Гавана, год нуля - Суарес Карла
Леонардо был мне симпатичен, и в тот день я даже испытала что-то вроде сожаления оттого, что он хочет написать великую книгу, однако ему не хватает документа Меуччи, где-то спрятанного Эвклидом. Теперь все это виделось мне исключительно невинным. Леонардо воображал, что, открыв неизвестную миру историю Меуччи и подкрепив ее документом, он совершит революционный переворот в литературе. Ты, возможно, скажешь, что документ еще не гарантия того, что автор напишет хороший роман. Это так. Но давай опять вспомним Эйнштейна и его теорию относительности. Леонардо, как и Эвклиду, нужна была мечта, и нужно было верить в свою мечту — ведь это именно то, что дает ему силы крутить педали под обжигающим солнцем. Именно поэтому он так захвачен своим замыслом, и именно поэтому ему нужен документ.
Ему нужен был именно тот документ, который решила заполучить я. Внезапно меня охватило приятное чувство: не знаю, как точнее описать: как будто я — кукловод или что-то в этом роде. Я могла раздобыть документ и отдать его Лео, чтобы он использовал его в своем творении и стал знаменитым писателем. Или же оставить его себе и стать уважаемым ученым, извлекшим Меуччи из пучины забвения, как намеревался поступить Эвклид. Или же отдать его Анхелю, чтобы тот вернул манускрипт Маргарите. В последнем случае не прославится никто, но, несомненно, будет красивый жест — восстанавливающий справедливость, что-то поистине человечное.
Доехав до Ведадо и найдя работающий уличный телефон, я подскочила от радости: Анхель мне ответил. Сказал, что весь день ждет моего звонка, а этот чертов аппарат все молчит и молчит, так что он даже удивился, когда наконец услышал трезвон. Анхель — мой ангел. Сказал, что ждет меня дома при свечах, потому что электричества нет.
Антонио, мой Антонио, поглядеть бы вам с другом Гарибальди сейчас на нас — при свечах и без телефона…
В тот вечер мы устроились на балконе — ловить ветерок: в квартире при такой жаре и комарах находиться было совершенно невозможно. Анхель был нежен. Мы сидели на полу: он — прислонившись к стене дома, а я — прислонившись к нему, чувствуя кожей его тело и слушая его голос, тихонько напевавший: «Душа, что молча смотрит на меня, скажет обо всем лишь взглядом». И я подумала, что, положа руку на сердце, хотя мне очень жаль Леонардо, его роман не станет совершенным. «Знаешь, о чем я подумала?» — спросила я. И Анхель ответил, нет, конечно, откуда ему знать, что за мысль постучалась в мою головку. «Наверное, я смогу помочь тебе вернуть реликвию, — сказала я. — Эвклид ведь мой друг, ты же знаешь, так что, быть может, я смогу что-то сделать». Анхель повернулся взглянуть на меня и задать вопрос: правда, я это для него сделаю? Я кивнула, и наши губы слились в поцелуе — долгом, бесконечно долгом.
12
Затем наступила череда дней прекрасных и в некотором смысле забавных. Я тебе уже говорила, что чувствовала себя кукловодом — тем, кто дергает за ниточки, но никому не вредя, а просто очень осторожно двигая фигурки, дабы извлечь из каждой наибольшую выгоду. Странное такое ощущение, весьма приятное. Понимаешь меня?
Отношения с Анхелем помчались на раздувшихся парусах. В тот вечер на балконе мы заключили соглашение: я вынесу реликвию из дома Эвклида, и он сможет вернуть ее Маргарите-море-все-синей, приложив записку со словом «прощай». Он так обрадовался, что без конца смеялся и обнимал меня, называя «моя богиня», «моя королева», «женщина с огромным сердцем». Сказал, что прекрасно понимает, как выглядят его намерения в моих глазах, — экстравагантная чушь, и я наверняка думаю, что правильнее было бы послать всех призраков к черту, но он так не может, такой уж он человек, и всегда был таким — ну да, набитым под завязку разными маниями и ритуалами, которые только осложняют ему жизнь. «Хотел бы я быть как ты, — заявил он, — и жить в чудном согласии с числами», но вот только он — полная мне противоположность. Это верно, мы с Анхелем были разными. Возможно, именно этим он меня и привлек. А еще нежностью, поднимавшейся в моей душе при виде его длинных взлохмаченных волос и этого его взгляда ребенка, которому только что подарили гигантскую плитку шоколада. Ему даже в голову не пришло поинтересоваться, почему я решила встать на его сторону вместо того, чтобы поддержать друга: в ту ночь он был настолько счастлив, что вопрос этот просто не пришел ему на ум, а я предпочла не напоминать о журнальной статье, подписанной именем Эвклида. Зачем? Это наше с Эвклидом дело, и останется оно между нами. Анхель тут совершенно ни при чем. Он просто улыбался и обнимал меня, и в ходе обнимашек уже начал меня раздевать, и все кончилось сексом. Как прекрасно заниматься любовью на балконе, когда солнце село, темно, электричества нет, а еще нет проезжающих по проспекту машин, включенных телевизоров, музыки, нет ни малейшего ветерка — только писк комаров и наши ночные движения.
