Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт
– Да где угодно, лишь бы не в этом бистро, в котором, должно быть, подают прогорклый салат и черствый хлеб. Я предпочитаю отсюда уйти. Я не переношу никаких форм расизма. Простите, если я вызвал у вас недовольство тем, что потянул вас за локоть.
Эстер сняла темные очки и внимательно посмотрела на Тошана. Затем она слегка улыбнулась и сказала:
– У меня нет явных шрамов на теле после моего пребывания в концентрационном лагере, но в душе я развалина! Я стала болезненно чувствительной и боюсь людей. Вчера утром, когда вы подошли ко мне, мне показалось, что меня охватил ужас – ужас, как я сама осознаю, необъяснимый. Но давайте лучше поговорим о вашей сводной сестре. По правде говоря, Тошан, то немногое, что вы рассказали о своей семье, меня очень заинтересовало.
Получасом позднее они уселись в беседке, обвитой густо разросшейся жимолостью. Они заказали жареную гусятину, жареный картофель и – в качестве десерта – пирожки с клубникой. В конце ужина Эстер Штернберг знала уже очень много о Кионе – дочери Талы и Жослина Шардена. Ее удивили и позабавили сложные родственные связи, существующие между Эрмин, Кионой и Тошаном. Метис в ходе этого разговора рассказал ей обо всех своих детях – начиная с самого старшего, Мукки, и заканчивая самой младшей, Катери. Он также поведал о нелегких условиях жизни индейцев монтанье – субэтнической группы индейского племени инну, проживающей в регионе Лак-Сен-Жан, причем большей частью в резервации. Мрачным голосом он в завуалированной форме рассказал о порядках, царящих в школах-интернатах, которые были учреждены церковниками и в которые отправляют индейских детей, чтобы те научились хорошим манерам и забыли свой родной язык.
– Делсен – ну, тот парень, которого, как кажется моей сестре, она любит, – подвергся в этих позорных школах жестокому обращению. Следы такого обращения остались и на его теле, и в его душе. Я не особо надеюсь на то, что он когда-либо полностью излечится. Я с ним никогда не встречался, только видел его издалека, но, по-моему, он кипит ненавистью.
– Поэтому тревога вашей супруги вполне объяснима, – сказала Эстер.
– Если кто-то на этой земле и может спасти его от демонов, так это Киона. Как я вам уже говорил, у нее часто бывают видения, которые, как потом выясняется, соответствуют действительности. Всегда соответствуют действительности. Она медиум и даже может переносить часть своего сознания из одного места в другое. Я только что наблюдал за вами, когда рассказывал о ее прошлых подвигах, и вид у вас был ошеломленный.
– Да, я ошеломлена!
– Мне, в частности, вспоминается один вечер. Летний вечер. Я едва не погиб здесь, в Монпоне, и после долгого пребывания в больнице вернулся к родным в свой дом, находящийся в глубине леса. После всего того, что мне довелось вынести, я уже не мог жить, не мог любить, я стал закрытым для ласки, сострадания, нежности. Киона тогда пришла ко мне поговорить и сумела подобрать слова, в которых я нуждался. Я обнял ее и смог начать дышать свободно, смог исцелиться. Она же тайно страдала. Она с изможденным видом легла на доски веранды из-за того, что увидела мысленным взором много ужасного, и это подействовало на нее удручающе. Мне кажется, она увидела то, что происходило в концентрационных лагерях. Она заверила меня, что Симона и Натан теперь находятся там, где свет, и что они не испытали мучений.
Тошан замолчал, почувствовав, что к горлу у него подступает ком. Эстер, сильно разволновавшись, едва сдерживала слезы.
– Самое прекрасное в Кионе – это ее улыбка, – продолжал Тошан. – Она лукавая, ослепительная. Улыбка ангела. Некоторые считают Киону юной ведьмой, но моя супруга и ее отец считают ее ангелом. Ну да ладно, давайте сменим тему разговора. Вы уезжаете завтра, да?
– Да, мне здесь больше делать нечего. Я получила ответы на все свои вопросы у мадам Мерло и – особенно – у вас. Вчера вечером вам удалось воскресить Симону. Я благодарю вас за это от всей души. Теперь я знаю, что она пожила несколько месяцев спокойной жизнью у своих друзей в городишке Руффиньяк и что ей повезло встретиться с вами.
