Снежок - Леттс Элизабет

В обычный день аукциона лошади, все еще впряженные в телеги, стояли рядом с автомобилями с номерными знаками других штатов – фургонами, принадлежащими полным надежд покупателям.

К концу аукциона через площадку проходили две или три тысячи лошадей – на них смотрели, их оценивали и покупали. Для некоторых из них это было спасением – провал на скачках давал им возможность попробовать силы в конкуре. Для других это был шаг назад – старую выставочную лошадь могли продать как тренировочную. В конце аукциона всегда оставалось несколько лошадей, не нашедших покупателей. Это были лошади, чьи недостатки нельзя было скрыть, неукрощенные лошади, пытавшиеся достать владельца зубами и копытами, или же те, что едва перебирали ногами, обходя площадку.

Но в Нью-Холланде ни одна не оставалась непроданной.

Один и тот же человек всегда предлагал цену последним – он покупал лошадей для бойни, где их тела перерабатывали в собачью еду, а из копыт варили клей.

Аукцион длился всего три-четыре часа, настолько быстро расходились лошади. В конце дня фермеры-амманиты забирались в свои повозки, фургоны отправлялись обратно на ипподромы, а новоиспеченные владельцы лошадей запирали свои приобретения в кузова машин и разъезжались по домам.

Последним уезжал человек, купивший лошадей для бойни.

В тот понедельник 1956 года Гарри де Лейер опаздывал. В его фургоне не работали фары – ничего удивительного, он заплатил за него всего двадцать пять долларов. Новая машина стоимостью около пятнадцати тысяч была голландскому иммигранту не по карману. Хотя этим холодным утром он и встал пораньше, снег и пробитая шина заставили его задержаться в дороге.

Когда Гарри наконец приехал, уже было пусто, не осталось ни одной лошади. Все долгое путешествие из Нью-Йорка он проделал зря.

Стоял лишь один автомобиль – потрепанный грузовик, больше подходивший для перевозки крупного рогатого скота, чем лошадей. Неопрятный человек, одетый в куртку и хлопчатобумажные рабочие штаны, как раз закрывал кузов.

Не желая сдаваться после долгой поездки, Гарри выглянул из окна машины и подозвал его.

– Ничего не осталось, кроме мяса, – ответил мужчина, словно не желая разговаривать.

Гарри вышел из машины, подошел к нему и заглянул в кузов грузовика сквозь щели между досками. День выдался холодным, и дыхание лошадей поднималось в воздух паром. Любой, кому приходилось видеть лошадей, приговоренных к бойне, может поклясться, что животные будто чувствуют, что им пришел конец. Иногда они выражают свой страх, громыхая копытами по деревянному полу кузова, стуча в стены железными подковами. Иногда они просто выглядят испуганными, будто знают, куда направляются.

Гарри стало дурно. Он никогда не мог думать о лошади просто как о шкуре, мясе или материале для клея. У него дома, в Голландии, лошадей, которые уже не могли работать, оставляли доживать свой век на пастбище. Его отец говорил, что лошадь, которая потрудилась на благо человека, заслуживает окончить свои дни спокойно.

Неужели эти кони больше ни на что не годны? Гарри заглянул в кузов. В грузовике для перевозки лошадей животные путешествуют в специальных стойлах, их копыта обмотаны ватином, а рядом положено свежее сено. В этом грузовике ничего подобного не было. Больше дюжины лошадей загнали в кузов, втиснули меж досок, которые не могли защитить их ни от ветра снаружи, ни друг от друга. Гарри буквально чувствовал исходящий от них страх, стук копыт по металлическому полу был оглушительным, а глаза сверкали в полутемном кузове.

Но одна из лошадей стояла спокойно, прижатая к борту, будто не обращая внимания на творящийся вокруг хаос. Гарри видел ее большие карие глаза сквозь щели между досками, а когда он просунул в кузов руку, лошадь ткнулась в нее носом. В ее глазах светился вопрос.

– А что насчет этой? – спросил Гарри.

Мужчина уже собирался уезжать.

– Вам она не нужна. Подковы не хватает, а на груди ей все натерло упряжью.

– Я просто посмотрю, – сказал Гарри.

