Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт

– Вместе с моими двоюродными братьями и моим охотничьим ружьем… А какое ты выберешь платье для себя?

– Платье из розового муслина, украшенное стразами на груди. Я надевала его только раз – тогда, когда выступала в Пуэнт-Блё.

– Вот и хорошо, ты будешь выглядеть в нем восхитительно. Да, кстати, а есть какие-нибудь новости про Эстер и Овида, наших молодоженов?

– Киона разговаривала с Эстер по телефону в пятницу. Наши молодожены, как ты их называешь, проведут праздники в Нью-Йорке. А следующим летом они поедут в Париж. Овид уже давно мечтает посетить этот город.

Тошан с неудовольствием вспомнил о том, как в годы войны он уехал в Европу, оставив свою жену тосковать по нему в Валь-Жальбере. Овид же все время старался свою жену как-то развлечь, и эта задача облегчалась тем, что они оба интересовались литературой и искусством.

– Овид раньше любил тебя, – сказал Тошан нейтральным тоном. – Он сам мне в этом как-то раз признался.

– Может, и любил, но теперь он очень любит Эстер. Она – женщина, которая ему очень подходит. Ну да ладно, сейчас Рождество, а потому давай пока не будем говорить о прошлом.

– Хорошо, моя маленькая женушка-ракушка. Знаешь, а Наку сказал мне, что украл бы тебя у меня, если бы был моложе. Подумать только: это были едва ли не последние его слова перед тем, как он умер. Они – свидетельство того, что он очень высоко ценил твою ослепительную красоту и твой талант.

Тошан обхватил Эрмин руками и стал целовать ее в шею, в лоб, между грудей. Она закрыла глаза и прижалась к нему.

– Любовь моя, – прошептала она ему на ухо, – мне не терпится вернуться в Большой рай, и пусть зима засыплет все снегом так, чтобы мы с тобой вдвоем стали там пленниками и проводили ночь за ночью вместе в нашей постели.

– Мин, скажи, а ты серьезно говорила насчет Констана? Он не пойдет в школу? Мы заберем его с собой?

– Да, Тошан, ему в школе очень не нравится. Я сама могу научить его читать и писать. Его учитель, похоже, даже обрадовался тому, что избавится от такого недисциплинированного ученика.

– Хорошо, я капитулирую. Делай то, что тебе кажется правильным. Женщины всегда правы, не так ли?

Они снова обнялись и поцеловались, радуясь тому, что любят друг друга все так же страстно и что их недавние ссоры уже ушли в прошлое.

Киона, сидя с поджатыми ногами на своей кровати, только что увидела мысленным взором, как Эрмин и Тошан крепко обнимаются и целуются в губы. Удивившись этому своему видению и растерявшись, она безуспешно пыталась понять, зачем ей вдруг дали возможность увидеть интимную сторону личной жизни ее сводной сестры и Тошана.

– Кто это сделал? – прошептала она, положив ладони на свое ожерелье из ракушек. – Наку? Алиетта?

Она улыбнулась, подумав о том, что сейчас кто-то невидимый наблюдает за тем, как она ломает себе голову. Однако вскоре ее мысли снова переключились на ее главную заботу: она стала размышлять о том, стоит ли ей, выражаясь словами Лоры, «сделать себя красивой». «Если я накрашусь, попытаюсь сделать прическу и надену то платье, которое вытащила из гардероба, близняшки опять станут надо мной подтрунивать и следить за каждым моим жестом и каждой моей улыбкой, – подумала она. – Но их ждет разочарование: я останусь такой, какая я есть».

Надеясь восстановить свое душевное спокойствие, она стала вспоминать о том, как прекрасно провела время после обеда в компании с Людвигом и его детьми. Мультфильм «Пиноккио» им всем четверым очень понравился: они пришли в восторг и от красочной мультипликации, и от песен – а особенно от песни про звездочку. Когда на экране появилась Голубая фея, Констан воскликнул: «Она похожа на маму!» Зрители, сидевшие перед ним, тихонько засмеялись. По дороге в кинотеатр и обратно Киона и Людвиг с детьми шли медленно, любуясь городом, засыпанным снегом, и огромным озером, превратившимся в ослепительно-белую снежную равнину.

