Англия, Англия - Барнс Джулиан Патрик

— Остров Уайт, — отозвались ему в нестройный унисон.

— И-мен-но. Поглядите, как этот карапуз тыкается в мягкое подбрюшье Англии. Красавчик. Лапуля. Посмотрите, какой он формы. Ромб. Иными словами, алмаз. Это меня поразило с первого же взгляда. Чистый алмаз. Бесценный мой лапуля.

— И как он выглядит, сэр Джек? — спросил Марк.

— Как он выглядит? На карте — превосходно, вот как он выглядит. Бывали там?

— Нет.

— Кто-нибудь бывал?

Нет; нет; нет; нет и нет. Сэр Джек подошел к карте с другой стороны, оперся руками о горную часть Шотландии и уставился на своих ближайших соратников.

— А что вы о нем знаете? — Соратники переглянулись. Сэр Джек не унимался. — В таком случае позвольте развеять ваше невежество. Назовите пять знаменитых исторических событий, связанных с островом Уайт? — Молчание. — Назовите одно. Доктор Макс? — Молчание. — Очевидно, не ваш период, хо-хо. Хорошо. Назовите пять знаменитых, охраняемых государством зданий, чья реконструкция может вызвать шум в министерстве Национального Достояния.

— Осборн-Хауз, — отчеканил доктор Макс, как на телевикторине.

— Замечательно. Доктор Макс выиграл фен. Назовите еще четыре. — Молчание. — Хорошо. Назовите пять знаменитых и исчезающих видов растений, птиц или зверей, чью среду обитания рискуют уничтожить наши священные бульдозеры? — Молчание. — Хорошо.

— Каусская Регата, — неожиданно произнес чей-то голос.

— Ага, фагоциты зашевелились. Замечательно, Джефф. Но, по-моему, это не растение, не птица и не зверь, не здание и не историческое событие. Есть еще предложения? — Долгое молчание. — Хорошо. Говоря по чести, идеально.

— Но, сэр Джек… он же, вероятно… там полно жителей?

— Нет, Марк, там полно не жителей. Там полно благодарных будущих служащих. Но спасибо, что согласились подвергнуть испытанию свое любопытство. Марко Поло, как я уже сказал. На коня. Отчитаетесь через две недели. Насколько я понимаю, остров знаменит дешевизной своих пансионов.

— Ну и что вы думаете? — спросил Пол.

Они сидели в каком-то ресторанчике в полумиле от «Питмен-Хауза». Перед Мартой стоял стакан с минеральной водой, перед Полом — бокал противоестественно желтого белого вина. За его спиной, на оклеенной дубовым шпоном стене, висела гравюра с двумя собачками, ведущими себя совершенно по-людски; вокруг тявкали и повизгивали мужчины в темных костюмах.

Что она думает? Прежде всего она думает: как странно, что именно он пригласил ее пропустить по рюмочке. Марта давно уже обрела дар предвидения всяческих поползновений в офисах, где преобладали лица мужского пола. Поползновений и антипоползновений. В минуты профинструктажа пальцы-сардельки сэра Джека многозначительно вдавливались в ее плечо, но это прикосновение она интерпретировала скорее как начальственную требовательность, чем как вожделение — хотя вожделение не исключалось. Юный Марк, Менеджер проекта, так и норовил ослепить ее своими ясными голубыми глазами, но в этих взглядах читалась зацикленность на себе; дальше начальной фазы флирта мальчик не суется. Доктор Макс — ну-у, конечно, они уже не раз ломали напополам сандвичи на галерее у искусственного болота, но доктор Макс питал очаровательную и нескрываемую страсть к доктору Максу, да к тому же Марта почти наверняка была для него существом иного биологического вида. И потому она ждала, что к ней подойдет Джефф, консервативный, положительный, женатый Джефф с детскими креслицами в джипе; он должен был оказаться первым, кто лукаво прошепчет: «А не пропустить ли нам по рюмочке после работы?» В «Питмен-Хаузе» — этом зоопарке самомнений — она совершенно проглядела Пола или приняла его за тихое, порой испуганно трепещущее соломенное чучело. Пол, согнувший спину над лэптопом, безъязыкий писец, Мыслелов, подхватывающий никелированные банальности сэра Джека и складирующий их для потомков или, на худой конец, для какого-нибудь будущего Питменовского мемориального фонда.

