Медведь - Кривак Эндрю
Вернувшись, медведь сел напротив девочки и вроде как покачивался в пламени костра. Он рассказал ей о своих ощущениях: потребность спать пересиливает потребность есть, и даже голос его звучал глубже и отрешеннее, чем раньше. До известной ему пещеры был еще день ходьбы. Пещера хорошая, сказал он, ей там будет удобно зазимовать, а еще она должна знать, что близок тот день, когда она опять останется одна.
Больше медведь ничего не произнес, они сидели, объятые молчаливой близостью, у огня и ощущали идущее от него тепло. Облака рассеялись, в холодном безлунном ночном небе замигали звезды. Девочка не сводила глаз с ревущего пламени — костер она развела большой, чтобы хватило на всю ночь, и ее радовал жар от огня на лице.
Медведь произнес из тени: ты по нему скучаешь, да?
Девочка не ответила, тогда медведь сел на задние лапы и опять стал покачиваться в свете пламени.
Не только это будет напоминать тебе о нем, сказал он. И утрату ты будешь ощущать, точно обволакивающий тебя холод. Я знаю.
Не знаешь! — произнесла девочка голосом, прозвучавшим внезапно громко. Каждое утро, проснувшись, я жду, что сейчас его увижу. За каждым поворотом дороги. Каждый треснувший сучок в этом лесу — это сучок, который сломался под его шагом прямо передо мной. А по вечерам я краем глаза вижу какой-то силуэт, но стоит вглядеться, оказывается, что это отблески пламени или свет луны. А мне хочется, чтобы было иначе.
Я все-таки знаю, стоял на своем медведь.
Нет! — выкрикнула девочка.
Медведь откинул назад голову и указал на скопление звезд в нижней части неба, а потом тем же глубоким раскатистым голосом произнес: смотри. Это мой предок. Большая Медведица. Видишь ее? Мать научила меня ее отыскивать и использовать в качестве путеводной звезды.
Вижу, сказала девочка. Отец научил меня идти на ковш, который указывает на Полярную звезду, туда же указывает и компас, который он мне подарил.
Да, сказал медведь. Но посмотри в другую сторону, и ты увидишь не только хвост, но и все тело, брошенное там, в лесах ночи.
Он вытянул коготь и провел им по небу до его левого края, как будто тем самым вырисовывая созвездие из небытия.
Неважно, в какую даль и глушь я забираюсь в лесах или во сне, но я неизменно смотрю вверх и по нему определяю направление, как меня научили.
Костер затрещал, выбросил голубые и оранжевые языки, они сновали по поленьям, будто муравьи, спасающиеся от медведя.
Вот почему ты один, сказала девочка.
Был один до этой осени, уточнил медведь. А теперь странствую с тобой вместе. Но я тоскую по тем, до кого в прежние времена мог дотронуться, и не бывает оно с нами иначе, когда мы пробираемся через любой лес или подлесок, в котором оказались мимоходом или выросли. Это не значит, что мужчина исчез или пропал навеки. Пусть он больше и не идет с тобой рядом, он продолжает существовать во времени и в краю памяти, и туда он будет являться снова и снова, всякий раз, как ты его окликнешь. Не только в тех местах, где он был всегда, но и там, где тогда быть не мог, а теперь сможет. В отблеске света на озерном берегу. В тишине между шорохом двух шагов на тропинке. В запахе дыма над костром, у которого ты будешь сидеть одна. Разве ты не познакомилась со своей матерью по тем историям, которые рассказывал тебе отец: по каким местам она ходила, что умела делать, — зная, что то же самое умела делать и ее мать?
Да, ответила девочка.
Вот это я и пытаюсь тебе втолковать, сказал медведь. Твой отец тоже это знал. А вот чего он не понимал — что ты тогда не умела тосковать по своей матери так, как тосковал по ней он. А теперь умеешь. Были времена, когда утрата для многих из твоих сородичей была единственной постоянной вещью в жизни. Она осталась вещью столь же тяжелой и постоянной и теперь, когда есть только ты. И пребудет такой же в тот день, когда земля станет в одиночестве тосковать по тебе, хотя впереди еще много лет, когда будут рождаться мои детеныши и уходить в собственные странствия, прежде чем ты перестанешь вставать вместе с солнцем.
