Слишком много счастья (сборник) - Манро Элис

– Надо бы выкинуть все это, – сказал Кент. – Я говорил Стиву сегодня утром. Опасно же при пожаре. «Господи Исусе!» – как я, бывало, раньше говорил. Теперь я понимаю, что это значит.

«Господи Исусе». Она гадала, не принадлежит ли он к какой-то секте, члены которой носят обычную одежду? Но если бы дело обстояло так, вряд ли он упомянул бы имя Иисуса всуе… Хотя есть ведь и нехристианские секты.

Его комната оказалась еще на один лестничный пролет ниже, то есть в подвале. Там помещались койка, потрепанный письменный стол-бюро с полочками и пара стульев с утраченными перекладинами.

– Стулья совершенно надежные, – сказал Кент. – Конечно, мы почти все где-нибудь подбираем, но я всегда отличу стулья, на которых сидеть нельзя.

Салли устало опустилась на стул.

– Так кто же ты? – спросила она. – Чем занимаешься? Что это за дом? Общежитие для освободившихся из тюрьмы {35}?

– Вовсе нет. Ничего похожего. Мы принимаем сюда любого, кто захочет.

– И меня примете?

– И тебя, – ответил он без улыбки. – Нас никто не поддерживает, кроме нас самих. Мы подбираем вещи на улице, сдаем их на переработку отходов. Газеты вот эти. Бутылки. Понемножку, то одно, то другое. Ну и по очереди собираем у людей.

– Собираете на благотворительность?

– Просим милостыню.

– На улице?

– Ну а где же еще? Да, на улице. Еще просим в некоторых пабах, куда нас пускают, хотя это и незаконно.

– И ты тоже это все делаешь?

– Вряд ли они стали бы меня слушаться, если бы я этого не делал. Пришлось преодолеть кое-что в себе. Всем нам надо что-нибудь в себе преодолеть. Стыд, например. Или представление о самом себе. Когда кто-нибудь приносит в общую кассу десятку или даже долларовую монету, наносится удар по частной собственности. Чьей, а? Индивидуальной или – аж сердце ёкнуло – нашей? Если ответить «индивидуальной», то она обычно моментально улетучивается и вместо нее образуется некто, пахнущий алкоголем, который говорит: «И что со мной такое случилось, ума не приложу, даже перекусить не успел». Потом ему становится плохо, и он начинает исповедоваться. Ну, или не исповедоваться, неважно. Такие исчезают на целые дни или недели, потом снова являются сюда, когда становится совсем плохо. А иногда встречаешь их на улице и видишь: сами по себе работают и тебя никогда не узнают. И уже не возвращаются. Ну и это в порядке вещей. Можно сказать, что они окончили наше заведение. Если ты веришь в систему…

– Послушай, Кент…

– Вообще-то, меня тут зовут Иона {36}.

– Иона?

– Да, я сам выбрал. Сначала думал взять имя Лазарь {37}, но это слишком патетично. Впрочем, если хочешь, можешь называть меня Кент.

– Расскажи, что у тебя в жизни происходило? Я имею в виду не этих людей…

– Эти люди и есть моя жизнь.

– Так и знала, что ты это скажешь.

– Ну да, согласен, звучит как-то самодовольно. Но ведь это, именно это я и делал… сколько?.. Семь лет? Девять? Девять лет.

– А до этого что было? – продолжала она настаивать.

– До этого? Ну… Дни нашей жизни, они ведь как трава. Скосил – и в печь. Послушай, что я скажу. Как только мы с тобой встретились, я стал разыгрывать какую-то роль. Стараюсь выглядеть получше. Скосил – и в печь, это меня не интересует. Я живу настоящим. Тем, что есть. Ты этого не поймешь. Я не принадлежу к вашему миру, а вы – к моему. А знаешь, почему мне захотелось с тобой сегодня повидаться?

– Нет. Я не думала об этом. В смысле: думала, что как-то само собой пришло время…

– Да, пришло. Когда я прочел в газете о смерти отца, мне само собой пришло в голову: «Так-так, а где деньги?» Ну что ж, решил я, она мне об этом расскажет.

– Деньги унаследовала я, – ответила Салли. Она была ошарашена, но сумела сохранить самообладание. – Так же как и дом, если тебя это интересует.

– Я так и думал. Что ж, это нормально.