Той ночью Анхель сделал мне подарок — приобщил к одному из своих ритуалов. Разве о таком позабудешь? После секса на балконе мы на четвереньках, умирая от смеха, ввалились в квартиру, словно дети в детском саду, что ползают голенькими на карачках и их совершенно это не стесняет. При свете одинокой свечи, исчерпав до капли последние запасы воды, мы помылись. А потом, уже одевшись, мы вернулись на балкон: любоваться ночью и смеяться над ней, пока не зажегся свет. Мой ангел по-прежнему пребывал в таком удовлетворении, что, взглянут на меня, заявил, что хочет мне кое-что показать, а потом взял меня за руку, повел в гостиную и попросил сесть на диван. Я так и сделала, а он пошел к шкафу. И сказал, что, наверное, мне это покажется глупостью, но ему хотелось бы представить мне его любимую незнакомку, владелицу видеокассет, лежавших рюкзаке, который по случайности попал в его руки в Сан-Паулу. Меня охватила безумная радость. Какое ребячество! Разве нет? Анхель подошел к видеомагнитофону, вставил кассету и сел со мной рядом. На пленке, честно говоря, не было ничего интересного, она, пожалуй, была даже скучной. Девочка в картонном колпаке задувает свечки на деньрожденном торте. Девочка держит в руке шнурок от пиньяты, а вокруг нее — другие дети, в таких же картонных колпаках и тоже со шнурками в руке. Фильм черно-белый. Немой. Кусочек жизни, лица, которые должны обладать некой значимостью для владелицы пленки, но мне, естественно, ни о чем не говорящие. Только размытые образы, которые со временем канули бы в забвение. Что действительно имело огромное значение — Анхель, который открывал передо мной эту дверь, усадил меня рядом с собой разделить с ним ритуал. Понимаешь? Тем самым я вошла в его самую интимную сферу: меня пригласили туда, куда никому не было доступа, и это дорогого стоило. Чрезвычайно дорогого.
Думаю, начиная с того вечера я более чем укрепилась в убеждении, что решение забрать у Эвклида реликвию и передать ее Анхелю — самое справедливое, какое только можно придумать. Хотя можешь себе представить, с какой страшной силой меня мучило любопытство, — столько всего узнав о Меуччи, я, конечно же, хотела собственными глазами увидеть документ. Но манускрипт я, так или иначе, все равно увижу, а как только я заполучу его, то там и посмотрим: может, я смогу убедить моего ангела в научной важности документа, и мы оставим его себе. В любом случае, подобное решение придется принимать уже потом, а сейчас самое важное — раздобыть реликвию целиком. Когда Анхель видел ее в последний раз, это была деревянная шкатулка, некогда принадлежавшая одному из предков Маргариты. Мы забавлялись, придумывая различные схемы, которые я должна буду осуществить в доме Эвклида. Анхель совсем не был знаком с его домом, так что я нарисовала план квартиры, и уже на этом чертеже мы двигали кнопки, долженствующие изображать каждого из действующих лиц: Эвклида, старушку-мать, Этсетера и меня. Мы словно планировали ограбление банка.
Отношения с Эвклидом, казалось, пришли в норму. Он сказал, что был крайне огорчен моим отсутствием на заседании нашей научной группы, ведь он меня знает и прекрасно понял, что история с менструальными болями — вранье. Женщины, сказал он, всегда используют одни и те же предлоги. Я сказала, что он угадал. Да, все так и есть: я не пришла на заседание, потому что мне было очень грустно, но все уже прошло. Было — и прошло. После этого я принялась понемногу увеличивать частоту визитов к нему, и, как мне кажется, это и стало решающим аргументом. Эвклид и вообразить не мог, что за его спиной я проверну сделку с кем-то еще, так что он твердо уверовал в мое прощение и крепость нашего с ним союза.
