Владимир Сорокин - Голубое Сало
– Я многому учусь у животных, – серьезно заметил Гитлер, одним духом опустошая бокал с шампанским.
– Кстати, а где же наша Антанта? – спросил Сталин Надежду
– Вероятно, с Сисулом.
– Как, ваша собака не с вами? – удивилась Ева. – Друзья, вы невнимательны к братьям нашим меньшим.
– Позовите, немедленно позовите Антанту! – топнул каблуком и тряхнул длинными волосами Гитлер.
Появился Сисул и впустил в зал левретку. Антанта с разбега вспрыгнула на грудь своему хозяину, Сталин подхватил ее. Левретка возбужденно облизала его щеку и впилась нежным, но сильным языком в ноздрю.
– Какая прелесть! – подошла Ева.
– Чудесная собака, – Гитлер погладил беспокойную голову левретки. – Она потомок собак фараонов, не правда ли?
– Грейхаундов? – неуверенно спросил Борман.
– Салюков, – подсказал Сталин, опуская Антанту на пол.
Левретка понеслась по залу. Дог не обратил на нее внимания, зато Негус и Штази слезли со своих подушек и с удовольствием обнюхались с ней.
– Собаки… собачки… это, знаете, господа, как птички Божие! – вдруг громко заговорил доктор Морелль. – С одной стороны, они раздражают, и иногда хочется – за ногу да об стену Чтоб мозг так и брызнул. А с другой стороны, сожмешь сердце, погладишь собачку, приласкаешь и сразу в голове такая ясность. Ясность, господа! Как… как… ну… в Мюнхене, когда фён уже кончился и можно снова продуктивно думать.
– Что такое фён? – спросил Хрущев.
– Фён! Вы не знаете фёна? – оживился Морелль, вплотную подходя к графу.
Хрущев вовремя отвернулся, иначе его огромный нос въехал бы в пухлую щеку лейб-доктора.
– Фён! Это ветер с Альп, ветер с юга! – закричал Морелль в ухо графу. – Когда он дует, мозги превращаются в кнедли!
– А что такое кнедли? – спросила Веста.
– Ты вовремя задаешь этот вопрос, дитя мое! – поднял палец Гитлер. – Друзья, мы заговорились. А беседа, как свидетельствовали римляне, всего лишь приправа к еде. Не наоборот. Прошу вас!
Он сделал знак дирижеру. Оркестр смолк.
– Стол! – скомандовал Гитлер.
Синий прямоугольник пола медленно опустился вниз, открывая подсвеченное подвальное пространство. Внизу послышался шорох, торопливое движение невидимых слуг, и вскоре мраморная плита поднялась со стоящим на ней столом и встала на место.
Стол был великолепно сервирован и выдержан в сине-голубых тонах: на голубой скатерти стояли синие тарелки, синие бокалы, голубые блюда с закусками; пламя трех дюжин лазуревых свечей дробилось в фиолетово-голубых стеклах графинов.
Гитлер сделал свой дирижерский пригласительный жест, и все подошли к столу
Оркестр грянул Штрауса.
Хрущев достал платок и вытер заплеванное Мореллем ухо.
Когда все расселись по указанным синими табличками местам, Гитлер взял фиолетовый графин с Мозельским и стал наполнять бокалы сидящих рядом с ним Надежды, Евы и Сталина. Он всегда делал это сам и терпеть не мог, когда вино разливали слуги. Борман и Геринг наполнили бокалы остальных гостей.
– Друзья! – поднял синий бокал Гитлер. – Вы знаете, я не люблю и не умею говорить тосты. Но сегодня мне приятно сделать усилие над собой. Не так давно мы с партайгеноссе Борманом были в Ирландии. Это замечательная страна, И очень неглупый народ. Гостеприимный, непосредственный Англичане безумцы. Они ненавидели национал-социализм ненавидели коммунизм.Что же они любили? Свою островную плутократию. Что они пестовали в себе? Типично английскую шизофрению. И что же они получили от внешнего мира? Атомную бомбу А мудрые ирландцы, над простотой и доверчивостью которых потешались чопорные англичане открыли нам границу Еще задолго до англо-немецкого кризиса На что похожа теперь Англия? На сожженное осиное гнездо. А Ирландия? На цветущий вишневый сад. Так вот В Дублине, во время нашего визита, был открыт памятник Вы думаете – мне? Ошибаетесь, друзья! Это был памятник Иосифу Сталину. На центральной площади Дублина. Бронзовый Сталин со своим знаменитым золотым шприцем.
Гитлер помолчал, сосредоточенно глядя на ровно горящие свечи.
– Я всегда был честолюбив, но не тщеславен, – продолжил он. – В отличие от Ленина, Ганди и Рузвельта я равнодушен к моим изваяниям. Поэтому я искренне аплодировал бронзовому дублинскому Иосифу. И так же искренне спросил мэра Дублина: по каким соображениям вы, целиком зависящие от Великой Германии, ставите памятник Сталину? И вот что мне ответил этот мудрый человек: господин рейхсканцлер, Германию мы любим как мать. Матери нет нужды ставить памятник, так как она у нас всегда в сердце, она всегда с нами. Сталин же для нас – символ свободы человека. А свободе стоит поставить памятник, так как она не всегда с нами. Свобода приходит и уходит. Неправда ли, друзья, замечательно сказано?
