Слова, которые мы не сказали - Спилман Лори Нелсон

– Каждый день. Она мне, как мать. – Трейси отводит взгляд, и я понимаю, что она смущена неожиданным признанием. Ведь она говорит о моей матери, а не о своей. – А дети обожают Боба.

От удивления у меня открывается рот. Она позволяет маленькой Тай Энн с ним общаться? Интересно, она знает о том, что произошло со мной?

– Он все так же любит пошутить. Помнишь, как он смеялся над нами, называл сорванцами? Что задумали, сорванцы? – произносит Трейси, понизив голос на октаву, и смеется. – Я была тогда в него влюблена. Он был такой красивый.

Я смотрю на нее во все глаза. По моему мнению, она просто чудовище. Хотя должна признать, да, он был красив – казался красивым до того момента, как меня стало от него воротить.

– Она так и не простила себя за то, что позволила тебе уехать.

Я упираюсь руками в деревянное сиденье.

– Вот поэтому я здесь. Пытаюсь ее понять и простить.

Трейси поднимает на меня глаза.

– Боб никогда и не думал о плохом, Анна. Он очень тебя любил.

Господи, мама ей рассказала. Конечно, это была ее версия произошедшего. Во мне закипает ярость.

– Тебе легко говорить, Трейси. Тебя там не было.

– Но была твоя мама.

Черт, кем она себя возомнила?

Внезапно я вновь ощущаю себя тринадцатилетней. Ни за что не буду обсуждать с этой малявкой свои проблемы. Я поднимаюсь со скамейки.

– Была рада тебя видеть.

– Я слышала, что говорил твой отец, – произносит Трейси, не глядя на мою протянутую для прощания руку. – В тот день, когда ты уезжала.

У меня перехватывает дыхание. Я медленно возвращаюсь на место и поворачиваюсь к Трейси.

– Что же ты слышала?

Она вертит в руках шнурок куртки.

– Я стояла у дома, а он складывал вещи в багажник. Ты уже сидела в машине. Была такая расстроенная. Я знала, тебе не хочется уезжать.

Я пытаюсь вспомнить тот момент. Да, она права. Мне было жаль расставаться с мамой. Тогда в моей душе еще не успели поселиться горечь и обида.

– Я никогда не забуду, Анна. Твой отец тогда сказал: «Если взял кого-то за яйца, держи крепко и получи все, что пожелаешь». Он именно так и сказал. – Она нервно усмехается. – Я запомнила, потому что никогда не слышала, чтобы взрослые так говорили. Сначала испытала настоящий шок. Знаешь, я ведь и не поняла, что это значит.

Но сейчас ей ясно. Так же, как мне. Папа использовал ситуацию для собственной пользы и получил все, что хотел. В результате же единственным человеком, кого тогда попросту использовали, была я.

Трейси переводит взгляд на озеро.

– Я помню, мы с тобой как-то раз были там, на берегу, почти как сегодня. Правда, тогда мы бегали босиком по воде. Потом Боб приплыл на своей старой лодке. Он был такой счастливый, поймал огромную форель. «Посмотри-ка, сестренка», – сказал он тебе. Он называл тебя сестренкой, помнишь?

Я киваю, мечтая о том, чтобы она поскорее ушла.

– Боб вытащил из ведра в лодке огромную рыбину и стал хвалиться перед нами. Она была еще живая, я раньше никогда не видела такую здоровую рыбину. Он был похож на мальчишку, который гордится полученной пятеркой. «Приготовим ее на ужин», – сказал он. Ты помнишь, Анна?

Я уже ощущаю тот мускусный запах, который принес теплый ветер с озера, вижу перед глазами старую железную лодку Боба, чувствую, как пощипывает порозовевшие от солнца плечи. Но хуже всего то, что я помню и счастливое лицо Боба, помню, как он держал за хвост форель, а ее серебристые чешуйки поблескивали на солнце.

– Кажется, да.

– Он тогда еще побежал в дом, чтобы позвать твою маму и захватить фотоаппарат.

Я смотрю на спящего сына Трейси и стараюсь выбросить из головы все воспоминания. Я больше не хочу это слушать, но горло сжимает так сильно, что я не могу попросить ее замолчать.

– Пока Боба не было, ты прыгнула в его лодку.

Я отворачиваюсь и жмурюсь.

– Пожалуйста, – сдавленно произношу я. – Хватит. Я знаю, что было дальше.