«Людвиг вел себя раскованно и часто смеялся, – подумала Киона. – В конце мультфильма он сделал то, о чем я даже не мечтала, – взял мою ладонь и погладил ее пальцами. Такой его поступок был милым, безобидным и очень трогательным».

То и дело вспоминая с радостью об этих моментах своего общения с Людвигом, Киона после традиционного чаепития возле рождественской елки удалилась в свою комнату. И вот теперь она сомневалась, что ей надеть: то ли длинное платье осенних цветов, в котором ее формы лишь угадывались, а не проступали четко, то ли так называемое вечернее платье, сшитое из темно-синей переливчатой тафты. Лора утверждала, что этот темно-синий цвет хорошо подойдет к золотистому цвету лица Кионы.

«Нет, я не стану его надевать, у него слишком большой вырез. Будут обнажены и руки, и плечи. Мари-Нутте оно придется по вкусу, а потому отдам-ка я его ей».

Приняв решение, она встала, взяла темно-синее платье и вышла из комнаты. В коридоре она встретила Людвига. Он был тщательно выбрит, в белой рубашке и бархатных штанах, с еще влажными волосами.

– Киона, какое красивое платье! – воскликнул он. – Оно сшито как будто специально для тебя.

– Какое? Синее? – спросила она, показывая на платье, которое держала в руках.

– Нет, это синее платье тебе не идет. Я имею в виду то платье, которое на тебе надето. Оно напоминает мне твои индейские одежды. Когда ты была маленькой девочкой, ты не хотела носить ничего другого.

– Если бы я могла, я продолжала бы одеваться в той же манере. Но монахини из педагогического училища были бы шокированы. Синее платье – для Нутты. Она его ждет.

Она быстро пошла прочь и ворвалась, как смерч, в комнату близняшек, которые в это время делали себе макияж.

– Держи, Нутта, я тебе его отдаю. Я примерила его еще раз. Цвет мне не подходит.

– Правда? Спасибо, мне оно очень нравится.

– А как тебе нравится мой наряд? – спросила Лоранс, надевшая красную юбку и белую кофточку с большим кружевным воротником.

– Ты выглядишь восхитительно, – сказала Киона, уже направляясь к выходу. – Поторапливайтесь, я хочу поставить на проигрыватель пластинку с рождественскими песенками, чтобы их послушали наши малыши, когда они будут ужинать возле елки. Им понравится еще больше, если мы все соберемся вокруг них.

– Хорошо, мы уже идем.

Они улыбнулись друг другу. Насмешкам и ссорам не было больше места под крышей этого большого и очень уютного дома, представляющего собой оазис света и тепла посреди огромных масс снега и льда.

Храня верность традиции, установившейся еще в ее прежнем жилище в Валь-Жальбере, Лора распорядилась накрыть стол не в столовой, а в гостиной, чтобы можно было за ужином любоваться рождественской елкой, все украшения на которой поблескивали благодаря гирляндам горящих лампочек и пляшущему в камине пламени. Праздничный ужин уже закончился. Все четверо детей легли спать и очень быстро заснули. Им пообещали, что когда они проснутся утром, то найдут под елкой подарки.

– Я бы принял какое-нибудь средство, улучшающее пищеварение, – вздохнул Жослин. – Мирей, ты заставила нас объесться. Так много вкусного!

– Твой шоколадный торт был просто чудесен, – добавила Лоранс. – Ты дашь мне рецепт? Мне хотелось бы испечь такой торт там, у Бадетты. Мы по воскресеньям покупаем сладости, но они не так вкусны, как твои.

– Иисусе милосердный, я пекла этот торт по памяти, малышка.

– Раз уж ты упомянула Бадетту, – сказала Лора с грустным видом, – то мне хочется сказать, что я очень сожалею о том, что она не приедет к нам на праздники. А я ведь всячески уговаривала ее приехать!

– Бабушка, но она попросту не может выделить на это время! – воскликнула Мари-Нутта. – Ты, похоже, не понимаешь, какими суровыми порой бывают реалии профессии журналиста. То же самое ждет и меня. Если я стану работать журналисткой, мне тоже не всегда будет удаваться приезжать сюда даже в тех случаях, когда будет собираться вся семья. Кроме того, во время твоего визита в Квебек вы с Бадеттой неплохо провели вечер в ресторане отеля «Шато-Фронтенак»…