Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана

Он, смеясь, говорит:

– Ха-ха, очень смешно. – И предлагает мне заткнуться, однако видно, что его это немного задело.

Я просто опять не смогла удержаться. Кажется, что для Джейка все так просто. Не прилагая никаких усилий, он из всеми обожаемого маленького мальчика превратился в сексуального первокурсника, и при этом его нос и адамово яблоко не растут в два раза быстрее, чем все остальное. Он отличный спортсмен. Его любят учителя. У него куча друзей. Я слышала, что в него влюблены несколько одиннадцатиклассниц и даже двенадцатиклассниц. И у него только одна мать и один отец, оба сейчас внизу, на кухне, готовят ко Дню благодарения ужин, в котором слишком много корицы.

– Симона, у тебя все нормально насчет сегодня? В довершение ко всему он еще и невероятно милый.

– Думаю, да.

– Ну, это хорошо, потому что я немного паникую.

Это застает меня врасплох. Я ни разу не задумывалась о том, какой эффект все это может производить на Джейка.

– Почему?

– Не знаю.

Для Джейка было большим шагом подняться сюда и признать, что ситуация с Ривкой напрягает его; я не могу ожидать от него, что он еще и сформулирует, почему это напрягает его. Мне не надо было даже спрашивать его почему, потому что мне и так все более чем понятно. Это разрушает мир Джейка и его восприятие нашей семьи.

Джейк садится в кресло:

– Не хочу, чтобы она была здесь. Мне бы хотелось, чтобы она просто уехала, и я не понимаю, почему мама и папа так суетятся из-за всего этого.

Парень дело говорит. Я тоже не могу понять почему. Они до сих пор не дали мне разумного объяснения. Почему они принуждают меня к этому? Почему сейчас?

У Джейка такой несчастный вид.

– Ты ведь знаешь маму и папу, – говорю я. – Это просто часть их жизненного подхода. Им нужно говорить обо всем. Перерабатывать все. Им нужно, чтобы все было в открытую. Вот одна из опасностей иметь в качестве родителей хиппи-благодетелей.

– Ага, ну, мне все равно. Думаю, время они выбрали отстойное. Я просто хочу, чтобы День благодарения прошел спокойно, а теперь все становится так странно.

– Да нет, ничего такого, Джейк. Будет просто очередной семейный День благодарения. Я имею в виду, что такого странного в том, что мы будем есть индейку на День благодарения с мамой, папой, тобой, мной и еще одной леди, которая родила меня шестнадцать с половиной лет назад и с тех пор больше не видела?

– О да. Ты права. Совсем ничего.

Джейк усаживается в кресло поглубже и откидывает голову назад, так что я могу видеть, как его тело расслабляется. Думаю, ему просто нужно было знать, что я все еще способна шутить обо всем этом, что я все та же сестра, которую он знает и любит. Мы вместе сидим на чердаке, пока не раздается звонок в дверь.

Ложная тревога. Это Джулз. Пришла, чтобы побыть с нами в День благодарения и занять место в первом ряду на шоу Симоны. Клео уехала в Скоттсдейл вчера вечером, я уже дважды с ней разговаривала. Она сказала, что девочка, чье имя она не помнит (Карли), толстая, и она думает, что у мальчика (Крейга) синдром Туретта [30], потому что он постоянно лопочет слово «пенис» без видимой на то причины. У них на ужин какой-то юго-западный вариант еды на День благодарения, включающий чили с копченым халапеньо и кинзой, которые, по словам Клео, ее мамочка готовила несколько дней. Она считает, что называть жену Эдварда мамочкой очень смешно, и уверена, что Эдварду и его жене это смешным не кажется, из-за чего для Клео все это еще смешнее. Она также сказала, что в бассейне слишком много хлорки и она скучает по Дариусу. Вот это я не очень поняла. В смысле, я поняла, что избыток хлорки в бассейне может быть очень неприятен, но я не поняла, как Клео скучает по Дариусу. Скучает ли она по Дариусу или по сексу с Дариусом? Потому что, как по мне, так секс является краеугольным камнем их отношений.

Во время нашего второго разговора за день, когда она в третий раз упомянула, как она скучает по Дариусу, я просто спросила ее:

– Ты влюбилась в него?

