Арабская принцесса - Валько Таня

– Знаешь, когда мы еще были в Ливии, то те страшные вещи, которые там произошли, не мучили меня так сильно, не лишали меня сна. Постоянно что-то случалось новое, поминутно я слышала о трагедиях или была им свидетельницей. А здесь все начало возвращаться. Прошло столько времени, а мне кажется, что я все еще там. Я среди любящих людей и страшные воспоминания должны поблекнуть, утратить свою убийственную силу, уйти в небытие. А у меня наоборот: они мучат меня днями и ночами.

– Может, если бы ты рассказала кому-нибудь, что там произошло, тебе бы легче стало? Выбрось это из себя! – советует младшая, но тоже умудренная опытом женщина.

– Кому? Тебе хватает собственных огорчений и тайн, которые ты должна скрывать до конца жизни. Я не буду тебе добавлять свои.

Марыся должна признать, что мать права: действительно, ее большой секрет постоянно висит над ней как дамоклов меч. Сколько бы она ни старалась о нем забыть, достаточно бросить один взгляд на маленькое личико Нади, и снова она видит нос, рот, скулы Рашида. Рашида, в котором так позорно ошиблась. У нее сбивается дыхание и сердце останавливается при мысли о том, на что ее добрый муж окажется способен, если узнает когда-нибудь об этом. Даже когда она представляет себе это, дрожь пробегает по спине.

– А Лукаш? – шепчет Марыся холодными губами, садясь на деревянный стульчик в больничном баре.

Она потеряла аппетит, ей нехорошо.

– Я должна была бы ему признаться, что снова попала в объятия бывшего мужа, потому что у меня ноги подкосились при одном его виде? Потому что я, старая баба, а не, как раньше, глупая коза, никогда…

Дорота умолкает. То, что она хотела рассказать, не может выговорить.

– Ну, на этом конец, уже никогда это не повторится!

– Что тебе купить? Колу и капучино?

Марыся должна промочить горло, которое совсем пересохло, и надеется, что все же сможет принять тяжесть воспоминаний матери на свои молодые плечи. Она быстро возвращается к столику, ставит чашки, жестянки и пластиковые стаканчики и смотрит в ожидании на мать.

– Ну и что там стряслось? Говори уже! Я выдержу любую историю, даже самую страшную, потому что сама такая…

– Сумасшедшая? – мать перебивает и тихо смеется, а Марыся к ней присоединяется.

– Психую только иногда, зато такая же, как и ты, загадочная, лживая, порочная, замаранная, изнасилованная… Я о чем-то забыла? – шутит она.

– А убивала кого-нибудь? – внезапно серьезно спрашивает Дорота.

Дочь замирает и быстро дышит через нос, что видно только по ее двигающимся ноздрям. Воцаряется неловкое молчание.

– Предполагала это, – тихо признается Марыся. – Еще в Ливии была уверена, что ты лишила его жизни.

Она отходит от первого шока.

– Не хотела мне рассказывать, избегала меня, сколько я у тебя ни спрашивала. Должна тебе признаться, что после стольких месяцев почти забыла об этом деле.

Марыся грустно упрекает себя в том, какая же она страшная эгоистка.

– А я нет. К сожалению.

– Значит, может, пришла пора, чтобы ты поделилась со мной этим кошмаром.

– А не будет ли это для тебя…

– Нет! – решительно отвечает дочь.

– Помнишь, любимая, как во время той страшной арабской весны мы встретили его перед нашим домом в Триполи? – Дорота начала мгновенно, словно только и ждала приглашения.

– Прижимал нас с такой теплой улыбкой, так крепко меня прижал, что я вся окаменела. А потом стал напротив и сладко строил глазки, – она пристыженно опускает взгляд. – Должна признать, что он очень красиво постарел. Отпустил волосы, над ушами они ложатся у него красивой волной. Только виски немного поседели, но это не старит его, только добавляет красоты. Лицо, как всегда, безупречно выбрито. Он был одет в костюм, наверняка итальянский, с жилетом и белой рубашкой. Туфли тоже как из журнала, кожаные и самого модного фасона.

Марыся в шоке от того, что мать помнит столько подробностей. Сама же она вспоминала только его противное, фальшиво радостное лицо и холодные глаза.