Обычно за старую лошадь редко давали больше шестидесяти долларов. Готов ли был Гарри заплатить больше?

Он поколебался, а затем кивнул. Лошадь все еще смотрела на него.

С явной неохотой мужчина вывел ее из грузовика. Спускаясь по трапу, лошадь едва не упала, но выровнялась.

Как только животное оказалось снаружи, Гарри смог рассмотреть его получше. И картина вырисовывалась нерадостная.

Это был жеребец, вернее мерин, как Гарри и подозревал. Его шерсть, белая, которую обычно зовут серой мастью, была вся в грязи, на коленях зияли открытые раны. Копыта потрескались, и не хватало одной подковы. Лошадь была худой, но не истощенной – не настолько, чтобы попасть в фургон, едущий на бойню. Отметины на груди говорили о том, что ей приходилось тащить тяжелый плуг. Гарри обратил внимание на крепкие голени, сильные плечи и широкую грудь – видимо, результат физического труда. Мужчина отпустил уздечку, но лошадь не двинулась с места.

Судя по зубам, она была старой – не меньше восьми лет, наверное, даже больше. Гарри изучил ее ноги – бабки, щетки, плюсну, скакательные суставы – и не увидел каких-либо заметных недостатков. Порой казалось, что лошади, которых пытались продать на аукционе, будто сошли со страниц учебника для ветеринаров: растяжения сухожилий, костяной шпат, ламинит, лордоз, аллергический бронхит – полный набор причин, по которым лошадь может быть больной, искалеченной или непригодной. Но у этого коня ничего такого не наблюдалось, он был просто изнурен и голоден, обычная лошадь, которой довелось переживать тяжелые времена.

Аукцион заставлял лошадей нервничать, но эта сохраняла спокойствие, следя за Гарри взглядом. Когда же Гарри сказал ей несколько слов, та вытянула вперед уши: небольшие и правильной формы.

Породистых лошадей чаще всего разводят ради внешнего вида и определенных характеристик: чистокровных – из-за скорости, арабских скакунов – за их изогнутые морды и высоко расположенные хвосты, теннессийских прогулочных лошадей – за ход столь мягкий, что всадник может нести в руке бокал вина и не пролить ни капли. И уши – это показатель породы. Гарри присмотрелся к коню внимательнее, пытаясь представить, как он будет выглядеть без всей налипшей на него грязи.

Очевидно было, что этот мерин, даже если его вымыть и откормить, никогда не станет красивым. У него была плоская морда, большие глаза и дружелюбный вид.

Лошадь вытянула шею и фыркнула, здороваясь.

Гарри протянул руку – к сожалению, никакого угощения у него не было.

Несмотря на плачевное состояние, глаза серого были живыми. Он был силен, и с надлежащим уходом он полностью поправится. Любой наездник может опознать животное, потерявшее волю к жизни, по поникшей голове и пустым глазам, по дряблым губам и шаркающей поступи. Но эта лошадь не была сломлена, в ней чувствовалась выдержка. Просто нужен кто-то, кто позаботится о ней. И Гарри был уверен, что к человеку, проявившему эту заботу, она вернется сторицей.

Но он знал также, что не может быть этим человеком. Де Лейеры считали каждый пенни, и в их жизни не было места для прихотей.

– Так берете его или нет?

В мире конного спорта приходится быть жестокосердным. На каждого коня, из которого может выйти хороший скакун, приходится дюжина слишком старых, слишком слабых или слишком непослушных. Здравый смысл подсказывал Гарри приберечь деньги и поехать домой.

Кузов грузовика все еще был открыт. Лошади натыкались друг на друга, еще пара минут – и между ними могла начаться драка. По знаку Гарри водитель уведет серого обратно в этот грузовик. И дальше все произойдет быстро. Сначала ужасная поездка в холодном переполненном кузове. А затем ужасный конец – выстрел в голову из пневматического пистолета. Эта мысль заставила Гарри вздрогнуть.

В родной деревне Гарри в Голландии, когда нацисты уводили лошадей, селяне сжимали кулаки и старались не показывать стоящих в глазах слез.

Гарри знал, что значит чувствовать себя бессильным.