Танцующая на гребне волны - Уайт Карен

Снова открыв глаза, я оказалась в постели в маленькой комнатке, которую мы с Джеммой приготовили для этого момента. Я старалась не думать, что роды наступили на три недели раньше срока, что боль у меня постоянная, а не приливами. Я этого не вынесу, если все будет продолжаться так долго, как это было у меня с Джейми. Мне был нужен Джеффри, и я звала его снова и снова.

– Я схожу за ним. – Рука Джорджины коснулась моего лба, и я почувствовала, как скользнули по моей коже красные перчатки.

– Нет. – Это был голос Натэниела, и даже я в моем состоянии узнала голос, не допускавший неповиновения. – Я привезу Джеффри.

Я впервые заглянула ему в глаза и увидела, что они у него цвета океана в бурю, серые с синим. Это были добрые, озабоченные глаза, и я вспомнила его молоденькую хрупкую жену, привезенную им из Бостона и прожившую на Сент-Саймонсе только два лета до того, как она умерла родами. Говорили, что его друзья опасались за него, когда он бродил по берегу в бурю, как будто ожидая, что судьба вмешается и заберет его к ней. Он стиснул мне руку, и я поняла, что могу доверять этому человеку, потому что он умеет любить.

Он повернулся к Джорджине:

– Оставайтесь здесь и ухаживайте за сестрой. Но сначала пришлите сюда Джемму. – Сапоги его тяжело бухали, когда он выходил из комнаты.

– Джемма, – позвала я, но мой голос прервал вопль, исторгшийся из меня. Я потянулась к сестре, спокойно сидевшей в кресле.

– Найди Джемму, – прошептала я.

Она медленно, палец за пальцем, стянула перчатки.

– Сейчас. Но сначала я хочу убедиться, что тебе удобно. Снять с тебя юбки? Или дать тебе воды?

Я металась на подушке. Боль ослепляла меня.

– Джемма! – прохрипела я. И тут услышала, как дверь распахнулась. Почувствовав на себе ее маленькие уверенные руки, я поняла, что все будет хорошо.

Я погрузилась в бессознательное состояние с такой же легкостью, с какой пеликан погружается в океанские волны. Но я заставила себя открыть глаза, когда почувствовала у себя на лице теплое дыхание Джеммы и ее руки на своих плечах. Так она всегда давала мне знать, когда хотела мне что-то сказать, и я с трудом прислушалась.

Ее здоровый глаз встревоженно мигал, пот каплями струился по ее лицу. За ее спиной стояла бледная Джорджина с кувшином воды. Ее волосы красивыми локонами рассыпались у нее по плечам.

Я могла видеть руки Джеммы, они были расставлены, как будто она держала дыню.

– Ребенок идет неправильно? – выдохнула я в отчаянии. Я вспомнила опоясавшую меня боль, когда я выходила из кухни, и подумала, что так бывает, когда ребенок повернется, в одно роковое мгновение, связав наши судьбы.

Я хотела сказать, чтобы Джемма не беспокоилась. Поскольку воды у меня еще не отошли, у меня еще был шанс сохранить ребенка, доносить его еще три недели, надеяться и молиться, чтобы он шевельнулся снова. Но прежде чем я успела открыть рот, Джорджина приложила мне к губам мокрую тряпку, чтобы смочить их. И в то же самое время я почувствовала тонкую струйку жидкости у себя между ног.

Отчаяние поглотило меня, затмив мне зрение, темной тенью вытеснив свет дня. Как будто увидев ту же тень, Джемма отстранила Джорджину и, обхватив мое лицо маленькими ручками, сильно нажала. Я встретилась с ней глазами, и странное спокойствие овладело мной. Она смогла повернуть ребенка. Я сама показывала ей, как это делается, как, не обращая внимания на вопли матери, нащупав плечики и головку ребенка, сделать то, что не удалось матери-природе. А если я смогла выдержать боль, я смогу и выжить.

Дверь распахнулась, и вбежал Джеффри, пахнувший мокрой шерстью, к которой, как звезды, прилипли снежинки. Я протянула к нему руки, и он поцеловал меня, но я успела увидеть ужас в его глазах.

Его голубые глаза потемнели и казались почти черными от страшной тревоги. Меня снова пронизала боль, и я вскрикнула. Джеффри содрогнулся. Он опустил голову на матрас рядом со мной, сжимая мне руку.