– Должно быть, ему очень повезло, – продолжает Дорота. – В конце концов, вор обобрал всю богатую семью.

– Не нужно было с ним вообще связываться, тем более садиться в его машину, – упрекает ее дочь.

– Эх! Ты не знаешь жизни! Иногда нужно идти на компромисс и только.

Дорота, как и тогда, машет пренебрежительно рукой, но сейчас прерывает взмах и рука замирает.

– Можно с каждым, только не с этим человеком. Сейчас я это знаю. Я, к сожалению, будучи с ним, всегда забывала, с кем имею дело.

– Мама, ты не разбираешься в людях! Вообще! – дочь с неодобрением крутит головой, а мать только соглашается.

– Ты видела злой блеск в его глазах, а я нет. Как всегда, потеряла голову. Он многократно строил козни и рыл мне могилу, а я последней об этом догадывалась. Я идиотка! – признает она, улыбаясь краем губ. – Села в его чертов автомобиль и заметила бешенство на его лице только тогда, когда он с треском захлопнул дверь с моей стороны. Потом обошел машину, сел за руль и мгновенно тронулся. Ты его разозлила тем, что не поехала с нами. Он хотел рассправиться с обеими одним махом и наказать двух своих строптивых женщин.

– Мой чертов папашка!

Марыся в бешенстве проклинает отца так, что даже сидящие за столиками рядом смотрят осуждающе на шумную девушку. «Слава Богу, что они не понимают наших слов, а то еще вызвали бы полицию», – думает Марыся.

– Не знала точно, что он задумал, но сердце сразу подпрыгнуло у меня к горлу, – Дорота, ни на что уже не обращая внимания, продолжает свой рассказ. – «Где Марыся? Подождем Марысю!», – кричала я, как сумасшедшая. А когда повернулась, увидела, как ты бежишь по улице и машешь руками. «Чертова строптивая соплячка, – так назвал тебя твой папочка, бесился при этом и нервно покусывал верхнюю губу. Говорил, что нужно было с тобой смолоду иначе поступать. А то выросла чересчур упрямая мерзкая бабища. В эту минуту я поняла, что ты знала его лучше, – признает Дорота.

При этих словах матери на лице Марыси появляется выражение, которое легко можно истолковать: «Разве я не говорила?»

– От испуга у меня даже дыхание перехватило. Пятна летали у меня перед глазами. Я повторяла только одно: «Какая же я глупая идиотка! Какая же я глупая идиотка!» Потом в отчаянии я провела рукой по двери, стараясь открыть ее и выскочить на ходу. Но на секунду раньше до моих ушей донесся звук автоматически закрывающегося замка. Ахмед противно засмеялся и выкрикнул: «Сиди, где сидишь, и не дури! А глупая ты всегда была, Блонди». Я должна была признать, что он прав. Несмотря на то, что жила с ним столько времени и знаю его как свои пять пальцев, снова ему поверила! Однако когда это до меня дошло, я в приступе отчаяния бросилась на него. Приподнявшись, я наклонилась в его сторону и колотила кулаками по его голове. Я не хотела ему позволить, чтобы он снова разлучил меня с тобой.

Дорота хватает ладонь Марыси своей холодной вспотевшей рукой и сдавливает ей пальцы.

– Ахмед отмахивался от меня, как от назойливой мухи, чертовски меня проклиная. Но удары становились все более чувствительными. Мерзавец резко затормозил, а я ударилась о переднее стекло машины и безвольно сползла на коробку передач. Я услышала тогда слова моего «экс». Он говорил, что Аллах его услышал, и я наконец-то попала в его руки. Цедил он это сквозь стиснутые зубы. Еще говорил, что сможет смыть позор, которым я его покрыла. Представляешь! – выкрикивает Дорота, забывая, что находится в общественном месте.

Сидящие рядом саудовцы быстро отходят от столика.

– И конечно, называл меня шармутой [10]. Он был отлично подготовлен к реализации своего очередного подлого плана: потянулся к бардачку на двери водителя и молниеносно вытянул мешочек с маленькой бутылочкой и носовым платком. Потом усадил меня на сиденье, прислонил мою разбитую голову к боковому стеклу и прижал средство для усыпления к носу. Как сквозь туман, дошло до меня произнесенное спокойным и довольным голосом: «Добрых снов, Блонди». Потом все это размылось и улетело в никуда.