Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл

Она повернула в Грейз-инн, свой заповедник. Ее всегда радовало, как затихает городской шум по мере того, как она удаляется от улицы. Огороженное историческое селение, крепость барристеров и судей – одновременно музыкантов, ценителей вин, будущих писателей, любителей рыбалки нахлыстом, рассказчиков. Гнездо сплетен и профессионального опыта и восхитительный сад, до сих пор посещаемый рассудительным духом Френсиса Бэкона. Она любила это место и не хотела его покидать.

Она вошла в дом, отметила, что свет на лестнице не выключен автоматом, стала подниматься на третий этаж, под ней привычно скрипнули четвертая и седьмая ступеньки, и с последнего марша все увидела и сразу поняла. Это был ее муж. Он встал с книгой в руке, позади него у стены стоял чемодан, служивший ему стулом, а рядом на полу валялся его пиджак и раскрытый портфель, из которого высыпались бумаги. Войти не мог и работал, давно ее дожидаясь. Явно пришел не за книгами и не за свежими рубашками, если при нем чемодан. Первой ее мыслью, мрачной и эгоистичной, было: делиться теперь ужином, рассчитанным на нее одну. Потом она подумала, что делиться не будет. Лучше вообще не поест.

Она поднялась по последним ступенькам на площадку, молча достала из сумки ключи и прошла мимо него к двери. Пусть первым заговорит.

Заговорил ворчливым тоном:

– Я весь вечер тебе звонил.

Она отперла дверь и вошла, не оглянувшись на него, прошла в кухню, поставила пакет на стол и остановилась. Сердце у нее сильно билось. Она слышала раздраженное пыхтение мужа, втаскивавшего свой багаж. Если начнутся объяснения, которых она не хотела, то кухня для этого слишком тесна. Она взяла портфель, быстро ушла в гостиную, села, как обычно, в шезлонг и разложила вокруг несколько документов. Они были чем-то вроде защиты, без них она не знала бы, что с собой делать.

Звук колесиков чемодана, буксируемого по передней в спальню, казался Фионе вступительной репликой. И оскорблением. По привычке она стащила туфли и наугад взяла какой-то документ. У гитариста была приятно обставленная вилла в Марбелье. Певица хотела ее себе. Но он приобрел ее до брака – у первой жены по бракоразводному соглашению, в обмен на лондонскую недвижимость. А той, предыдущей, она досталась при разводе с первым мужем. К делу не относится, машинально отметила Фиона.

Скрипнула половица, и она подняла глаза. Джек, задержавшись на миг в дверях, направился к бутылке. На нем были джинсы и белая рубашка, расстегнутая на груди. Вообразил себя желанным? Она заметила, что он небрит. Даже через всю комнату было видно, что щетина у него белая и серая. Жалкий вид, оба они жалкие. Он налил себе виски и поднял бутылку, предлагая ей. Она покачала головой. Он пожал плечами и перешел к своему креслу. Она вела себя не по-компанейски, не чувствовала момента. Он сел с уютным вздохом. Его кресло, ее кресло, снова семейная жизнь. Она посмотрела на лист у себя в руке, повествование жены о том мире, к которому стремился гитарист, – совершенно непонятное. Пока Джек пил, она смотрела в другой конец комнаты, ни на что конкретно. Оба молчали.

Потом он сказал:

– Слушай, Фиона, я люблю тебя.

Через несколько секунд она отозвалась.

– Желательно, чтобы ты спал в гостевой комнате.

Он опустил голову в знак согласия.

Но не встал. Оба знали о живучести несказанного, чьи невидимые духи плясали вокруг. Она не велела ему уйти из квартиры, молча согласилась, чтобы он спал здесь. Он еще не сказал, выгнала ли его дама-статистик, или он сам передумал, или все-таки пережил тот экстаз, которого ему хватит до могилы. Смены замков не касались. Возможно, ему показалось подозрительным ее позднее возвращение. Его вид был ей почти невыносим. Что сейчас требовалось – это ссора с несколькими главами из прошлого. Возможно, со злопамятными отступлениями; возможно, его раскаяние будет облечено в форму жалоб; возможно, месяцы пройдут, прежде чем она пустит его в свою постель; возможно, призрак другой женщины будет маячить между ними всю жизнь. Но, наверное, они найдут способ вернуться – более или менее – к тому, что у них было.

