Грант Матевосян - Мы и наши горы
Обзор книги Грант Матевосян - Мы и наши горы
Мы и наши горы
Автономная республика пастухов
Это село связано с миром тысячью нитей — телефоном, электрическими проводами, почтой, госпоставками — шерсти, молока, мяса, сельпо № 15, программой учебного года. Библиотечный техникум посылает селу выпускников, смекающих по части транспарантов и режиссуры, районная контора кинопроката посылает сюда фильмы, районная газета — специальных корреспондентов; а село, в свой черёд, посылает в другие села и в город работящих невест, вплоть до самых родов не выпускающих из рук грабли и вилы, даёт вузам способную молодёжь. Люди, ставшие посредниками в общении села с остальным миром и, помимо работы своей, добровольно взявшие на себя миссию — оценивать всё и вся, эти люди, отзываясь о жителях села Антарамеч, неизменно повторяют с доброжелательной улыбкой — «скромные труженики».
Пятиклассник в Антарамече решает кроссворд, помещённый в очередном номере пионерского журнала, но ему и в голову не приходит сообщить об этом в редакцию. Он решает кроссворд, откладывает журнал в сторону и идёт в библиотеку за новым журналом или отправляется на ток подсобить трактористу, или в поле — пострелять воробьёв, или в кузницу — раздувать мехи, не отводя глаз от куска раскалённого железа.
Антарамечские ребята, в летние месяцы приезжающие из города на каникулы, идут прямо в поле. Там встречают их просто:
— Приехали? Ну и ладно, ступайте, вас серпы уже дожидаются.
Из Антарамеча вышел даже один генерал. Случается, генерал приезжает среди лета. Ему говорят:
— Товарищ генерал, берись-ка за грабли, поди покомандуй!
— Небось и без команды немало наскирдовали, — улыбается генерал.
А генеральша как-то раз обиделась:
— Очень уж некультурный вы народ, даже не поздравили нас.
— С чем это не поздравили?
— Ну вот, пожалуйста! Ведь его же недавно произвели в генералы.
— А раньше кем он был?
— Как это кем? Полковником, конечно!
— Ну, — серьёзно, без тени улыбки заключили в селе. — Стало быть, генералы делаются из полковников.
В школе не было постоянного учителя немецкого языка. Девушки из института, которых направляли сюда, через полгода-год забрасывали губную помаду, разглядывая себя в зеркале, с отчаянием отворачивались и, собрав пожитки, в слёзах покидали село. В оправдание себе они говорили:
— Разве это жизнь? В кино в папахах сидят, дымят, горланят…
И однажды директор школы сказал счетоводу:
— Ты был ведь на фронте?
— Сам знаешь, без ноги вернулся.
— Я не про то. Немецкий ведь знаешь?
— Как же, два года в плену был.
— Детей немецкому обучать сможешь?
— Да буквы вроде бы подзабыл…
— Не беда, приходи, вместе вспомним.
Геноссе Манукян вспомнил буквы, и с тех пор выпускники школы на вступительных экзаменах в городе по немецкому получали «пять».
На пост счетовода заступил сторож тока, тоже одноногий. Между ним и председателем произошёл следующий разговор:
— Счетовод нам нужен, вот что.
— Мы что, мы вот сторожим.
— А со счётами справился бы?
— Чего же не справиться? Тоже работа.
— Ну и ладно.
А сторожем на току… Сторожем на току поставили самого первого председателя колхоза — Абгара, того самого Абгара, который теперь день-деньской возился с внучкой и, уложив её спать, принимался ругать старуху. Старуха в долгу не оставалась — начинала кричать, а самый первый председатель, цыкнув на неё: «Не ори, ребёнка разбудишь», — шёл в правление. Приходил самый первый председатель к нынешнему и говорил:
— Дай ты мне работу Христа ради.
— Пойди внучку убаюкай.
— Убаюкал уже.
— Пойди старуху свою поругай.
— Поругал уже.
— Пойди… — нынешний председатель задумывался, — пойди пенсию получи, выписали уже, печенья внучке купи.
— У внучки зубов нет.
— Купи для старухи.
— И у старухи нет, обе они у меня беззубые.
И председатели — и старый и новый — умолкали в тяжкой задумчивости.
— Ну, не знаю, — говорил нынешний председатель, — не знаю, — говорил он. — Не мешай мне, я занят.
— А помнишь, — не унимался самый первый председатель, — ты был совсем ещё молокосос, под стол пешком ходил, и у тебя всегда текли сопли, а я своим платком вытирал тебе нос, помнишь?
— Как же быть с тобой? — вздыхал председатель. — Косить — не можешь, скотину пасти — не можешь, на пасеку — не захочешь, мёду в рот не берёшь. Давай-ка смастери для скотины дубовые зажимы.