– Или, наоборот, не повезло, – вздохнул Тошан. – Кто-нибудь другой на моем месте сумел бы успешно справиться с этим заданием. Как я вам уже говорил, в то утро я допустил ошибку, задержавшись в бистро и тем самым подставив вашу сестру под немецкие пули.
– Не терзайте себя, Тошан, – прошептала Эстер. – Слушая вас вчера вечером, я поняла, что вы готовы были умереть ради того, чтобы спасти Симону и ее сына. Бог сохранил вам жизнь – только и всего. После окончания войны у вас родилось двое детей. Нам – то есть тем, кто выжил, – следует теперь наслаждаться жизнью. Мы с вами расстанемся хорошими друзьями, не так ли?
Эстер прикурила сигарету, слегка откинув голову назад. Ее иссиня-черная шевелюра поблескивала в лучах солнца, проникающих сквозь листву.
– Вы обоснуетесь в Нью-Йорке? – спросил Тошан. – У вас там есть какие-нибудь связи? В начале войны очень много евреев покинули Европу и уехали в Америку.
– Я знаю. Могу разыскать там парижских знакомых, но вообще-то не хочу. Я предпочла бы завязать новые знакомства и отгородиться от своего прошлого.
– А почему бы вам не поехать в Квебек? – предложил Тошан, проникнувшись состраданием к молодой еврейке. – Вы ведь медсестра. В Робервале есть санаторий, и там постоянно нуждаются в квалифицированном персонале.
Тошан тут же пожалел об этом своем предложении: Эрмин может устроить ему сцену, когда она увидит, что в Лак-Сен-Жан приехала эта красивая женщина, похожая на Симону. Но затем ему стало стыдно за то, что он так плохо подумал о своей жене. «Эстер – мученица, выжившая в лагере смерти. Она имеет право на мирную жизнь вдали от этого старого континента, на котором произошло доселе невиданное массовое истребление евреев. Холокост. У Мин очень доброе сердце, она обладает восхитительной широтой души, а потому поймет меня и одобрит мой поступок».
Пока он так размышлял, Эстер достала из своей сумочки записную книжку и авторучку.
– Я запишу ваш адрес и номер телефона. Если в Нью-Йорке мне не понравится, я наведаюсь в ваш Квебек, однако я мерзлячка, а там, насколько я знаю, зимы суровые.
– В Нью-Йорке тоже.
– Вы упрямы. Я подумаю о том, как мне поступить, во время своего путешествия через океан. Тошан, я еще раз благодарю вас за все то, что вы сделали, за этот ужин и за этот разговор. Мы с вами могли бы переписываться. Я делала бы это с удовольствием.
– Тогда записывайте: «Тошан Дельбо, в середине леса, на берегу Перибонки – бурной реки, которая несет в своих волнах мелкий золотистый песок и которая на несколько месяцев в году покрывается льдом!» – сказал Тошан, смеясь. – Я шучу! Самое простое – это направлять письма моей теще, мадам Лоре Шарден, которая живет на бульваре Сен-Жозеф в Робервале. А она будет переправлять ваши письма мне. У нас имеется для этого свой особенный способ. Или нет, подождите, записывайте: «Постоялый двор в поселке Перибонка». Я там бываю часто. Это захолустный городок на берегу озера. Летом я езжу туда на мотоцикле, а зимой запрягаю своих собак в сани, которые сделал сам и которыми очень горжусь.
На его лице появилось меланхолическое выражение. Он скучал по своей земле, по своим деревьям, по своей реке и по тому уникальному чувству свободы, которое испытывал, когда оказывался наедине с природой.
– Вы в конце концов убедите меня остановить свой выбор на Квебеке и отказаться от Нью-Йорка, – покачала головой Эстер.
– Я добьюсь этого сегодня, поскольку приглашаю вас провести остаток вечера со мной. Сегодня ведь канун нашего расставания, и я настаиваю на том, чтобы вы согласились.
– Это было бы неразумно с моей стороны. Я намеревалась сегодня лечь спать рано. Мой поезд отправляется в семь часов утра. Отвратительный поездишка, который доставит меня в Перигё. Оттуда я поеду другим поездом в Париж.
– Мне вообще-то тоже здесь делать больше нечего. Вчера после полудня, как вам уже известно, я смог выразить свою благодарность местному полицейскому. Мы выпили с ним по три рюмки за мое воскресение. Я поеду в Париж вместе с вами. У нас будет время поболтать. Я вообще болтливый. Если хотите, я расскажу вам об особенностях квебекского диалекта. В нем много специфических словечек.
