Дневник Ноэль - Эванс Ричард Пол

Впервые с моего приезда в Солт-Лейк старый район ожил. Жители выбрались на улицу и расчищали подходы к домам лопатами и снегоуборщиками, из которых дугой летели белые брызги снега. Механической щеткой чистил машину мужчина.

Следы на дорожке, которые я заметил вчера, теперь покрылись коркой льда и выглядели словно зимние окаменелости. Я вошел в дом и продолжил уборку в гостиной. Местами начал проглядывать ковер, и я вспомнил этот ворс цвета авокадо, который устарел еще до моего рождения. Говорят, будто мода повторяется, просто нужно немного подождать, но как по мне, так до былой популярности этого оттенка пройдет еще не одно столетие.

Через несколько часов я наткнулся на коробки с елочными игрушками и украшениями, которые в детстве казались мне волшебными. Волшебными они показались мне и сейчас. Я не стал ничего выбрасывать, а уселся поудобнее и принялся аккуратно разворачивать свои сокровища. В одной из коробок хранились пластинки с рождественскими песнями – такая себе сборная солянка, как и сам этот праздник. «Рождество Чарльза Брауна» Винса Гуаральди, «Чудеса» Кенни Джи, «Белое Рождество» Бинга Кросби, «Рождественский портрет» Карпентеров, «Наступает Рождество», «Рождественская песня» Нэта Кинга Коула, «Рождественский альбом Перри Комо» и «Рождественский альбом» Герба Алперта.

Я продолжил разгребать завалы, пока не нашел, что искал, – мамин проигрыватель. Я не пользовался таким уже несколько десятков лет. Видел старые виниловые пластинки, которые снова входят в моду, в книжных магазинах, где проводил автограф-сессии. И как-то раз даже хотел купить несколько альбомов, но так и не собрался.

Я стер пыль с проигрывателя и включил его в сеть. Покрытый коричневым фетром диск тут же начал вращаться. Я убедился, что скорость стоит на 33 оборотах в минуту – просто удивительно, что я до сих пор это помню, – вытащил из конверта «Рождество Чарли Брауна» и положил пластинку на диск. Отсчитав на пластинке дорожки, я осторожно поставил иголку на четвертую композицию, «Линус и Люси»^[6]. Как только зазвучали знакомые ноты, лицо расплылось в улыбке. Рождественская музыка исцеляет всегда, даже в самые тяжелые времена.

* * *

Во второй половине дня зазвонил телефон. Это была Лори. Я убавил громкость на проигрывателе и взял трубку.

– Как дела?

– Ты четвертый, – сказала она.

– Четвертый что?

Лори помолчала.

– Ты что, шутишь? Твоя книга, болван.

Я совершенно забыл про рейтинг.

– Вот это да. Уже среда.

– Да, среда, и опубликован новый рейтинг, и ты в нем четвертый.

– Отлично, – ответил я.

– Что там у тебя?

– Я занимаюсь уборкой.

– Да знаю я, знаю, но куда подевался мой автор? На прошлой неделе, когда я сказала, что ты третий, ты мне чуть голову не оторвал. Сегодня я полчаса собиралась с духом, чтобы тебе позвонить. Боялась, как бы в петлю не полез. Думала, успокою тебя, сказав, что ты потерял позиции только потому, что вышли три громкие книги, включая Даниэлу Стил.

– Я не расстроился.

– Ты меня пугаешь. – Пауза. – У тебя там что… рождественские песни?

– Да.

– Так, значит, ты уже закончил?

– Почти, – сказал я.

– Что это значит?

– «Почти» значит практически, примерно, приблизительно…

– Я знаю. Я хочу знать, что это слово значит конкретно в твоих условиях.

– Осталась только гостиная, и все. Пианино заберут в пятницу.

– Ты оставляешь его себе?

– Да, это же «Стэйнвей».

– Кто-то из твоих знакомых играет на пианино?

– Я сам играю.

– Еще одна тайна из прошлого. Значит, дождешься в пятницу грузчиков и летишь домой?

– Еду, – поправил я.

Лори застонала.

– Забыла, что ты не летаешь. Твой издатель уже замучил меня со следующим контрактом. Я хотела попросить тебя залететь сначала в Нью-Йорк, а потом уже домой. Но, видимо, так не получится.

– Я могу вылететь из Спокана. Просто мне надо несколько дней, чтобы прийти в себя.