Гости одобрительно закивали.
– Иосиф! – Гитлер выше поднял бокал. – Если я разбудил Германию, то вы с Лениным разбудили человечество. Свобода приходит и уходит. Но вожди остаются. За тебя, мой бесценный друг!
Все встали.
Сталин подошел к Гитлеру, прижался щекой к его щеке и опустошил свой бокал. Гитлер выпил и метнул бокал через плечо. Все последовали его примеру, и несравненная музыка бьющегося хрусталя вплелась в ажурную вязь штраусовского «Голубого Дуная».
Гитлер простер над столом руки, две короткие молнии вспыхнули и погасли.
– Жрите, друзья мои! – воскликнул он, садясь.
Гости сели.
На столе преобладали мясные закуски, так как фюрер терпеть не мог овощей и фруктов. Ел он всегда много.
Подхватив вазу с салатом из дичи, Гитлер бухнул себе в тарелку добрую половину, полил салат соусом из дроздов, поперчил, выжал два лимона, взял ложку и стал быстро не поедать, а именно жрать эту аппетитную кучу.
Сталин положил себе телячьей головы – старого баварского блюда, напоминающего подогретый студень.
Надежда подцепила вилкой фаршированную картошку Веста плюхнула себе в тарелку пласт заливной форели. Сидящий рядом с ней Геринг с улыбкой зачерпнул свиных мозгов. Василий ковырял что-то венгерское, кроваво-красное. Яков потрошил огромного моллюска.
– Мой фюрер, это курица? – доктор Морелль показал насаженный на вилку кусок белого мяса.
Гитлер ел, не обращая на него внимания.
– Вот, вот, – Морелль положил кусок назад, в большое блюдо. – А я думал – кролик… Знаете, господа, со мной этим летом престранная вещь приключилась. Наш фюрер подсказал мне гениальную идею – провести летний отпуск в Венеции. Раньше я там ни разу не был. Не верите? – обиженно посмотрел он на Хрущева.
– Отчего же, – граф угрюмо жевал петушиные потроха.
– Ни разу, ни разу не был! А ведь все рядом, все под рукой – адриатика! И вот, поехал я в Венецию. Вернее – поплыл. Остановился в самой дорогой гостинице. Кажется, называлась «Венецианское стекло». Да. Просыпаюсь утром. Думаю, сейчас поплыву, как Улисс. Уж поплыву, так поплыву! Венеция ведь. Сан-Марко, дворец Дожей, кладбища подводные. Вот. Ну, умылся, вычистил зубы, покакал в туалете. Потом опять умылся… Я всегда после того как покакаю, сразу умываюсь. Вот. Ну и уже оделся. Но захотел есть, как всякий честный немец. Думаю – спуститься вниз, позавтракать? Гнусно! Рожи какие-то утром видеть – гнусно! Гнусно! – он зажмурился, потряс головой. – И решил заказать себе в номер. Но не завтрак этот свинский, кофе с булочкой да сыр вонючий, а нормальный обед. Позвонил, спросил меню. Выбрал кролика в белом вине. И приносят мне кролика в белом вине. Целого. И как я, господа, увидал этого кролика, я просто совсем забыл, где я и что я. Лежит на таком блюде совсем как гусь рождественский. Но это не гусь, а кролик! Вот в чем штука! Я прямо руками взял его и стал есть. Съел прямо с костями. То есть, я их не глотал, конечно. А жевал отдельно, тщательным образом жевал жевал и проглатывал, когда они уже размягчались. Таким образом, съел всего кролика. Вот. И заказал второго. И самое поразительное! Приносят мне точно такого же кролика! И вкус точно такой же! Я снова руками за него взялся, а жир так и потек. Так и потек. И вот, господа, съел я обе задние ноги, берусь за переднюю. И вдруг вижу в этой ноге отверстие. А из этого отверстия…
– Иосиф, я давно тебя хотел спросить, – перебил Морелля жующий Гитлер, – почему в России никогда не было философов с мировым именем?
Сталин пожал плечами:
– Не знаю. Я никогда профессионально не занимался философией. Спроси моего друга графа Хрущева. Он профессиональный философ.
Гитлер посмотрел на графа.
– Вопрос серьезный, господин рейхсканцлер, – вытер плотоядные губы граф. – В России не может быть философии по определению.
– Почему?
– Нет разницы между феноменальным и ноуменальным. В такой ситуации философу делать нечего.
– Что же ему остается делать, если он родился философом? – поднял брови Гитлер.
– Мечтать! – ответил за Хрущева фон Риббентроп. – Русские философы не философствуют, а мечтают. Мой фюрер, я пытался читать Соловьева и Бердяева. Это литература, а не философия.
