Среди овец и козлищ - Кэннон Джоанна

– Странный Уолтер, – пробормотал он.

– Вот именно. Даже дети это понимают.

Брайан посмотрел на свет в окнах дома Шейлы.

– А кто с твоими сидит? – спросил он.

Она улыбнулась:

– Они в няньках не нуждаются. Лайза уже достаточно взрослая. Умная, вся в мать пошла. Я хорошо ее воспитала.

Брайан снова взглянул на дом одиннадцать. Его очертания терялись на фоне неба, края крыши сливались с чернильной темнотой.

– Так вот чем обычно занимаются ребятишки? – спросил он. – Копируют своих мамочек и папочек?

Шейла едва ковыляла по тротуару, высоченные каблуки скользили по бетонному покрытию.

– Именно, – отозвалась она. – И нечего жалеть Уолтера Бишопа. Такие люди, как он, сочувствия не заслужили. Они другие, не как мы.

Лязгнул засов калитки, звук разнесся по пустой улице.

– Ты на самом деле думаешь, что полиция снова займется этим пожаром? – спросил он. – После того, как прошло столько времени?

Шейла развернулась к нему в полумраке. Лица видно не было, лишь очертания головы. Тень, скользящая на фоне быстро темнеющих кирпичей. И ответила ему шепотом, вполне различимым в тишине.

– Будем надеяться, что нет, черт побери, – сказала она.

И вот каблуки ее застучали по ступенькам, ключ повернулся в замке, а Брайан смотрел, как последние отблески дневного света покидают небо.

Он перешел улицу и направился к своему дому. Шел, засунув руки в карманы куртки. Сперва подумал, что ему показалось, но затем почувствовал снова. Ощущение было такое, будто о запястье трется какая-то картонка. Он остановился, дернул за подкладку рукава, немного оторвав ее.

Библиотечная карточка.

Он стоял под уличным фонарем. Ему удалось прочесть имя на карточке в неверном оранжевом свете.

«Миссис Маргарет Кризи».

Брайан нахмурился, затем сложил картонку пополам и стал заталкивать обратно под подкладку, пока она не исчезла.

Брайан стоял в дверях и оглядывал гостиную. Материнский рот, открытый во сне, выглядел огромным как пещера, отчего лицо казалось до ужаса тривиальным. Пустая коробочка от ассорти лежала на табурете, ковер был завален мусором, скопившимся за день: вязальные спицы, кроссворды, странички с телевизионными программами, вырванными из газеты…

– Мам! – окликнул он. Негромко, чтобы не разбудить ее, но достаточно отчетливо, чтоб убедить себя, что он это сделал.

В ответ послышался храп. Не такой оглушительный и раскатистый, как можно было бы ожидать, вполне себе умеренный. Даже какой-то задумчивый. Отец рассказывал, что, когда они познакомились, мама была девушкой нежной и грациозной. И Брайан решил, что, возможно, сдержанный храп – это все, что осталось от некогда застенчивой и хрупкой женщины.

Он не сводил глаз с открытого рта матери. Интересно, сколько же слов вылилось из него и попало в уши Маргарет Кризи. Мама никогда не умела вовремя остановиться. Использовала сеть из сплетен и пересудов, желая привлечь внимание людей, словно не верила, что она сама по себе достаточно интересна им, и не было другого способа их удержать.

Рот матери еще немного приоткрылся, веки сомкнулись еще плотней. И откуда-то из глубины груди послышался слабый всхлип.

Интересно, подумал Брайан, рассказывала ли она Маргарет Кризи о том ночном пожаре. О том, что она видела или думала, что наблюдала в затененных уголках улицы.

И еще он предположил: может, именно эти магические слова привели к исчезновению Маргарет Кризи.

20 декабря 1967 года

Брайан подносит пламя спички к самокрутке и наблюдает за тем, как огонек прорезает в темноту.

Он мог бы курить и в доме, если б захотел. Потолки и стены комнат пропитаны запахом и пожелтели от материнских сигарет. Но он предпочитает выходить на улицу, чувствовать, как морозец пощипывает лицо, и смотреть во тьму. Стоять здесь, чтобы никто не беспокоил.

