Владимир Сорокин - Голубое Сало
– Повтори еще раз, Лаврентий, – произнес Сталин, беря сигару
– Землеебы прислали нам третий конус. Он находится теперь под окнами. Прими решение.
Сталин задумался. Щеки его медленно розовели, в глазах появился мягкий блеск.
– Это те самые сибирские землеебы, что пустили в тридцать седьмом поезд под откос? – спросил он.
– Те самые, – кивнул Берия, закуривая.
– Значит, их машина времени – не бред наших академиков.
– Не бред.
– И что …на этот раз? Опять лед?
– Да. Большой кусок льда.
– И куда они его бухнули? Жертвы были?
– Слава Богу, нет. Это появилось в Большом театре, во время концерта.
– Вот как? – усмехнулся Сталин. – Жаль, что я не пошел. Ну и что …этот лед?
– Там есть что-то внутри. Как и в последний раз.
– Опять мальчик рогатый? – Сталин встал, потянулся и прошелся по гостиной.
– Мы не знаем, что там. Но внутри точно что-то есть. Просто лед они бы не прислали. Надо принимать решение.
– А что …решение. Вызывайте специалистов. Это же по твоему ведомству. Причем здесь товарищ Сталин?
– Ты хочешь сказать, что тебя это не интересует?
– Меня это крайне интересует. Но что ты конкретно хочешь от меня? Чтобы я снял трубку и позвонил в Академию наук?
Берия переглянулся с Молотовым.
– Иосиф, но это дело государственной важности, – заговорил Молотов. – Мы полагали, что теперь, после третьего послания, ты более внимательно отнесешься к этому феномену
– И в полной мере осознаешь свою ошибку тридцать седьмого года, когда Ежову удалось тебе доказать, что версия с машиной времени – ложь, придуманная вредителями-железнодорожниками для оправдания крушения поезда, – вставил Берия.
– Моя ошибка, товарищ Берия, – подошел к нему Сталин, – заключается в том, что я поверил. Но не Ежову в 37-ом. А Великому Ленину в 32-ом, предложившему Ежова на пост наркома внудел и лично поручившемуся за него. Но, к сожалению, Великий Ленин сам заплатил за мою ошибку Своей жизнью. Когда его креатура Ежов подослал к нему убийц. Так товарищ Сталин однажды поплатился за свою слепую доверчивость вождям. Ты хочешь, чтоб он поплатился снова?
– Речь не об этом, Иосиф, – встал Ворошилов. – Просто, нам кажется, ты до конца не осознаешь важности того, что случилось сегодня.
– Секта людей, сбежавших от цивилизации в 2068-ом году, чтобы ебать сибирскую землю, прислала нам в 1954-ый кусок льда. Осознать это явление далекому от науки товарищу Сталину действительно не просто. Он же учился всего в двух университетах и не кончал Академию Генштаба, как товарищ Ворошилов.
– Что за абсурд, Иосиф? – поморщился Ворошилов.
– Все фармацевты мира говорят «что за абсурд, Иосиф?» И ты с ними?
В гостиной наступила полная тишина.
За дверью послышалось поскуливание собаки. Сисул впустил проснувшуюся и соскучившуюся по хозяину Антанту. Левретка стремительно внеслась в гостиную и с разбегу прыгнула Сталину на грудь.
– Ну, ну, я здесь, здесь… – подхватил Сталин собаку, отводя в сторону руку с сигарой. – Выспалась, моя красавица. Собака восторженно лизала вождю лицо.
– Ступай в ванну, пописай, – он приоткрыл дверь, ведущую на свою половину квартиры,
Собака юркнула в проход.
Сталин стряхнул пепел в китайскую вазу, повернулся к сидящим:
– Чего вы ждете, товарищи?
Сидящие переглянулись с угрюмо молчащим Ворошиловым.
– Кто занимается проблемой мягкого времени? – спросил Сталин.
– Ландау, Сахаров и Вернадский, – ответил Берия.
– Вот и вызови Ландау, Сахарова и Вернадского. Пусть они сделают заключение. Берия подошел к телефону:
– Может, вызвать только Ландау и Сахарова?
– Почему?
– Вернадский пожилой, не совсем здоровый человек. Не хочется тревожить его ночью.
– Вызови двоих, – Сталин из окна посмотрел на стоящий во дворе грузовик. – И перевези эту штуку куда-нибудь. Кроме Кремля другого места нет?
Надежда Аллилуева и Яков Сталин лежали на громоздкой двуспальной кровати красного дерева и курили. Необъятная восьмикомнатная квартира Якова была погружена в темноту. В сильно захламленной спальне на тумбочке горел синий ночник и стояло серебряное ведерко с бутылкой шампанского.
– У тебя в спальне почему-то всегда пахнет ванилью, – произнесла Надежда, разглядывая профиль Якова. – Почему?
– Это от пылесоса.
– Как?
– Явдоха каждый день пылесосит ковер. Я ей запретил что-либо трогать и убирать в моей квартире. Разрешил только полы мыть, да пылесосить. Вот она и старается. А пылесос почему-то выпускает сладкий воздух.