Клео рассмеялась:

– Ну честно, Симона, повзрослей уже.

– Отвали, Клео.

– Да ладно. Я не это имела в виду. Я к тому, что никому больше нет дела до любви и влюбленности.

– Что, хочешь сказать, любовь вышла из моды вместе с гранжем [31]?

– Нет, я имею в виду, что не собираюсь сидеть и думать об этом. Мне просто нравится быть с ним, и я не хочу, чтобы он проводил время с кем-то еще, вот и все, что я знаю.

Клео. Она на четыре месяца младше меня, но кажется моей старшей, более мудрой сестрой. Я вешаю трубку, чувствуя себя раздраженной и какой-то глупой. Да, она сказала, что мне следует повзрослеть, и отчасти именно из-за этого я чувствую себя раздраженной и глупой, но, кроме того, никто не соизволил сообщить мне, что любви больше нет, а я продолжаю в нее верить, искать ее или, по крайней мере, пытаюсь найти в ней смысл.

Когда я встречаю Джулз на кухне, она спрашивает:

– Вы созванивались с Клео?

– Да, а вы?

– Конечно. Она отлично проводит время, так ведь?

– Думаю, да.

Клео никогда не была особо близка с Джулз, даже при лучших обстоятельствах, так что я более чем уверена, что Джулз пытается выкачать из меня информацию, но это мой день для непонятной семейной фигни. У меня нет времени на чужие драмы.

Ривка должна была объявиться пять минут назад. Может, она струсила. Может, она решила ехать дальше на север и направилась в Нью-Гемпшир, или в Канаду, или куда-то за полярный круг.

Я слышу, как тикают часы, но замечаю, что единственные часы в комнате электронные, так что я, должно быть, схожу с ума. Все изо всех сил стараются делать вид, что это просто очередной ужин на День благодарения, просто родные и друзья посидят на кухне и не случится ничего из ряда вон выходящего.

Звонок в дверь.

Все замирают и таращатся на меня. Вот это мы не спланировали. Не решили, кто встретит ее у двери, возьмет ее пальто, спросит, что она будет пить. Я молча встаю. От звука, с которым мой стул волочится по кухонному полу, могло бы полопаться стекло. Мама хватает меня за руку.

– Хочешь, я пойду?

Кладу свою руку поверх ее:

– Нет, мам, все нормально. Я сделаю это.

Вернемся на минуточку назад к тому, что при всем происходящем сейчас, при всем, что я узнала, и при всех этих тайнах, сюрпризах и прочих вещах, с которыми я еще даже не начала свыкаться, я вообще не обратила внимания на тот факт, что Ривка из евреев-хасидов. Казалось бы, это верхний пункт моего списка трудностей, которые придется преодолеть, и мне бы не хотелось никоим образом показаться ксенофобом или кем-то в этом роде, но все же это довольно странно, особенно если учитывать мои взгляды на Бога и религию. Думаю, сейчас мне все кажется таким странным, что сложно отделить на самом деле странное от просто странного. Так что я сделала пометочку на этом факте: Ривка – хасидская еврейка – и как бы поместила ее в папку с информацией, особо не изучая ее.

Но, протягивая руку к дверной ручке, я извлекаю файл с образом женщины в длинной темной юбке, квадратной блузе и в парике.

Открываю дверь и обнаруживаю женщину с коротко остриженными темными волосами, в синих джинсах, замшевых ботинках, оранжевом свитере с V-образным вырезом и убойным оттенком помады. Она молода, и она красива. Что касается ее возраста, я могла бы легко его вычислить, если бы соизволила остановиться и подумать. Ей было шестнадцать в тот ноябрьский день семнадцать лет назад. Так что сейчас, в День благодарения, Ривке всего тридцать три. Что касается ее красоты, у меня возникает незамедлительная реакция, которую мне неудобно признать, и все же она есть. Я думаю: Ого, может, и у меня есть надежда.

Я смотрю в ее глаза, ее миндалевидные глаза, а она – в мои, и мы замираем на секунду. Она делает шаг назад. Затем еще один. Садится на скамейку на нашем крыльце и говорит: