Утешительная партия игры в петанк - Гавальда Анна
Мне бы так хотелось быть дружелюбнее к себе подобным, но увы… Виноват, признаю, да, хоть на это я еще способен: не могу.
Чувство вины гложет.
Я слишком очерствел, измотан, изнурен и грязен: просто непригоден к общению.
Чуть дальше, на съезде с магистрали:
— Вот скажите мне: вы в Бога верите?
Черт побери. Господи. Надо же было так влипнуть…
— Нет.
— Знаете, а я это сразу понял. Как увидел, что вы вот так бросаете свой чемодан, так и подумал: в Бога он не верит.
— Не-ве-рит! — повторяет он, постукивая по рулю.
— Не верю… — признаюсь я.
— А Бог-то ведь есть! Он здесь! Он повсюду! Он указывает нам, куда…
— Нет-нет, — прерываю я его, — там, откуда я вернулся… там Его нет. Точно. Уверяю вас.
— Это почему же?
— Там такая нищета…
— Так ведь Бог среди нищих! Бог творит чудеса, вы знаете? Бросаю взгляд на спидометр: 90. Из машины не выскочить.
— Взять хотя бы меня… кем я был раньше?.. да никем! — Он занервничал. — Пил! Играл! С женщинами спал! Да я уже на человека был не похож, понимаете?.. Полное ничтожество! Но Господь позвал меня. Поднял с земли, словно цветочек, и сказал: «Клоди, ты…»
Я никогда не узнаю, что там наболтал ему Всевышний. Я заснул.
Когда мы подъехали к дому, он тронул меня за колено.
На оборотной стороне счета значился точный адрес рая: церковь Обервилье, улица Сен-Дени, 46–48. С 10.00 до 13.00.
— И не откладывайте, в ближайшее же воскресенье приходите. Просто скажите себе: если я сел в эту машину, это не случайно, потому что случайностей… (он делает большие глаза) не бывает.
Стекло справа от водителя опущено, и я наклонился, чтобы попрощаться с моим пастырем:
— Так значит… эээ… Вы теперь… это… больше не спите… с женщинами вообще?
Он широко улыбается:
— Только с теми, которых посылает мне Господь…
— И как вы их узнаете? Улыбка становится еще шире.
— Они самые красивые…
*
Всему-то нас учили наперекосяк, размышлял я, толкая дверь подъезда. Вот я, я только тогда был искренен, когда говорил себе: «Я не достоин принять Тебя».
И в это я действительно верил.
А ты, гоп-гоп, да-да, ты — поднимаясь на пятый этаж по лестнице, я с ужасом понимал, что эта чертова песня прилипла ко мне, — на такси, да-да, на такси.
Оу-йе.
Дверь закрыта на цепочку, и эти последние десять сантиметров, из-за которых я не мог попасть в квартиру, окончательно вывели меня из себя. Я приехал черт знает откуда, я столько всего натерпелся, самолет опоздал немилосердно, и все это при деликатном попустительстве Господа Бога. У меня сдали нервы.
— Это я! Откройте!
Я орал и дубасил в дверь:
— Да откройте же, черт подери!
Нос Снупи показался в дверном просвете.
— Эй, ты чего? Успокойся, не надо так волноваться… Матильда сняла дверную цепочку, посторонилась и, когда я переступил порог, уже повернулась ко мне спиной.
— Добрый день, — сказал я.
Она ограничилась тем, что подняла руку, вяло пошевелив пальцами.
Enjoy,[2] гласила спина ее майки. Как же! В это мгновение мне сильно захотелось схватить ее за волосы и врезать ей как следует, чтобы заставить повернуться и смотреть мне в глаза, когда я говорю ей эти два слова, которые для нее, видимо, давно потеряли всякий смысл: Добрый-день. Но потом, эх… Я плюнул. К тому же дверь в ее комнату уже захлопнулась.
Меня неделю не было, послезавтра опять уеду, ну и… К чему все это?..
Какая разница? Ведь я тут проездом, разве не так?
Я вошел в комнату Лоранс, которая вроде бы была и моей. Кровать застелена идеально, на одеяле ни складочки, подушки взбиты, пузаты, надменны. Грустны. Я прошел вдоль стены и присел на самый край кровати, чтобы ничего не помять.
Я уставился на свои ботинки. Довольно долго на них смотрел. Потом взглянул в окно: кругом одни крыши, крыши да Валь-де-Грас вдалеке. Перевел взгляд на ее одежду на спинке кресла…
Ее книги, бутылка воды, записная книжка, очки, сережки… Все это наверняка что-то значило, но я уже не очень понимал, что именно. Больше не понимал.
Взял с ночного столика одну из упаковок с таблетками.
Nux Vomica 9CH, проблемы со сном.
А, вот оно что, проскрипел я, поднимаясь с кровати.
Nux Vomica. Рвотный орех.
Все было как всегда, но с каждым разом все хуже. Полное отчуждение. Уже и берегов-то не видно…
Ну хватит, оборвал я себя. Ты устал и порешь чушь. Кончай.
Вода обжигала. Открыв рот и зажмурившись, я ждал, когда она смоет налипшую на меня дурную чешую. Холод, снег, темень, автомобильные пробки, бесконечные споры с кретином Павловичем, заведомо проигранные сражения и все эти взгляды, которые я до сих пор чувствовал на себе.
Этого типа, который вчера запустил мне в лицо каской. Слова, которые я не понимал, но смысл которых без труда угадывал. Стройку, с которой я явно не справлялся. По многим причинам…
И зачем только я в это влез? И вот, пожалуйста! Теперь я не мог найти даже собственную бритву среди всей этой косметики! Апельсиновая кожа, болезненные регулы, блеск, плоский живот, жирная себорея, ломкие волосы.
И к чему вся эта дрянь? Зачем?
Кому все это нужно?
Я порезался и отправил весь этот хлам в мусорное ведро.
— Эй… Я вот думаю, может тебе кофе сварить? Матильда стояла на пороге ванной, скрестив руки и небрежно опираясь о дверной косяк.
— Хорошая мысль.
Она смотрела на пол.
— Эээ… Да… Прости, я уронил тут кое-что… Я сейчас… не беспокойся…
— Да нет. Я не беспокоюсь. Ты ведь все время нам что-нибудь такое устраиваешь.
— Чего?
Она помотала головой.
— Как съездил? — спросила она.
— …
— Ладно! Твой кофе.
Матильда… Девчонка, которую мне так трудно было приручить… Так трудно… Боже мой, как же она выросла! Хорошо, что у нас оставался этот Снупи…
— Ну что, тебе лучше?
— Да, — сказал я, дуя на кофе, — спасибо. Чувствую, наконец, приземлился… Ты сегодня не учишься?
— Не-а…
— Лоранс на работе?
— Да. Она придет прямо к бабушке… Ну нееет… Только не говори мне, что ты забыл… Ты прекрасно знаешь, что сегодня у нас мамин день рождения.
Конечно, я забыл. Нет, не про день рождения Лоранс, а о том, что мы собирались отметить его в кругу семьи. Обожаю семейные торжества: праздничный стол, все как положено. Все, чего мне так не хватало.
— У меня нет подарка.
— Знаю… Потому и не пошла ночевать к Леа. Знала, что ты без меня не обойдешься.
Ох уж эти подростки… До чего неблагодарный возраст.
— Знаешь, Матильда, меня всегда удивляла твоя манера общения…
Я встал, чтобы подлить себе кофе.
— Ну хоть кого-то я еще могу удивить…
— Кокетничаешь? — мне хотелось сказать ей что-нибудь приятное. — Enjoy!
Она слегка повела плечом. Едва заметно. Как ее мать.
Мы решили пойти пешком. Миновали несколько улочек, Матильда молчала, я пытался завязать разговор, но мои вопросы ее явно раздражали, так что она вытащила свой iPod и надела наушники.
Ладно, как знаешь… Наверно, мне нужно завести собаку. Чтобы хоть кто-то меня любил и радовался всякий раз, когда я возвращаюсь домой издалека… Может быть, игрушечную? С большими добрыми глазами и таким механизмом, чтобы она виляла хвостом, когда ее гладишь по голове.
Кажется, я уже люблю этого пса…
— Ты чего там, дуешься?
Из-за своих наушников она спросила так громко, что шедшая рядом с нами по переходу дама обернулась.
Матильда вздохнула, на секунду закрыла глаза, снова вздохнула, вынула левый наушник и засунула мне его в правое ухо:
— Так и быть… Поставлю-ка тебе что-нибудь по возрасту, это тебя подбодрит…
И вот, среди шума нескончаемого потока машин, на другом конце короткого проводочка, соединяющего меня с таким далеким детством — несколько гитарных аккордов.
Несколько нот и безупречный, хрипловатый и слегка тягучий голос Леонарда Коэна.
Suzanne takes you down
To her place near the river.
