Лили и море - Пулэн Катрин

— Тогда я поеду?

— Конечно. В течение двадцати четырех часов будет открытие рыбной ловли, но в режиме нон-стоп. Нужно увеличить скорость. Мы не должны терять ни минуты на отдых или на что бы то ни было другое. Это может быть очень и очень выгодным, если нам удастся попасть на рыбу. И ты увидишь, какими красивыми могут быть белые палтусы. Иногда очень крупными. Вес их превышает двести килограммов. Рыбин меньше метра мы не имеем права ловить и должны отпускать обратно в воду, если таких поймаем.

— Буду ли я достаточно крепкой для этого?

— Для того чтобы вытаскивать их из воды, ты вряд ли пригодишься, — он смеется. — Но делать наживку, свертывать крючковую снасть, потрошить рыбу, поверь мне, работы хватит для всех, ее будет достаточно, чтобы упасть смертельно уставшей после суток, даже не волнуйся.

Работа возобновилась, даже с большей интенсивностью, чем когда-либо. «Голубая красавица» преследует нас по пятам, способствуя тому, чтобы у нас был неудачный сезон рыбной ловли. Мы потеряли слишком много крючковых снастей и косяки черной трески поплыли в другое место. Если не случится чуда, нам не стоит рассчитывать на ошеломляющий результат. В сравнении с тем, что мы можем, он будет весьма посредственным. Но мы будем там и мы сделаем свою работу.

Каждое утро мы пробуждаемся под аккомпанемент криков шкипера. Нам надо быстренько надеть влажные непромокаемые плащи, а я кроме того обуваю свои уже основательно текущие сапоги. Увы, не время для кофе, ветер хлещет нас по лицу, а белое небо ослепляет. У нас нет времени задумываться, мы вновь погружаемся в холод и тяжелую работу, переходим из состояния животного сна в слепой полусон. Опухшие руки с трудом разгибаются, эти руки надо еще разбудить, оживить. Жесты словно механические, мысли только о крючковых снастях, которые снова надо поднимать, начинять свежей наживкой, а затем освобождать от взятого улова. Рыбачить, безостановочно.

Джуд каждое утро глотает таблетку аспирина. Я ее глотаю вечером, когда у меня поднимается температура. В моем сне живет океан. Я на этой волне. Я поворачиваюсь на своей койке, и ход меняется на тот, за которым мне надо следовать. Меня трясет, и только ветер способен меня окончательно разбудить, я хватаю влажную, сложенную на моей койке одежду, тут же от меня ускользает рыба, я отбиваюсь и кричу:

— Я внутри! Я внутри! — И тут я качусь кубарем в черную волну.

Мужчина цедит:

— Заткнись, Лили, это — всего лишь сон…

Рыболовные снасти распускают. Они висят в воздухе во время просушивания, над ними парят бледные и кричащие птицы. Крепкая хребтина яруса — наша путеводная нить, наша единственная одержимость. Рыбачим. Часы проходят, мы этого совсем не ощущаем. Только считаем поводки, где на крючках надо менять наживку, сбрасывать в море, возвращать на борт… Эти рыбы, которых мы потрошим, лед, который надо разбить, нам приходится вставать на колени в трюме, когда при каждом крене есть вероятность плюхнуться во взбаламученную воду, прямо в кучу неспокойной плещущейся рыбы.

Порез на моем пальце зарубцевался. Сустав, окрашенный в фиолетовый цвет, постепенно приобретает цвет апельсина. Стежки ниток я вырвала зубами. Мрачная погода. Море гневается на нас. Мы наталкиваемся на стены, как только выходим на другое пространство вне нашей кают-компании.

На палубе мы наживляем крючки. Высокий худой парень находится в рубке. Джесс, наверное, в машинном отделении. Я зову его на кофе и плитку шоколада. Мужчины снимают перчатки. Джуд вытаскивает сигарету. Саймон хватает кассетный магнитофон.

— Тебе можно?

— Уверен, — отвечает Джуд своим низким голосом.

Он затягивается сигаретой, из-за чего начинает сильно кашлять и плеваться. Он сморкается в руку. Дэйв качает головой:

— Ты так можешь сдохнуть со своим дерьмовым табаком.

Джуд пожимает плечами:

— То, что меня сейчас может убить, так это представлять жену и укол героина.

Дэйв смеется.

— Ты не изменишься.

Боб Сежер снова включил магнитофон. Звучит «Fire Inside» — «Огонь внутри».