УТРОМ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ, СТРЯХНУЛИ холод и собрались в дорогу. Девочка допила воду, оставшуюся в тыкве. Медведь облизал с земли росу, двигая головой вниз-вверх, будто медленно, основательно кивая. Потом девочка подхватила торбу, и они направились строго на север, пока поток не превратился в струйку грунтовой воды, а там и вовсе иссяк, уйдя под камни, мох и глину, из-под которых и появился когда-то.
Еще два дня двигались они по склону этой горы, останавливаясь, только чтобы поспать и набрать еды — внутреннего слоя бересты, красных шишек сумаха, костянку, которую ели на ходу целыми гроздьями. На второй день после долгого подъема они вышли на опушку леса, — свет на востоке угасал, и медведь повернул на крутую тропинку, которая перескакивала с одного каменного уступа на другой. Медведь преодолевал их большими прыжками, не обращая внимания на пятна лишайника и свежего снега; девочка с трудом поспевала за ним, стараясь не упасть. Последние лучи солнца истаяли на западе, и девочка решила, что дальше в темноте идти не сможет, но тут медведь остановился на плоской, поросшей кустарником скале, а потом двинулся дальше — показалось, что он прошел сквозь каменную стену и исчез в недрах горы. Широкая расщелина казалась тенью от камня на камне, а рядом росли два чахлых кедра, будто крошечные дозорные охраняли крепость. Девочка встала на карнизе и собралась уже крикнуть медведю, чтобы он вернулся, но тут он вышел из расщелины и мотнул головой, приглашая следовать за ним — и она шагнула дальше, внутрь горы.
Пещера была достаточно высокой — девочка могла встать во весь рост, и между головой и потолком все еще оставалось расстояние на длину ее ладони. Внутри пахло слежавшейся соломой и сыростью погреба. Девочка подождала, пока глаза привыкнут к темноте, а потом принялась собирать по углам сухие сосновые ветки, листья и бурые кедровые сучки, из них она развела костер у входа. Медведь сказал: жечь его долго будет нелегко, потому что на такой высоте топлива мало, но девочка пошла, собрала все, что могло гореть, и вернулась с охапкой хвороста: ветками березы, сухим кедром, сучьями клена — все это она свалила поверх растопки. Дыма было больше, чем огня, в пламени шипела и потрескивала кедровая смола, однако костер давал свет и девочка смогла разглядеть, что пещерой этой постоянно пользовались самые разные животные — она хорошо подходила, чтобы передохнуть. Бурундуки и белки сложили запас желудей. Змеи сбрасывали здесь кожу. Летучие мыши оставили полутемный засохший помет. Очередная остановка в пути, где впору проснуться утром и двигаться дальше.
Медведь, похоже, не замечал, в каком состоянии пещера, а может, ему было все равно. Он медленными кругами ходил по внутренней части, как будто потерял что-то, а теперь ищет. Потом улегся у задней стены и замедленным, неверным голосом спросил у девочки: как там твой костер?
Бывали у меня и пожарче, сказала она.
Впереди снег и стужа, пробормотал медведь, а потом издал еще какой-то звук, похожий на фырканье. Не забывай про огонь.
Ничего, не потухнет, сказала девочка.
До весны. Не уходи от меня, сказал он, вдыхая перед каждым словом. Как будто умоляя ее.
Не уходи, повторил он и уснул.
ДЕВОЧКА ПОДДЕРЖИВАЛА ОГОНЬ, ПОКА ОН ПОЧТИ не погас, а потом сказала медведю, что пойдет поищет еще топлива, а свет в устье пещеры укажет ей обратный путь. Она плотно завернулась в одеяло для тепла и шагнула в темноту, — неподалеку от пещеры нашлась засохшая сосна, девочка повалила ее и притащила внутрь, положила так, чтобы ствол горел по частям, а потом и сама заснула; это место даже напоминало немного место у очага в ее доме рядом с одиноко стоящей горой.
~~~
ОНА ПРОСНУЛАСЬ, ПОТОМУ ЧТО ОЗЯБЛА. НЕБО расчистилось — ночные тучи унесло прочь, воздух был студеным и неподвижным. Она потопала, согреваясь, положила сухие листья на угли, которые прикопала с ночи, не сразу, но раздула пламя. Странно было, что медведь не встал первым. Когда хворост занялся основательно, она пошла в дальнюю часть пещеры и попыталась его разбудить.
