Юная Невеста - Барикко Алессандро

– Но ведь весь этот скарб продолжает поступать, – заметил он, думая о баранах и прочем.

– У него целый ряд агентов, – пояснил Командини, – рассеянных по всей Англии. Я пытался расследовать дело, но и они знают очень мало. Им отдано распоряжение о посылках, вот и все. Никто из них никогда не видел Сына, они не знают, кто он такой. Он заплатил заранее и оставил очень точные, маниакально точные, указания.

– Да, это на него похоже.

– Но не похоже на него исчезнуть таким образом.

Отец погрузился в молчание. Этот человек, хотя бы даже по медицинским показаниям, не мог позволить себе впадать в тревогу: кроме того, он твердо верил, что все на свете имеет объективную тенденцию улаживаться само собой. Тем не менее в этот момент он ощутил некое скольжение души, какое редко испытывал, словно где-то в густом лесу его спокойствия внезапно прорубилась просека. Тогда он поднялся с кресла и постоял немного, дожидаясь, пока все внутри его уладится автоматически, как это всегда происходило, когда что-то вызывало в нем досаду, особенно острую в послеобеденные часы. Но испытал он всего лишь настоятельную, хотя и преодолимую потребность пустить ветры. Стоял, пока не исчезло назойливое ощущение, которое можно было бы свести к абсурдной идее, будто Сын исчез не где-то в Англии, но внутри его; там, где прежде чувствовалось устойчивое присутствие, ныне обнаружилась пустота молчания. Это не показалось ему совершенно лишенным логики, ведь несмотря на то, что веление времени предписывало отцам роль неопределенную, отдаленную и умеренную, его роль не была такова по отношению к этому Сыну, рождения которого он желал вопреки всякой логике и который по причинам, во всех оттенках Отцу известным, был единственным источником его амбиций. Поэтому и показалось ему не лишенным смысла следующее наблюдение: с исчезновением юноши понемногу исчезал он сам, ощущая это как крохотное кровотечение и зная какими-то тайными путями, что, если раной пренебречь, она будет беспрерывно шириться.

– Когда его видели в последний раз? – спросил Отец.

– Восемь дней назад. В Ньюпорте, где он покупал куттер.

– Что это?

– Небольшое парусное судно.

– Думаю, мы еще увидим в ближайшие дни, как его выгружают у ворот.

– Вполне возможно.

– Модесто будет не в восторге.

– И все же существует и другая возможность, – рискнул высказаться Командини.

– А именно?

– Он мог бы выйти на куттере в море.

– Он-то?

– Почему нет? Если предположить явную волю к исчезновению…

– Он ненавидит море.

– Да, но…

– Явную волю к исчезновению?

– Желание сделаться недоступным.

– Но почему?

– Не знаю.

– Еще раз?

– Не знаю.

Отец почувствовал, как где-то внутри его образуется трещина – еще одна. Предательским ударом в спину явилась возможность того, что Командини чего-то не знает, ибо этому человеку, по существу скромному, но изумительно прагматичному, он обязан был убеждением, что каждому вопросу соответствует ответ, может быть неточный, но реальный, достаточный для того, чтобы рассеять малейшую возможность опасного смятения. И вот он, ошеломленный, поднял взгляд на Командини. Увидел на его лице незнакомое выражение и тогда услышал, как что-то хрустнуло в его стеклянном сердце, и уловил знакомый сладковатый запах, и понял со всей определенностью, что в этот миг начал умирать.

– Найдите его, – сказал он.

– Я пытаюсь, синьор. К тому же вполне возможно, что в конце концов мы в ближайшие дни увидим его у наших дверей, вероятно женатым на англичанке с молочной кожей и великолепными ногами; знаете, Создатель наделил их ногами невероятной красоты, раз уж насчет грудок можно сказать, что ему не пришло на ум ничего хотя бы сносного.

Командини снова стал таким, каким был всегда. Отец этому порадовался.

– Сделайте одолжение, никогда больше не произносите этого слова, – сказал он.

– Грудки?

– Нет. Исчезновение. Такого слова не существует.

– Я часто использую его по поводу моих накоплений.