– Надо же! А я думала, ты тут лежишь и целыми днями ешь пирожные.
– Я теперь практически не ем сладкого.
– Это почему же? – она провела пальцем посередине его лба, носа и губ. – Ты и так худой, как щепка.
– А это плохо?
– Мне нравится. Я люблю между ребер целовать, – она стала медленно целовать его грудь, спускаясь к ребрам.
– Его ты тоже любишь между ребер целовать?
– Сейчас укушу, – пригрозила Надежда.
– Только не за яйца, – зевнул Яков и кинул папиросу в ведерко. Окурок зашипел во льду.
– Поеду-ка я в Венецию, – Яков повернулся к ней. – В Москве весной так погано.
– В Венеции сейчас не лучше. Поезжай лучше в Испанию. Там в середине марта все цветет. А мы с графом к тебе приедем.
– Я не люблю втроем, ты знаешь.
– Ну, я одна приеду.
– Не смеши, – он потрогал свою распухшую щеку. – Connard de merde!
– Mon chat …tu es fatigue?
– Mais non, putain de merde… Васька стал решительно невыносим. Он пьянеет от одного бокала и ведет себя как свинья. Сегодня вообще… полез на меня с кулаками из-за какого-то мудака испанца. Мало ему Эренбурга. Все, зарекаюсь брать его в кабаки, – Яков трижды перекрестился.
– Не зарекайся, – Надежда стянула простыню с бледного-синего от света ночника тела Якова, осторожно взяла в руку его член. – Родным по крови надо все прощать.
– Он полуродной. И полубезумный.
– Он вышел отсюда, – Надежда взяла вялую руку Якова и прижала к своим бритым гениталиям, – значит – родной,
Она сжала безвольную руку Якова бедрами и опять взяла его член:
– Жаль, что я тебя не родила.
– А ты попробуй с Васей. У него толстый хуй. В отца. Не то, что у меня. Хочешь попробовать?
– Пока нет, – ритмично сжимая бедрами его руку, Надежда ласкала член. – Ты меня сегодня не хочешь?
– С набитой мордой как-то… не очень.
– Тебя же часто бьют твои любовники.
– Это кто тебе сказал?
– Не важно. Они тебя бьют. а потом сношают. Сношают Яшеньку в попочку. А Яшенька плачет и стонет, плачет и стонет, плачет и стонет.
Приподняв голову, Яков посмотрел на нее, откинулся на подушку и засмеялся:
– Дура! Вот дура!
Член его напрягся, пухлая рука Надежды умело ласкала его.
– Это охрана тебе горбатого лепит? – Яков налил себе шампанского, выпил. – Меня последний раз ты ударила. Полгода назад. И то – в шутку.
– А, на Яблочный Спас? Когда ты так мерзко испугал меня? Надо было тогда тебе сломать что-то. На память.
– Боишься мертвых?
– Сейчас оторву тебе скипетр.
– Скажи, а ты боишься именно мертвых, или смерти вообще?
– Заткнись, поросенок… не то… вот так… – она с силой сжала его член; головка набухла и побагровела. Яков поморщился:
– Иии… У тебя сильные руки… оой… слушай, а почему он дважды женился на левшах? Вот загадка для биографов…
– Задушим… задушим твоего зверя… как собаку-Тито… басовой струной от рояля…
– Слушай, а может, ты мне все врешь?
– Ааа… mon petit neoglobaliste… voila, et ici… – увлеченно продолжала она, глядя на разбухающий член.
– Может, он просто перестал тебя еть? А Пастернак тебе больше не дает?
– Что? – спросила Надежда, не выпуская члена из руки.
– Я говорю, может он уже давно… – с улыбкой заговорил Яков, приподнимая голову, но, встретившись со взглядом ее зеленых насторожившихся глаз, осекся.
Она посмотрела на него как на труп давно забытого, но родного человека, встала и вышла из спальни. Слышно было, как она долго идет босая через всю квартиру в прихожую – ко второму телефонному аппарату
– Nadine! – нехотя крикнул Яков, глядя на свой фиолетовый член. – Это очень глупая шутка… pardonne-moi! Надежда взяла трубку.
– Машину, пожалуйста, – донесся до Якова ее слабый голос.
– Говно, connard de merde… – он со вздохом откинулся на испачканную его помадой и тушью подушку. – Если с утра – говно, то и весь день – говно. Полное говно.
К половине второго ночи в Кремль были доставлены академики Ландау и Сахаров. Глыбу просветили, убедившись, что в ней – монстр с чемоданчиком на коленях. Были оперативно взяты пробы льда. В нем не обнаружили ни яда, ни радиации. Решено было поместить глыбу в теплое помещение, дождаться полного естественного размораживания и посмотреть на замороженного монстра. Сталин предложил совместить это с ужином. Ледяной конус внесли в Грановитую палату и положили в большой медный поддон, доставленный из Монетного двора. К глыбе приставили четырех охранников с автоматами. Рядом на стулья сели два профессора – микробиолог и физик-релятивист.