— Да я же целую гору наделал!
— Ещё нужно.
— Да ведь мы железные получили.
— Дубовые лучше.
— Зачем нам столько?
— Ну, не знаю.
И вдруг освободилось место сторожа.
— Не назначай никого! — оживился самый первый председатель. — Погоди, за ружьём сбегаю.
Старик даже споткнулся о порог. А ведь старики обычно не спотыкаются. В их шагах сочетается опыт взрослого и осторожность ребёнка. И оттого, что он, этот старик, по-пастушьи крепко опиравшийся на палку и обе ноги, споткнулся, вдруг особенно почувствовалась в нём жажда жизни — короткого отрезка времени, пленительного, прекрасного, но короткого.
Антарамеч — село старое. Церковь в нём стоит девятьсотлетняя. Село ли возникло вокруг церкви и обступило её, церковь ли выросла посреди села — неизвестно. Возраст села не установлен. Приезжавшие из города специалисты сказали, что эта церковь — памятник старины. Она особо отмечена и архитекторами: окна её так узки, что разве только солнечный луч через них и пробьётся да ещё голубь влетит, а вот кошка уже не протиснется, — и всё-таки в ней светло, как на улице.
И архитектор, и историк, и жена генерала, и инспектор финотдела, и телефон, у которого всего лишь тридцатилетний «стаж» в этом селе, и все газеты и кинокартины, директивы, благодарности и почётные грамоты, замечания и выговоры сути села не меняют. Меняется только лицо его. Сегодня в Антарамече деловито прижимают телефонную трубку к уху, важно пробегают глазами столбцы газет, и, если вы возились с машиной и вымазали маслом руки, вам подают тряпку. Сегодня взаимоотношения антарамечца с телефоном не те, что тридцать лет назад. Нет уже того почтения и недоверия, которые когда-то внушал телефон. В тридцатых годах он был чем-то таинственным и всемогущим — какой-то диковинный предмет, которому то приказывали, то грозили, которого то убеждали, то упрашивали. Обычно говорил по телефону председатель, и в такие минуты он тоже казался таинственным и всемогущим, каким сейчас антарамечскому пастуху кажется, к примеру, закодированный атомщик.
Как-то попросили у председателя лошадь — послать за врачом в соседнюю деревню, и председатель рассмеялся: «Зачем же лошадь, позвоните, сам приедет».
— Нуда!
— Конечно, позвоните.
— Позвонить, — что сказать?
— Пошлите, мол, в Антарамеч доктора Астэбатяна, ребёнок заболел.
— А ты не смеёшься? Позвони сам…
После этого председателю частенько приходилось говорить по телефону по просьбе односельчан, и те чувствовали себя в неоплатном долгу перед ним. Так продолжалось до тех пор, пока однажды телефон не зазвонил в его отсутствие. Пастухи, бывшие в конторе, переполошились, потом обалдело уставились на аппарат. А телефон надрывался, настойчиво призывая кого-нибудь из них к себе. Пастухи переглянулись, потом вытолкали на середину того, над кем потешались больше всех.
— Сако, ты из нас самый башковитый.
— Чего стоишь, подойди, не укусит.
— Сако, чтоб тебе пусто было!
— Ай да Сако!
И Сако подошёл и сказал телефону врастяжку:
— Чего-о?..
Потом вспомнил, поправился:
— Алё.
Друзья так и покатились со смеху.
— Ишь, какой важный стал! «Алё» говорит! Ну и ну!
А Сако продолжал говорить:
— Чего? Да. Антарамеч. Нет, это Сако.
Звонок был из Гетамеча; сообщали, что в Гетамече для Антарамеча продукты имеются — мыло, спички, ситец, керосин, галеты, вилы; пусть, мол, приедут заберут. Телефон перестал быть тайной. Голос в трубке был настолько человеческий, словно заведующий магазином Хечо стоял рядом — хоть возьми да и хлопни его по плечу. И телефон для Сако сразу стал простым и понятным предметом, и Сако сказал:
— Хечо!
— Говори, слушаю.
— Хечо!
— Аллё! Говори, Сако, Хечо у телефона.
— Хечо!
— Да говори же, слушаю!
— Хечо, галеты, значит, керосин, ситец и ещё что?
— Мазут, мыло, гвозди, вилы.
— Хечо, это ты, значит?
— Конечно я, кто же ещё?
— Смотри-ка, важный какой, по телефону разговаривает, не мог, что ли, мальчишку прислать.
На том конце провода Хечо громко расхохотался.
— Хечо! — сказал Сако. — Ты сукин сын, Хечо!
Сако хотел сказать, что теперь, ежели будет нужда, он и сам позвонит по телефону, вместо того чтобы посылать мальчишку.