– Да, понимаю, но применительно к людям оно сбивает меня с толку, люди не исчезают, в крайнем случае – умирают.

– Уверен, относительно вашего Сына это не тот случай.

– Хорошо.

– Думаю, я могу вам это обещать, – проговорил Командини с тенью сомнения.

Отец улыбнулся ему с бесконечной благодарностью. Потом им овладело необъяснимое любопытство.

– Командини, вы поняли наконец, почему всегда проигрываете?

– Есть гипотезы.

– Например?

– Самую сокрушительную предложил турок, который на моих глазах в Марракеше проиграл остров.

– Остров?

– Да, греческий остров; его семья, похоже, владела им на протяжении веков.

– Вы хотите сказать, что, играя в покер, можно поставить на кон целый остров?

– В том случае речь шла о блэкджеке. Но вообще-то, да. Можно поставить на кон остров, если обладаешь должной отвагой и чувством поэзии. У того турка все это было. Мы вернулись вместе в гостиницу, почти на рассвете; я тоже порядочно проигрался, но никто бы, глядя на нас, этого не сказал, мы шествовали, как короли, и, ни слова об этом не говоря, ощущали себя прекрасными и вечными. Неслыханное изящество проигравшего, – сказал тогда турок.

Отец улыбнулся.

– Значит, вы проигрываете из стремления к изяществу? – спросил он.

– Я же сказал, это только одна из гипотез.

– Есть и другие?

– Много. Хотите услышать самую достоверную?

– С удовольствием.

– Я проигрываю потому, что плохо играю.

На этот раз Отец рассмеялся.

Потом решил, что умрет без спешки, старательно и не напрасно.

Ровно в семь Мать приняла ее, совершая движения, обычные для нее в этот час, а именно – оттачивая свой блеск: она встречала ночь, только доведя beauté [2] до совершенства, – эта женщина никогда не позволила бы смерти застигнуть себя в виде, который разочаровал бы тех, кто первым обнаружил бы ее готовой для могильных червей.

И вот Юная Невеста обнаружила ее сидящей перед зеркалом и увидела ее такой, какой не видела никогда, в тончайшей тунике, с распущенными волосами, которые покрывали спину до самых бедер; молоденькая девушка, почти ребенок, причесывала их; рука скользила вниз с одной и той же скоростью, и каждый раз темная гладь посверкивала золотом.

Мать чуть-чуть повернула голову, только чтобы одарить взглядом.

– Ах, вот, – сказала она, – значит, это именно сегодня, а я было засомневалась, не вчера ли это, со мной такое бывает довольно часто, не говоря уже о тех днях, когда я уверена, что это завтра. Присаживайся, милая: ты хотела поговорить со мной? Ах, эта девочка: ее зовут Долорес, хочу особо подчеркнуть, что она глухонемая от рождения, ее для меня откопали сестры Доброго Совета, да благословит их Господь, ты сейчас поймешь, почему я питаю к ним привязанность, которая временами может показаться чрезмерной.

Ее, вероятно, охватило сомнение, до конца ли понятен ход ее мыслей. И она удостоила собеседницу кратким объяснением:

– Вот что: никогда не позволяй причесывать себя кому-либо, кто обладает даром речи, это непреложно. Ты почему не садишься?

Юная Невеста не садилась потому, что не могла себе вообразить ничего подобного, на данный момент в голове у нее не осталось практически никаких мыслей, разве что выйти из комнаты и начать все сначала. Под мышкой у нее была книга: ей показалось, что так она сразу подойдет к сути дела. Но Мать, казалось, вовсе того не заметила. Что было странно, ведь в этом доме человек с книгой в руках, по идее, бросался в глаза, как старушка, которая явилась бы к вечерней молитве, держа вместо четок арбалет. Юная Невеста задумала следующий план: она войдет в комнату с «Дон Кихотом» на виду и за то короткое время, какое предоставит ей предполагаемое изумление Матери, произнесет такую фразу: Эта книга никому не может повредить, она прекрасна, и мне не хотелось бы жить в этом доме, никому не говоря, что я читаю ее каждый день. Можно, я скажу об этом Вам?