— И полный стакан виски с кофе… Это было бы весьма неплохо, — продолжил Джуд.

— Или с коньяком, — добавляет Саймон.

— Для меня это был бы завтрак, — говорю я.

— Она думает только о том, чтобы пожрать, — говорит Дэйв смеясь. Но это правда, скоро будет три часа. Это — самое время.

Наблюдатель замерз и возвратился.

— Я полагаю, что он также ждет обеда, — шепчет Саймон.

Мы выпили кофе. Я выкуриваю сигарету и снова надеваю перчатки.

— У нас закончилась наживка. Кто за ней сходит?

— Я иду туда.

Я проскальзываю за Саймоном. Я сажусь на корточки и снимаю металлический засов, тяну тяжелую железную крышку.

— Я могу тебе помочь, — говорит Саймон.

Я пожимаю плечами. Я прыгаю в люк отсека, в котором хранятся кальмары. Колотый лед стал крепким. Коробки смерзлись. Я прошу, чтобы мне дали лом. Усевшись на корточки на скользком, замерзшем полу и качаясь справа налево, я пытаюсь высвободить замороженные картонные коробки. Мои пальцы теряют гибкость. Я испытываю боль. Нарастающая во мне радость побеждает, безудержный смех, возможно, опьянение ледяными глубинами. Я поднимаю коробки, удерживая их на вытянутой руке.

— Эй, Саймон! Это тяжело!

— Я иду, душечка…

Я поднимаюсь из трюма. Джуд протягивает мне руку.

— Ну и что же ты увидела такого забавного в этой черной дыре?

Я смеюсь. Я снимаю перчатки и дышу на замороженные пальцы. Я обнаруживаю кусочек шоколада, который прячу в рукав. Я собираюсь помочь Саймону разделывать кальмаров.

Мы возвратили назад три секции крючковых снастей. Дэйв спустился замораживать рыбу. Саймон колдует у плиты. Джуд и я драим палубу. Он работает молча, не говоря ни слова, капюшон его свитера, горловину которого он обрезал ножом, опущен. Я все еще не осмеливаюсь смотреть на него, когда мы на борту. Так как он — рыболов, для меня он — единственный. Джуд знает все. Его власть не в ширине его плеч, не в размере рук, она в его крике, в эхе его голоса, когда он теряется в волнах и ветре. В момент свидания с морем один на один он смотрит на небо, ноздри его расширены, он исследует волны, как если бы он там читает что-то, известное только ему, возможно, он видит там только большую пустыню, раскинувшуюся без конца и без края, в непрекращающихся криках чаек, которые парят в воздушных потоках как ветряные лошади.

Наконец-то обед. Сейчас полночь. Я возвращаюсь. Саймон заканчивает расставлять тарелки на столе. Рис доходит на плите. Сосиски и коробка красной фасоли уже разогреты и распределены по алюминиевым тарелкам. Джесс снова выходит из рулевой рубки, со своей тарелкой в одной руке и с кока-колой в другой. Йан уже сидит за столом. Джуд выкуривает сигарету на палубе. Дэйв меня опередил. Мы вытерли руки о наши грязные и бесформенные спортивные костюмы, испачканные водой, подкрашенные вином. Мы обслуживаем себя у плиты. Садимся за стол.

— Закрой эту гребаную дверь, а то мы замерзаем!

Шкипер горланил, когда Джуд вошел. Он успел сплюнуть в приоткрытую дверь. Он ее закрыл без слов, с некой полуулыбкой на лице. Он опускает глаза. Человек-лев всегда становится как бы меньше ростом между стенами. Он, кажется, теряет почву под ногами под неоновым светом, который как бы раздавливает его черты, искореженные больше спиртом, чем ветром с моря. И если он меня пугает на палубе, то, когда он снова становится раненым человеком, я опасаюсь его еще больше.

Мы едим без слов. Высокий худой парень кажется взвинченным. Он съел только половину еды, которая была на его тарелке, затем он отодвигает от себя тарелку с явным отвращением.

— Надо как-то пересмотреть и разнообразить наше меню, — говорит он Саймону угрюмым голосом.

Дэйв сделал замечание, он один слышит ответ Джуда. Они смеются. Саймон клюет носом над тарелкой с рисом.

— Я думаю, что это ужасно забавно.

— Она ест не пойми что. Я и не видел, как ты ешь рыбью требуху.