Авеню погружена в холодную зимнюю тишину. Окна и двери домов плотно закрыты, в трех топят камины, окна запотевают. В щелях штор и занавесок видны рождественские елки, но настроение у Брайана не слишком праздничное. Он искренне сомневается, что у кого-то с этим обстоит иначе – после всего того, что случилось.

Самокрутка тонкая и быстро подходит к концу. Остатки дыма царапают горло, в груди все сжимается. Он решает сделать последнюю затяжку и вернуться в теплую кухню, но вдруг замечает какое-то движение в дальнем конце дороги. У дома одиннадцать происходит какое-то перемещение в темноте. Освещение меняется, и все это он замечает краем глаза, уже когда собирается развернуться и войти в дом.

Он прикрывает самокрутку ладонью, чтобы не погасла, пытается рассмотреть, что же там происходит, но за оранжевым озерцом света от уличного фонаря все остальное тонет в чернильной тьме.

Однако какое-то движение там было, определенно.

Закрывая за собой заднюю дверь, он слышит звук быстро удаляющихся шагов.

– Можешь курить и здесь, Брайан. – Мать кивает на набитую до отказа пепельницу. – Помог бы мне с этими рождественскими открытками.

Она насаживает открытки на крохотные зеленые и красные крючки – получается подобие гирлянды из флажков. Пакетик со сладким заварным кремом подходит к концу.

– Надо же глотнуть хоть немного свежего воздуха, мам.

– Не забывай о своих почках, – предупреждает она.

Брайан подходит к окну, слегка отдергивает занавеску. Получается щелочка шириной не больше дюйма.

– Чего это ты там высматриваешь? – спрашивает она и откладывает открытки на колени.

– Одиннадцатый дом.

– Вроде бы ты говорил, что он уехал со своей мамашей. И вроде бы мы все решили, что нет смысла наблюдать за домом до тех пор, пока он не вернется.

– В саду у него кто-то ходит.

Она тут же вскакивает. Груда рождественских открыток разлетается в разные стороны, висевшие в самом низу картонажные ясли и ослик падают на ковер.

– Если уж хочешь что-то сделать, так делай как следует, – ворчит мать. – Погаси верхний свет и раздвинь занавески.

Брайан повинуется, и вот они начинают всматриваться во тьму.

– Что-нибудь видишь? – спрашивает она.

Он не видит. И они продолжают наблюдать в полном молчании.

Шейла Дейкин выходит выбросить мусор, слышен скрежет стекла по металлу. Сильвия Беннет раздвигает шторы в одной из комнат на верхнем этаже и выглядывает на улицу. Такое ощущение, будто она смотрит прямо на них, и Брайан прячется под подоконник.

– Да не видит она тебя, олух ты эдакий, – говорит мать. – Свет-то у нас выключен.

Брайан выныривает, смотрит в окно, но Сильвия уже исчезла.

– Может, снова те ребята из города, – рассуждает мать. – Может, они вернулись.

Брайан навалился грудью на подоконник. Ноги у него занемели, сбоку в ребра впивается спинка кушетки.

– Да они бы не посмели, – бормочет он. – После того, что случилось.

Мать насмешливо фыркает:

– Ну, не знаю. Лично я ничего не замечаю. Тебе, должно быть, показалось.

Она говорит и говорит, и в этот момент Брайан снова видит какое-то движение за тонкими деревцами с облетевшей листвой, что стоят в саду у Уолтера Бишопа.

– Вон, там! – Он стучит пальцем по стеклу. – Теперь видишь их?

Мать снова приникает лицом к стеклу, дышит возбужденно и часто.

– Сроду бы не подумала, – бормочет она. – Что, черт возьми, происходит?

– Кто? – Брайан тоже приникает к стеклу. – Кто это там?

– Да отодвинься ты, Брайан. Все загородил.

– Кто это? – повторяет он, слегка отодвигаясь.

Мать отходит на шаг, скрещивает руки на груди. И с удовлетворением замечает: – Это Гарольд Форбс, кто ж еще. Определенно Гарольд Форбс.

– Разве? – Брайан снова рискнул прижаться лицом к стеклу. – С чего ты взяла?

– Да я этого горбуна когда хочешь узнаю. Совсем никудышная осанка у этого мужчины.

И вот они снова всматриваются во тьму и видят свои отражения в стекле – искаженные от любопытства призрачно-бледные лица с открытыми ртами.