– Не покидай меня, Памела. Мне нет жизни без тебя.

Я нашла в себе силы коснуться рукой его щеки. Золотой обруч ярко блестел на бледной коже.

– Навсегда, ты же помнишь?

Он поднял глаза.

– Возвращайся ко мне. Что бы ни случилось, возвращайся ко мне. Обещай.

Я задохнулась от новой волны боли.

– Джеффри, пойдем. – Я не видела Натэниела, пока он не заговорил и не положил руку на плечо Джеффри.

Джеффри поцеловал меня в щеку возле уха.

– Обещай мне.

– Я обещаю, – прошептала я.

Я услышала, как он вышел, и снова отдалась боли, уверенным рукам Джеммы и тяжести мокрой тряпки, которую Джорджина прижимала мне к губам, словно стараясь лишить меня последнего дыхания.

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Май 2011

С тех пор как я переселилась в Сент-Саймонсе, я несколько раз проезжала на машине или на велосипеде мимо кладбища, но никогда туда не заходила. Я останавливалась на другой стороне улицы напротив главных ворот и смотрела на церковь в стиле королевы Анны. Она была построена в форме креста с готической крышей. Территорию вокруг украшали яркие цветы и старые дубы, перемежавшиеся с серыми и белыми надгробиями и мавзолеями. Но внутрь я не заходила, сама не зная почему. Я не боялась кладбищ, они составляли часть моего детства. Меня удерживал совсем не страх, а скорее ожидание открытия – открытия чего-то, что я не была уверена, мне хотелось увидеть.

Тиш припарковала машину там, где я обычно останавливалась со своим велосипедом. Достав с заднего сиденья два блокнота и коробку карандашей, мы вышли из машины и пересекли двухполосную улицу. Было еще рано, и кладбище выглядело одиноко, но это не означало, что там было пусто. Тяжесть лет висела в воздухе как испанский мох, минувшие события протекали перед моим внутренним взором.

– Здесь красиво, правда? – спросила шедшая впереди Тиш, когда, войдя в ворота, мы шли к церкви по вымощенной кирпичом дорожке.

– Да. И какое огромное кладбище. Я не ожидала, что оно такое большое. Здесь можно заблудиться.

– Такое случалось. Островитян здесь хоронят уже больше двухсот лет. Здесь лежит много знаменитых людей.

Я кивнула, слушая не очень внимательно и рассматривая массивные деревья вокруг нас.

– Этим дубам, наверно, миллион лет, – сказала я, вскидывая голову.

– Не совсем, – засмеялась Тиш. – Есть такая старая поговорка, что дубы сто лет растут, сто лет живут и сто лет умирают. Судя по старым фотографиям и зарисовкам церкви, эксперты говорят, что этим деревьям – за двести. Они многое видели.

Она шла дальше, а я остановилась, любуясь дубами и вспоминая вырезанный на дереве дух утонувшего моряка. Я подумала, не потемнели ли стволы дубов, пропитавшись за двести лет печалью этого места.

Тиш ждала меня у треугольного портика.

– Вы должны заглянуть внутрь, прежде чем мы пойдем по кладбищу. Церковь очаровательна.

Она открыла одну из белых двойных дверей, и мы вошли. Внутри пахло цветами и царила тишина. Интерьер был отделан темным деревом. Несмотря на полумрак, маленькие витражи над алтарем и большой у входа, изображавший библейскую сцену, пропускали солнечный свет, преобразуя стены и скамьи в цветной калейдоскоп.

– Хотя службы здесь начались еще в середине восемнадцатого века, приход образовался только в тысяча восемьсот седьмом году, – сказала Тиш приглушенным голосом.

Я осматривала викторианскую архитектуру, вспоминая готическую крышу.

– Церковь не кажется такой старой, – сказала я и, заметив укоризненный взгляд Тиш, поняла, что забыла понизить голос.

– Здание было построено в тысяча восемьсот двадцатом году. К сожалению, янки уничтожили его во время Гражданской войны и осквернили кладбище, пока были здесь. – Она нахмурилась, и глаза ее сузились. Это заставило меня воспринять событие как сравнительно недавнее и ее реакцию – как личное оскорбление святотатством солдат.

Я выгнула шею, чтобы увидеть высокий потолок и полюбоваться витражами.