Подумав об усилиях, которые для этого потребуются, о предсказуемости всего процесса, она ощутила еще большую усталость. Тем не менее это было неизбежно. Как выполнить договор на написание скучной юридической справки. Она подумала, что все-таки не отказалась бы выпить – но тогда получится что-то вроде празднования. А до примирения ей было очень далеко. Главное, ей было бы нестерпимо еще раз услышать, что он ее любит. Она хотела лежать в постели одна, навзничь, в темноте, грызть фрукт, а потом бросить огрызок на пол и уснуть. Что может ей помешать? Она встала, принялась собирать бумаги, и тут он заговорил.

Это был поток – частично извинений, частично самооправданий, и кое-что она уже слышала раньше. Он смертен, столько лет было беззаветной верности, его непреодолимое любопытство – как там будет, и почти сразу, когда он ушел тем вечером и вошел в квартиру Мелани, он понял свою ошибку. Она была чужая, он не понимал ее. И когда они вошли в ее спальню…

Фиона предостерегающе подняла руку. Она не желала слышать о спальне. Он остановился, подумал и продолжал. Он понял, что был дураком, поддавшись сексуальной прихоти, и в тот вечер, когда она открыла ему дверь, ему бы повернуться кругом, но он был смущен и чувствовал себя обязанным продолжать.

Прижав портфель к животу, Фиона стояла посреди комнаты, смотрела на него и не знала, как его остановить. Ее удивляло, что даже сейчас, в первой сцене высокой семейной драмы, ирландская песня продолжает крутиться в голове, ускоряясь вслед за ритмом его речи, и звучит празднично и вместе с тем механически, словно уличная шарманка. Чувства ее были в беспорядке, замутнены усталостью, и невозможно было вычленить какое-то одно под сыплющимися на нее жалобными словами мужа. То, что она испытывала сейчас, было слабее ярости и негодования, но не было в этом и равнодушной покорности судьбе.

Да, сказал Джек, он вошел в квартиру Мелани с глупым чувством, что обязан продолжать начатое.

– И чем больше я ощущал себя в ловушке, тем яснее понимал, какой я идиот – рискнуть всем, что у нас было, всем, чего мы вместе достигли, любовью…

– У меня был долгий день, – сказала она, направившись к двери. – Я перевезу твой чемодан в переднюю.

Она зашла в кухню и взяла из пакета на столе яблоко и банан. В спальню, с яблоком и бананом в руке, она шла в таком же, более или менее хорошем настроении, как по дороге с работы домой. От души отлегло немного. Но трудно вернуться к прежней легкости. Она толкнула дверь и увидела его чемодан на колесиках, стоймя у кровати. И тут ей стало понятно, какое чувство она испытывает от возвращения мужа. Очень просто. Разочарование от того, что он не остался там. Хотя бы чуть дольше. И ничего кроме. Разочарование.

4

У нее было такое впечатление, хотя факты этого не подтверждали, что под конец лета 2012 года разрывы и потрясения среди супружеских и любовных пар прокатились по Англии как аномальное наводнение, сметая домохозяйства, рассеивая имущество и надежды, топя тех, у кого ослаб инстинкт самосохранения. Прочувствованные обещания отрицались или переписывались, нежные партнеры становились искусными комбатантами и выставляли вперед адвокатов, невзирая на расходы. За лежащий втуне домашний скарб велись ожесточенные сражения, на место спокойного доверия приходили тщательно сформулированные «соглашения». В сознании тяжущихся история брака переписывалась так, что он был изначально обречен, любовь представала помрачением ума. А дети? Шашки на доске для матерей, козырные карты, а у отцов – в небрежении, эмоциональном и финансовом, повод для обвинений в насилии, обоснованных или рожденных фантазией, цинично выдуманных ошалелые дети, еженедельно мотающиеся между двумя домами в соответствии с судебным решением; пронзительные препирательства адвокатов из-за потерянного пенала или пальто; дети, обреченные видеть отца только раз или два в месяц, а то и вообще не видеть – если самые целеустремленные из отцов исчезли в горячем цеху нового брака, чтобы ковать новое потомство.