— Что я думаю? — А еще она думала, что ее хотят подставить: Пол, этот офисный лакей, прощупывает ее по заданию сэра Джека или кого-то другого. — Ой, это не имеет значения. Я всего лишь Штатный Циник. Мое дело — реагировать на чужие мысли. Вот и все. Ну а вы-то что думаете?

— Я всего лишь Мыслелов. Я ловлю мысли. Своих у меня нет.

— Не верю.

— Что вы думаете о сэре Джеке?

— А вы что думаете о сэре Джеке?

Е2-е4, е2-е4, белые начинают, черные повторяют каждый их ход, если только белые не изменят тактику. Пол выдал нечто неожиданное.

— Мне кажется, он — хороший семьянин.

— Странно, эта фраза всегда казалась мне оксюмороном.

— В душе он хороший семьянин, — повторил Пол. — Знаете, у него где-то на окраине живет старушка тетка. Навещает ее регулярно, как часы.

— Гордый отец, верный муж?

Пол мрачно зыркнул на нее: очевидно, подумал, что из вредности она даже вне офиса продолжает функционировать в профессиональном режиме.

— А почему нет?

— А почему да?

— А почему нет?

— А почему да?

Временный пат; Марта решила переждать. Мыслелов был на дюйм-два ниже нее (пять футов девять дюймов) и на несколько лет моложе; бледное круглое лицо, серьезные голубовато-серые глаза за стеклами очков, которые не делали его похожим ни на ученого, ни на зануду ботаника — разве что на человека с плохим зрением. Униформа служащего сидела на нем несколько мешковато, точно досталась с чужого плеча; в данный момент он так и сяк двигал свой бокал по бумажной подставке с изображением героев Диккенса. Периферическая проницательность доложила ей, что, стоило ей отвернуться, он начинал пристально рассматривать ее. Робость или расчетливость? Уж не напоказ ли он это проделывает, а? Марта мысленно вздохнула: в наши дни даже самые простые вещи редко бывают просты.

Как бы то ни было, она пережидала. Молчать Марта умела виртуозно. Давным-давно она поняла — точнее, впитала из окружающей среды путем социального осмоса, — что женщина призвана разговорить мужчину, победить его скованность; тогда он развлечет тебя, расскажет, как устроен свет, впустит в свой внутренний мир и в итоге женится на тебе. К тридцати годам Марта осознала, что этот совет никуда не годится. В большинстве случаев последовать ему означало допустить, чтобы собеседник долго нудел тебе в ухо; а предполагать, будто мужчины могут кого-то впустить в свой внутренний мир, — вообще верх наивности. У многих внутреннего мира и в заводе нет — один внешний.

И потому вместо того, чтобы заранее одобрять мужские высказывания, она воздерживалась, смакуя могущество молчания. Некоторых мужчин это нервировало. Они заявляли, что такое молчание по сути своей враждебно. Говорили, что у нее «синдром пассивной агрессивности». Спрашивали, не феминистка ли она, используя это слово не как нейтральный термин — и тем более не как комплимент. «Но я ничего не говорила», — возражала она. «И все равно я твое неодобрение просто чую», — высказался один. Другой, как-то раз по пьяному делу после ужина, обернулся к ней, зажав в зубах сигару и гневно сверкая глазами, и сказал: «По-твоему, все мужчины делятся на два вида: те, кто уже сморозил какую-нибудь глупость, и те, кто сморозит глупость с минуты на минуту. Знаешь что, милая, катись-ка ты подальше».

Итак, Марта не собиралась допускать, чтобы ее перемолчал смотрящий искоса мальчик с бокалом желтого вина.

— Мой отец играл на гобое, — произнес он наконец. — Знаете, профессиональным музыкантом он не был, но играл неплохо, участвовал в маленьких любительских ансамблях. По воскресеньям меня постоянно таскали по холодным церквам и приходским клубам. Маленькая ночная серенада Моцарта, ну-ка, друзья, еще разок. Такого типа вещи.

Извините, это все лишние детали. Однажды он рассказал мне историю. О каком-то советском композиторе, котором, точно не скажу. Было это во время войны, у них ее называли «Великой Отечественной». Войны с Германией. Все для фронта, все для победы — ну и Кремль приказал советским композиторам писать музыку, которая вдохновит народ и поможет ему отразить натиск агрессоров. Никакой этой вашей филармонии, сказал Кремль, нашему народу нужна музыка, восходящая к творчеству самого народа.