– А когда я умру, все перейдет к Питеру и его мальчикам и к Саванне.

– Отлично.

– Отец ведь вообще не знал, жив ты или…

– Ты думаешь, я прошу для себя? Считаешь меня идиотом, который хочет денег для одного себя? Однако как я ошибся, когда начал думать, куда их потратить. Да, думал о семейных деньгах, что могу их использовать. Это искушение. Но теперь я рад, что они мне не достанутся.

– Но я могла бы…

– Ты понимаешь, в чем дело, это место на самом деле проклято…

– Но я могла бы одолжить тебе.

– Одолжить? Мы не одалживаем денег. Вообще принципиально не делаем никаких одолжений. Извини, мне надо выйти, чтобы прийти в себя. Ты не хочешь супа?

– Нет, спасибо.

Когда он вышел, ей захотелось сбежать. Найти бы черный ход, чтобы не идти через кухню. Но это означало бы, что она его больше никогда не увидит. Да и черный ход в таком доме, построенном еще до автомобильной эры, скорей всего, ведет не на улицу, а в закрытый двор.

Прошло, должно быть, не меньше получаса, прежде чем он вернулся. Салли не надела часы, когда шла сюда. Подумала что-то вроде: часы не в чести у тех, кто ведет такую жизнь, как он. Ну что ж, по крайней мере, в этом она оказалась права.

Кент, похоже, удивился или даже пришел в замешательство, увидев, что мать еще здесь.

– Извини. Надо было уладить кое-какие дела. И, кроме того, я поговорил с Марни, она всегда меня успокаивает.

– Ты ведь написал нам письмо, – напомнила Салли. – Это была последняя весточка от тебя.

– Ох, пожалуйста, не напоминай мне об этом.

– Почему же? Это было хорошее письмо. Ты пытался объяснить свой образ мыслей…

– Пожалуйста, не напоминай!

– Объяснить свою жизнь…

– Моя жизнь, мой путь вперед, все, что мне удалось раскопать в своей вонючей душе… Цель моего существования. Мое дерьмо. Моя духовность. Мой интеллект. Послушай, Салли, нет никакой внутренней духовности. Ничего, если я буду называть тебя Салли? Все на самом деле проще. Есть только внешнее – то, что ты делаешь в данную секунду. Поняв это, я стал счастлив.

– Ты? Счастлив?

– Разумеется. Я избавился от тупого себялюбия. Думаю теперь только: «Как помочь?» – и больше ни о чем себе думать не позволяю.

– То есть живешь в настоящем?

– Если тебе кажется, что я говорю глупости, мне все равно. Я не обижусь, если ты надо мной посмеешься.

– Да я не…

– Мне все равно. Послушай. Если ты думаешь, что мне нужны твои деньги, пусть так и будет. Мне нужны твои деньги. И ты мне нужна. Разве ты не хочешь изменить свою жизнь? Я не говорю, что люблю тебя, таких дурацких слов я не произношу. Или что я, типа, хочу тебя спасти. Спасти человек может только самого себя. Так вот о чем я. Я обычно не пытаюсь достучаться до людей. Избегаю личных отношений. Да, именно избегаю.

Отношений.

– Я смотрю, ты сдерживаешь улыбку? – сказал он. – Это из-за слова «отношения»? Ханжеское слово? Но о словах я тоже не забочусь.

– Я подумала об Иисусе, – ответила Салли. – «Женщина, что мне до тебя?» {38}

Лицо его исказилось, оно выражало чуть ли не ярость.

– Салли, а тебе не надоело, нет?! Не надоело быть такой умной? Все, извини, я этот разговор больше продолжать не могу. У меня есть еще дела.

– Да и у меня тоже, – ответила Салли. Это была полная ложь. – Ну, мы с тобой еще…

– Не говори ничего! Молчи! Не надо говорить «увидимся».

– …может быть, увидимся. Так ведь лучше?

На обратном пути Салли заблудилась, но потом выбралась. Вот опять здание банка, и на его ступенях – те же самые бездельники. А может быть, новые. Целый полк. Поездка на метро. Парковка, ключи, шоссе, пробки. Потом дорога поспокойней, солнце уже заходит рано, но снега еще нет, голые деревья и темнеющие поля.

Она любит этот загородный пейзаж, это время года. И что, она должна считать саму себя, свою личность ничего не стоящей?