоша Феннимана. И продолжает пылесосить.

Очень долго она не ходит наверх – только за одеждой или в ванную. Спит на диване, а как-то вечером, будто на миг все позабыв, поднимается по лестнице и ложится в спальне, в кровать с изголовьем из грецкого ореха. На стуле у окна сложены какие-то Тимовы тряпки. Книга, которую он читал, – на полу с его стороны. Под крышей, над потолком спальни копошатся мыши. Мод представляет, как они грызут изоляцию проводки, думает, что надо бы купить мышеловки, крысиный яд, но знает, что не купит, не сейчас.

Целыми днями она сидит в кухне, или на диване, или на лестнице, или стоит где-нибудь на полдороге между лестницей, диваном и кухней. Она не помнит этих дней, даже задуматься о них не может.

Когда возникает нужда, она садится за руль и едет в город за покупками. В супермаркете мельком видит, как жена Слэда выбирает мясо. Вроде бы мимо на машине проезжает блондинка из полиции, но, может, померещилось. На углу Арни болтает со стариком в твиде; старик что-то говорит, и Арни смеется, будто у него нет в жизни никаких забот.

Порой ночами Мод не ложится, смотрит телевизор, а звук нередко выключает. Самые странные программы – в три часа ночи. Торговля бижутерией на каналах телемаркетинга. Детективные сериалы десяти- или двенадцатилетней давности. Образовательные передачи про повседневную жизнь Лимы, образование долин, гэльский для начинающих. Одну передачу – «Гэльский букварь»? – ведет женщина, примерно сверстница Мод, румяная стриженая блондинка. На ней черный купальник, штанины до середины бедра, как у велосипедок. Она стоит на палубе яхты, большой и старой деревянной яхты, бросившей якорь где-то в северных морях. Ясно, что все замерзает – и воздух, и женщина, и зеленая вода. Говорит женщина с кем-то позади камеры. Иногда умолкает, с некоторой опаской косится в море, и все время бочком продвигается к борту, и наконец стоит на деревянном планшире, держась за выбленки. Добрых пятнадцать секунд так и стоит в этом черном купальнике, и камера разглядывает ее спину, мускулистые ноги, краснеющие на ветру плечи. Затем она отпускает выбленки, покачивается, слегка подается вперед, сгибает колени и устремляется в воздух по короткой дуге, и ее грузное тело вдруг обретает изящество. Она входит в воду. Камера наблюдает. Вода успокаивается. Женщины не видать.

В ту ночь, когда Мод в конце концов забирается в старую постель, падает туда в этом странном изнеможении, порожденном ничегонеделаньем, ей снится сон, и он как бы продолжает нырок, хотя нет ни моря, ни деревянной палубы, ни застенчиво улыбающейся женщины. Вместо них рядом с Мод очень дряхлый старик. Он отвернулся, плохо видно голову, а то, что видно, смахивает на драный плюшевый мешок с металлическим шаром внутри, чугунным. Мод объясняет, что с ней случилось. Ничего не упускает. Рассказывает ему и про телефонный звонок в виварии, и про огоньки на радионяне, и про ту ночь, когда за ней как будто наблюдали с вершины лестницы, и про много чего еще. Когда она выкладывает все, старик оборачивается, и она видит, что это Ролинз, тренер по дзюдо, и этот Ролинз стар, древен, а может, и мертв.

Она спит почти до полудня и просыпается с ощущением, будто он что-то ей сказал и надо было прислушаться, а она теперь не помнит, но в ванной, раздеваясь перед душем, она видит надпись на руке, Sauve qui peut – может, он сказал это? Это.

Она принимает душ, одевается, спускается в кухню. Заваривает кофе, сворачивает сигарету и выходит в задний сад. На траве – черный круг кострища. Нежданное солнце, нежданное тепло. Мод курит и пьет кофе, смотрит на окна второго этажа. Допив кофе, возвращается в дом, оставляет кружку на кухонном столе, поднимается по лестнице и открывает дверь в детскую – в комнату, которую они с Тимом отчасти в шутку и с первого дня, когда еще красили стены, называли питомником. Сдирает белье с постели, сворачивает тюком простыни, пуховое одеяло. На полу валяется розовое укулеле. Мод и забыла про укулеле – забыла, что оно есть. Она прислоняет укулеле к стене, передумывает, кладет на голую постель, опять передумывает и прислоняет к стене. Захлопывает не вполне захлопнутое окно. Складывает разбросанную одежду. Относит постельное белье в кухню, загружает в стиральную машину, настраивает программу, запускает.

Крутится барабан, в одну сторону, а после паузы – в другую.

Ты не готова, но проходит миг – и ты готова.

В спальне она ставит в изножье постели большую сумку, для начала слоями кладет трусы, лифчики, колготки, майки. Затем джинсы, рубашки, шорты, черную хлопковую юбку-брюки, которую Тим называл «индийские штаны». Шерстяной свитер с ланолином, столетней давности, пахнет, как просмоленный канат. Мягкий свитер цвета морской волны, слегка побитый молью, купленный той зимой, когда она была беременна. Термобелье. Туго скатанный лыжный комбинезон с начесом. Туго скатанную куртку-непромоканец «Хелли Хансен». Все толстые носки, какие удалось найти. Топсайдеры. Резиновые полусапожки «Масто». Красное дорожное полотенце. Полосатую лыжную шапку, митенки. В ванной берет зубную щетку, зубную пасту, полкоробки тампонов, хотя менструация так и не пришла, уже который месяц нет, и этим обстоятельством Мод ни с кем не делилась, даже с приснившейся головой старого Ролинза.

Тюбик солнцезащитного крема «SPF 25». Щипчики для ногтей, дезодорант. Она застегивает молнию на сумке, стаскивает ее с кровати, спихивает вниз по ступеням. Вернувшись в ванную, стаскивает майку и большими портновскими ножницами (это она, которая в жизни ничего не сшила) стрижет волосы. Стрижет так коротко, что затылок можно обхватить ладонью, точно скорлупку какую. Тут и там просвечивает кожа. У макушки она разок резанула до крови.

Она относит сумку к машине, возвращается в кухню, перекладывает постиранное белье в сушилку, выставляет ей час работы. Отключает радионяню, запирает заднюю дверь, кладет в карман телефон и зарядку, переднюю дверь тоже закрывает и запирает. День в разгаре. Ничего не слышно, кроме птиц, теплынью доведенных до пения. Мод шагает по тропинке, по древнему морскому дну. За спиной со стуком захлопывается калитка. Мод не оборачивается.

Три