– Тогда скажу им, что, возможно, на следующей неделе точно. – Передразнила она меня. – Вернемся к тебе. Как ты?

– Хорошо.

– Нашел что-нибудь интересное?

– Тут полно всего интересного.

– Ну, тогда нашел, что искал?

– Знать бы еще, что я ищу. Видимо, нет. Ничего особенно. Может, здесь и искать-то нечего.

– Ну ладно, – стала прощаться Лори. – Не забывай про меня.

– Не забуду. Пока.

– Пока.

Я положил телефон на скамейку перед пианино и снова добавил звук на проигрывателе. Теперь я слушал рождественские альбомы. Когда зазвучала «Рождественская песня» и Карен Карпентер запела: «Жарятся на костре каштаны…», в дверь постучали. Я выключил музыку, подошел к двери и открыл.

Вопреки моим ожиданиям на пороге стояла не Элис, а молодая женщина. Примерно моего возраста, может, на пару лет моложе. Симпатичная. Миндалевидные глаза, из-под вязаной шапочки винного цвета выбиваются темно-каштановые волосы. Вокруг шеи длинный шарф, на руках варежки, тоже винного цвета. Было в ней что-то знакомое.

– Простите, что беспокою, – неуверенно начала она. – Здесь живут Черчеры?

– Да. Что вы хотели?

Девушка растерянно посмотрела на меня. Ее всю трясло – то ли от волнения, то ли от холода. Мне уже приходилось видеть подобное во время автограф-сессий, из чего я сделал вывод, что передо мной очередная фанатка. Интересно, откуда она узнала, что я здесь?

– Вы Джейкоб Черчер?

«Ну, точно фанатка», – подумал я, а вслух ответил:

– Да.

– Рут Кэрол Черчер ваша мать?

– Да.

– Хорошо, – сказала она. – Меня зовут Рейчел Гарнер. Я… – она запнулась. – Простите, я немного волнуюсь. Я так долго пыталась кого-нибудь здесь застать и совсем не ожидала, что вы откроете дверь.

Я с недоумением смотрел на нее.

– Кого вы ищете?

– Я ищу маму. Ваша семья ведь живет здесь уже тридцать лет?

– Больше тридцати пяти, – уточнил я. – Я родился в этом доме.

Она кивнула.

– А вы не знаете, жила ли здесь около тридцати лет назад молодая женщина? Беременная?

– Беременная женщина? – удивился я. – Нет.

Рейчел опустила глаза, видно было, что она расстроилась.

– Может, вы просто забыли?

– Мне тогда было всего четыре, но такое я вряд ли бы забыл, по крайней мере, точно бы об этом знал.

Она расстроилась еще больше. Даже выглядела какой-то сокрушенной.

– Заходите в дом, – пригласил я ее. – На улице холодно.

– Спасибо.

Девушка вошла, и я закрыл за ней дверь. По выражению лица было видно, как удивил ее царящий в доме хаос.

– Извините, здесь жуткий бардак. Я не знал, что мать так захламила дом. Вот, навожу порядок. Предложил бы вам сесть, но… – я показал на гору коробок, скрывающих диван. – Но пока некуда.

– Ничего, – торопливо вставила она. – Я постою. Спасибо, что согласились поговорить. Знаю, вам сейчас нелегко.

– Почему нелегко?

Она нахмурила лоб.

– Разве ваша мама не умерла?

– Ах, да. Конечно, – я смутился оттого, что не веду себя, как убитый горем сын.

– Мне очень жаль, – повторила девушка.

– Мы не были так уж близки.

– И это тоже печально, – сказала она и потерла руки. – Как же в Солт-Лейке холодно.

– Вы не местная?

– Нет. Я из Сент-Джорджа. А вы?

– Родился здесь, но живу в Кер-д’Алене.

Она огорченно посмотрела на меня.

– Могу я взять вашу куртку?

– Да. Спасибо.

Я помог ей раздеться и положил верхнюю одежду на скамейку у пианино – единственную чистую поверхность в комнате.

– Вы вчера тоже заходили? – поинтересовался я, вспомнив следы на снегу.

Она кивнула.

– Днем. И вот решила, что стоит попытаться еще разок после вьюги.

– Откуда вы узнали о смерти мамы?

– Несколько недель назад увидела некролог в газете и подумала, что смогу здесь застать кого-нибудь, кто бы ответил на мои вопросы.

Было в ней что-то такое, что подогревало мой интерес. Может, беззащитность. А может, красота.