Через пять минут появился Боб, в одной руке он нес камеру, другой поддерживал под локоть мою мать. Он без умолку болтал, рассказывая маме, как поймал этого гиганта. Он еще не знал, что я вывалила все из ведра – и рыбу, и воду – в озеро.

– Я была настоящей стервой. – С трудом шевелю дрожащими губами. Это, скорее, мысли вслух, они не предназначены для Трейси. Это откровение для меня самой, и оно принесло облегчение. Ведь это правда.

– Боб тебя не выдал, более того, сказал твоей маме, что, должно быть, плохо закрыл крышку и рыба смогла выпрыгнуть. – Трейси смотрит на меня и улыбается. Удивительно, но в ее глазах я не вижу укора или осуждения. Она говорит тепло, немного посмеиваясь над тем, что было, будто пытается меня развеселить и приободрить. – Тогда он думал только о тебе, Анна.

Я опускаю голову и закрываю лицо руками.

– Чем сильнее он любил тебя, тем яростнее ты сопротивлялась.

Мне знакомо это. То же самое сейчас происходит между мной и Эбби. Малыш Трейси начинает ворочаться, и она поднимается.

– Да, мой милый, уже идем домой. Нам пора кушать. Анна, ты можешь подождать маму у меня. Она вернется к трем.

Вытираю нос рукой и качаю головой.

– Спасибо.

Трейси переминается с ноги на ногу, словно ей неловко уйти и оставить меня одну.

– Ну что ж. Рада была тебя видеть, Анна.

– И я.

Я смотрю, как она медленно идет к небольшому домику, где когда-то жили ее родители.

– Трейси!

Она оборачивается.

– Прошу тебя, не говори маме, что я была здесь.

Она смотрит на меня, прикрываясь рукой от выплывшего из-за облаков солнца.

– А ты приедешь снова?

– Думаю, да. Только не сегодня.

Трейси молчит, по лицу ее видно, что она раздумывает, высказать ли мне все, что у нее на душе. И все же она решается.

– Знаешь, Анна, просить прощения кажется тяжело, пока не сделаешь это. Потом понимаешь, что это самое простое на свете.

* * *

Мне удается дождаться, пока Трейси скроется из вида, и только тогда я даю волю слезам. Она тоже думает, что извиняться должна я. Но я-то уверена, что права.

Я провожу во дворе дома еще около получаса, прокручивая в голове разговор с Трейси, вспоминаю, как она пересказывала произошедшее в нашем детстве, и сопоставляю со своими воспоминаниями о том, как вела себя в те годы.

«Не надо слишком много думать», – всегда советовал мне отец. Он повторял это несколько раз и после возвращения из Мичигана. Тогда я замкнулась в себе, скучала по маме. Знаете, почему зеркало заднего вида такое маленькое? Мы не любим оглядываться назад и вспоминать прошлое.

Осматривая двор, я замечаю поодаль что-то знакомое. Воспоминания мгновенно уносят меня в прошлое. Этого просто не может быть. Встаю и делаю несколько шагов. Передо мной старое гимнастическое бревно. Протягиваю руку и стряхиваю с него снег. Да, это оно.

Боб натирал его куском синей замши. Он сделал его для меня своими руками в первую неделю, когда увидел, с каким интересом я смотрю выступления гимнасток по телевизору. Он несколько дней шлифовал и красил его, а потом установил на опоры из оцинкованной стали.

– Ну-ка, попробуй, сестренка, – сказал он, демонстрируя мне подарок. – Но будь аккуратна, если не хочешь сломать шею.

Я решила тогда, что ни за что не залезу на это чертово бревно.

– Оно должно быть на высоте четыре фута от земли, а не два, – проворчала я.

Порыв ветра бросает мне в лицо горсть снежинок. Со мной ведь ничего не случится, если я разок пройду по бревну? Возможно, это дарует облегчение, чуть сгладит вину. Ставлю на бревно правую ногу, и она мгновенно соскальзывает. От неожиданности я теряю равновесие и падаю на бок. Перекатываюсь на спину и смотрю на небо. Над головой кружатся и плывут куда-то в сторону облака. Я смотрю и думаю, как было бы хорошо уплыть с ними в прошлое. Все то, в чем я была уверена последние двадцать один год, теперь вызывает вопросы. И та миссия, с которой я сюда приехала, начинает видеться мне в другом свете.